Иван-Царевич и Серый Волк

«И холодные же ночи нынче летом!» - думалось мне под раскидистой царской яблоней в три часа утра. Не видать ни зги, лишь средь листвы слабо поблёскивают яблочки золотые – батюшкина радость ненаглядная. Чтоб его этими плодами великолепными да по темечку разок приложило… А то подвинулось его величество разумом светлым на своих яблоньках необыкновенных, жизни не даёт, от книжек заморских интересных отвлекает! А мне, быть может, любопытно, что там дальше в водах далёких с античным героем приключится… Призвал нас с братьями старшими третьего дня к себе пред светлы очи и как начал величать словами непечатными! Мы так даже и не сразу смекнули, в чём суть да дело. Оказалось, повадилась в его сады невероятные Жар-Птица прилетать да яблочки наливные золотые грабить. Мы с братьями глазами-то похлопали и руками развели. Ясно дело, никому ночными сторожами просиживать неохота. Только батюшка наш царь больно хитрый был, награду пообещал: «Ежели Жар-Птицу мне живую кто из вас изловит, тому ещё при жизни своей отдам полцарства, а по смерти так и все отойдёт». Такого соблазну мы, конечно, не выдержали. Дежурить по старшинству решили. В первую ночь Димитрий отправился, но поутру, заметив на щеке у него кусок коры рельефом просматривающийся, я понял, что неудача его постигла. Средний же брат, Василий, и вовсе, сказал отцу, будто бы Жар-Птица не прилетала, хотя я готов был спорить, что половины яблочек золотых деревце снова лишилось. И вот теперь сидел я на холоде жгучем да представить пытался, как по такой мерзлоте невозможной братья мои старшие, добры-молодцы, боями закалённые, заснуть учудили. Ветер-то северный! Я осёкся. Откуда быть ветру в царских садах, всюду огороженных стенами каменными?.. Неоткуда. Вторя мыслям моим, вдруг посветлело вокруг, будто день наступил раньше срока. Голову свою запрокинул я медленно и увидел, как прямо надо мной, на ветке огромной, Жар-Птица сидит да батюшкину сладость любимую с наслаждением изничтожает. Поднял я руку неторопливо, дабы чуду-юду, ярко горящую, не перепугать раньше времени, и хватанул птицу за хвост, бесстрашно ко мне опущенный. Не ожидавшая подлости такой, Жара с криком отчаянным с ветки рванула, яблоко очередное из клюва аршинного потеряв. Да с такой силой понеслась она прочь, что с места меня приподняла на пол пяди. Слегка ошалевший и воплем прилично оглушённый, хватку я слегка и послабил, что, каюсь, ошибкой моей главной было. Жар-Птица, не на шутку перепуганная, уже скрылась за стенами каменными, когда я с размаху шлёпнулся обратно на сыру землю и больно ушиб место своё мягкое, крепко сжимая в руке перо, ярким пламенем горящее. - Ну что, сын мой, Иван, повезло ли тебе нынче в садах моих царских? – с ходу начал батюшка. Вот вам и благодарность за спину отмороженную да шею застуженную. Не то про здоровьице справиться, утра доброго не пожелал! - Это, как посмотреть, батюшка, - ответил я, перо окаянное из плата чёрного вынимая. Очи свои, потерей чёткости давненько страдающие, прищурил Царь-батюшка Выслав Андронович, а потом как соскочил с трона резвенько, немощь и усталость свою демонстрируя. В два прыжка семь шагов преодолел и перо у меня злосчастное в ручки свои белые оприходовал. - Ну, ты молодец, Иван-Царевич! – похвалил, опомнившись, родитель. – Хоть и не изловил ты Жар-Птицу мне живую, но трофей принёс в отличие от братьев своих старших. Я вздохнул. По всему видать, что за столь малую часть птицы мне, окромя благодарности, ничего боле и не перепадёт. Если не считать, конечно, наградою два взгляда недобрых, щедро моими братьями на меня потраченных… Захваченный скитаниями героя книжного, в водах годы свои лучшие терявшего, не заметил я, как три денька пролетели. Не видел я, как Царь-Батюшка про сады свои волшебные вспоминать реже стал, как начал он проводить всё больше времени в горнице тёмной рядом с пером пылающим, как чах над мечтами своими заветными… И вот герой мой античный как раз в доме своём тетиву натягивал, как снова призвал нас с братьями Царь-Батюшка. - Жар-Птица