За углом
4 сентября 2020 г. в 22:50
Левое крыло второго этажа наполняет истошный, пронзительный крик. Такой чистый и звонкий во всем своем проявлении, словно кому-то только-только наживую вырвали горячее бьющееся сердце из груди. Хосок слышит его сквозь толщу сна и ненароком путает с мимолетным видением, возникшим у него перед глазами. Когда вопль повторяется — с новой силой, еще громче и отчаяннее, — он хмурится, вертит макушкой и устало размыкает веки. Ему не хочется вставать сейчас с теплого места и окутываться в ночную прохладу мрачного шато́, но успевшее зародиться внутри волнение гонит прочь хрупкие остатки сонливости, отчего он все же тяжело поднимается с кровати и вразвалку шагает к выходу.
Мимо него проносится Юнги; с такой скоростью и спешкой, что Хосок даже успевает почувствовать шелохнувшиеся на его лбу волосы. В другой части коридора, выглядывая из-за двери, стоит Чимин — на нем большой белый халат и задранная на макушку маска для сна. Хосок мимолетно переглядывается с ним и, видя в заспанных глазах не меньшее замешательство, вновь смотрит в спину Юнги.
Тот, не церемонясь, отворяет дверь в комнату Донхена и влетает внутрь, скрываясь в черноте чужих покоев. Чимин не сдерживает порыв — невольно покидает собственную спальню и быстро следует в тупик крыла, чтобы узнать о том, что вообще сейчас происходит. Хосок следует за ним.
— Что случилось? — хрипло спрашивает он у омеги. — Это Донхен-ши так кричал?
Чимин неопределенно качает головой и скромно перешагивает порог комнаты, так и останавливаясь на входе. Юнги сидит там — на полу, — с мужем на руках; Донхен вымученно стонет и жмется к альфе порывисто, так, словно только это могло спасти его от страшного морока, окружившего все его естество. Юнги дрожащей ладонью водит по голове омеги, что-то тихо шепчет ему в самое темечко, обнимает крепко и надежно, чтобы ни в коем случае не отпустить. Не дать сойти с ума.
— Все в порядке? — хмурясь, несмело подает голос Хосок.
Юнги резко оборачивается к молодым людям и, не задерживая взгляда, безэмоционально шепчет:
— Уйдите прочь.
Хосок стоит еще пару секунд, с гулко бьющимся в глотке сердцем наблюдая за выступившими на висках Юнги венами, и послушно шагает назад. Чимин продолжает стоять на месте. В его глазах читается пугающая смесь душевной боли и неверия тому, что буквально разворачивается здесь, в паре шагов от него. Он отрицательно кивает, когда Юнги бровью указывает ему на выход, и смотрит на вдруг ворочающегося Донхена с несвойственной ему презрительностью. Донхен слезливо всхлипывает и, прикусывая дрожащую нижнюю губу, ядовито шипит сквозь зубы:
— Пошел вон.
Хосок прихватывает Чимина за талию и подталкивает его выйти прочь из комнаты. От греха подальше. Он ведет отрешенного омегу до самого первого этажа и вместе с ним проходит на пустую кухню, чтобы отвлечься и выпить по чашке чая с мятой. Нужные баночки с успокоительными травами Хосок находит скоро, так что уже спустя пятнадцать минут на столе сладко дымятся две кружечки со свежим кипятком и сушеными листочками мелиссы.
Чимин глотает чай через силу, желая скорее заглушить ком от рвущихся на волю слез, нежели распробовать тяжелую приторность на языке, и смотрит на заставленные приправами полки впереди пустыми, словно стеклянными глазами. Хосок предусмотрительно не тревожит его, дает обдумать случившееся, собраться с мыслями и начинает разговор, лишь когда чай в их чашках совсем остывает.
— Такое уже происходило, или Донхен впервые просыпается посреди ночи с подобными криками?
— Не впервые, — Чимин опускает взгляд вниз и отвлеченно крутит бокал в руках. — Кажется, в последний раз врач говорил что-то о панических атаках и возможных случаях сонного паралича.
— Донхен болен?
— Сложно сказать, господин Чон. Меня не ставят в известность. В этом доме я просто слуга.
— С тобой все в порядке? — Хосок сочувствующе осматривает бледное осунувшееся лицо омеги.
— Я, — Чимин делает паузу, словно давая самому себе время на обдумывание верного ответа, и поднимает голову, — я в порядке, господин Чон. Не беспокойтесь.
— Как пожелаешь.