в мои сады прилетать перестала, - говорит. – Больше не лакомится она яблочками золотыми. Однако ж хочу, чтоб вы существо это волшебное изловили мне и в палаты красные доставили. Тому, кто справится, отдам, что и в прошлый раз было обещано. Братья переглянулись, глянули на меня презрительно и на конюшню со всех ног ринулись. Пожал я плечами, глянул на батюшку да обратно в библиотеку свою вернулся. Да вот только мысли мои никак книгой заниматься не хотели, всё возвращались к Жар-Птице. Словно манило меня это создание. Оттолкнув Гомеров труд решительно, отправился я отцовского благословения испросить, на путь-дорогу дальнюю. - Нет, Иван, - внезапно воспротивился царь, - оставайся-ка ты дома, при мне. Не престало всем трём царевичам государство-то покидать. Чай, отсутствовать будете вы долго, а не приведи случится со мной беда какая, управлять царством моим и некому будет. - Ты, Царь-Батюшка, будто наказываешь меня за что! – взмолился я, делая упор на несправедливость вопиющую. – Братьям моим возможность полцарства получить даёшь, а меня при себе держишь, не отпускаешь. Аль не я твой сын младший, любимый? Аль не я тебе перо Жар-Птицы достал? Дрогнув под натиском доводов моих железных, сдался Выслав Андронович. Дал мне благословение своё отеческое и отправил в путь. Сердце моё ликовало, а книжка библиотечная за пазухой его и согревала к тому же. Братья мои, до подвигов ратных падкие, всё время своё свободное на полях тренировочных проводить стремились да сталь о сталь ударять непрерывно. Мне же забавы их далеки были, всё больше науки меня влекли да книжки необыкновенные, что смех у них вызывало нередко: «Что толку от твоих книжек, ежели враг на наше Тридевятое Царство нападёт? Книжками своими отбиваться станешь?» Печально мне было от этого, да моё увлечение Царь-батюшка поддерживал и смеяться при нём не позволял. Однако же правы были в чём-то братья мои старшие. Даже и сейчас, в дальний путь собираясь, не взял я с собой ни меча булатного, ни лука верного. Попадись на пути разбойники мне али зверь жуткий, окромя речей сладких, спастись мне и нечем будет. Ехал я до самого позднего вечера. Солнце уже клонилось к закату, когда на пути мне встретилась развилка неожиданная, а посреди дороги валун преогромный с надписью от времени почти стёршейся: «Прямо пойдёшь – ничего не найдёшь, направо пойдёшь – коня не спасёшь, налево пойдёшь – сам пропадёшь». Задумался я крепко. Назад идти мне резону не было. Да и прямо – тоже. И так, и эдак путешествие моё становилось бессмысленным. Левая дорога страшила несколько, ведь себя защитить мог я слабо. А вот правая дорога пугала не так сильно. Хоть себя уберегу. А коня и потом достать можно будет. Долго ли коротко ли ехал я правой дорогой, как вдруг вильнула она за гору, к лесу тёмному, в тропу чащобную трансформируясь. Конь мой шаг замедлил, ступать по сухим веткам тише стараясь. Я оглядывался оторопело, чувствуя взгляд на себе пристальный, следящий, каждое движение моё, каждый вдох подмечающий. Страшно мне стало, дико. Ссутулился я весь, словно к коню своему ближе стать хотел, чтоб защитила меня животинка верная… Вдруг посередь тропы волк возник серый. Размером почти с коня моего верного, глазищами своими янтарными сверкает, зубья вострые скалит да челюстью клацает! Я так и обмер, чувствуя, как вся кровь от лица отливает, делая его ещё светлее и белее, чем прежде. Конь мой заржал истошно и на дыбы поднялся, скидывая меня наземь. А я и там пошевелиться всё никак не мог, даже не дёрнулся, когда серый волк коня напополам разрывал и в чащу с дороги мясо его утаскивал. Поднялся я на ноги, нетвёрдо меня на земле держащие, и побрёл вперёд по дороге, справедливо полагая, что более приключения меня в этом лесу не подстерегают. Долго ли шёл я, не знаю, только ночь становилась всё темнее, дорога всё более размытой, а глаза невольно закрывались. Не смог я в этот раз почувствовать взгляд на себе внимательный, не заметил за усталостью всепоглощающей. Так и уснул у обочины, прислонившись к камню невысокому…