Они долго сидят на кухне. Часы, висящие возле холодильников, мерно отсчитывают уже третий час после полуночи, и Хосок ненароком замечает, как Чимин все чаще поглядывает на тонкие стрелочки с робкой надеждой в темных радужках. Омега явно не в порядке. Хосок не может точно сказать, что конкретно помогает ему сделать подобный вывод: темные ли синяки под глазами парня, или же опущенные уголки его потрескавшихся пухлых губ, но Чимин кажется ему в высшей степени замученным и отрешенным. Таким уставшим.
Определенно не отсутствие сна породило эту усталость. Нежелание прятаться, держать чувства в тайне, топить их в себе, бояться шаг лишний в сторону сделать — вот, от чего Чимин устал. От собственной же жизни, существования, преисполненного грязным пороком, настоящей неверностью общепринятым нормам, сковывающим Чимину мысли, но никак не тело, рвущееся навстречу природе. Хосок скромно догадывается, что Юнги и Чимин истинные. Как тут не догадаться? Сокджин прав — если бы судьба не связывала этих двоих неведомой красной нитью, они бы охладели друг к другу давно, еще на стадии самого зарождения отношений.
Однако вот он — седьмой год будних мучений и ночных сладострастных ласк. Вот он Юнги — потерявшийся меж двух огней альфа. Вот он Чимин — выброшенная на зыбкий песок диковинная рыба, не имеющая возможности сделать свободного вздоха. Вот он Донхен — сплошная неизвестность, покрытая тайным мраком прошлого. И вот он Хосок — ввязавшийся во все это идиот, не знающий, что ему делать дальше.
Дилемма.
Юнги входит в кухню спустя час. Чимин, только замечая его краем глаза, собирается подорваться с места, однако Юнги не обращает на него ни толики своего внимания и лишь шагает к одной из рабочих поверхностей, чтобы наполнить граненый стакан ледяной водой из-под крана.
— Чимин, — хрипло зовет он, не оборачиваясь, — позвони врачу по утру и прикажи Сокджину-ши самому подавать еду в покои Донхена. Не смей приближаться к его комнате завтра.
— Юнги, что-
— Никаких вопросов сейчас, — Юнги отходит от раковины и мимолетно смотрит на напряженного Хосока. — Поработаем в нашей библиотеке после полдника, хорошо?
Хосок кивает ему в ответ и с глубокой грустью провожает взглядом скрывающегося в ночном мраке коридора альфу. Чимин встает следом и, бросая тихое «доброй ночи, господин Чон», уходит в противоположном направлении.
В одиночестве Хосок долго не сидит — поднимается к себе в покои и заворачивается в объемное одеяло, невольно погружаясь в собственные мысли, роем кружащиеся в его голове. Они совсем не дают ему покоя, возникают мучительно резко и исчезают так же быстро, мешая сосредоточиться на чем-либо, так что крепким сном он поглощается лишь к рассвету.
Чимин робко будит его после полудня и ставит на низкую прикроватную тумбочку узкий поднос с маленьким чайничком, чашкой и блюдцем, на котором аппетитно румянятся круглые блинчики. Хосок редко ест в кровати — в конце концов, пачкать такое красивое постельное белье ему совсем не хочется, — однако после почти бессонной ночи он набрасывается на поздний завтрак, не задумываясь совершенно ни о чем.
Вылезать из-под одеяла он не спешит до четырех дня. За дверью слышатся бесконечные разговоры прислуги, тайные шептания; Хосок даже улавливает короткий разговор Юнги с Чимином, но ничего интересного у него подслушать не получается — Чимин не дает Юнги шанса пробормотать и слова и, неприлично приказывая освободить ему путь, нервно шагает по делам прочь, на первый этаж.
Шато́ продолжает жить гулом, несмотря ни на что. Любое изменение, любое лишнее слово порождает в усадьбе слухи — они разлетаются по каменным стенам неприкаянными птицами, несущими далеко не благие вести. Хосок не встречался с подобным, даже когда временно жил в омежьем пансионате на окраине Дижона. Омеги там обсуждали лишь местные проблемы с урожайностью да личные неурядицы на работе, но никак не сторонние лобызания где-нибудь под лестницей у кладовой.
Хосок понимает, что неумолимо проникается этой атмосферой, а оттого начинает чувствовать липкую неприязнь к самому себе. Неправильно все это. За спинами чужими вранье раздувать, приписывать то, чего наяву не случалось никогда, додумывать, домысливать. Не его это удел — не человека, полжизни посвятившего науке, размышлениям о прошлом и настоящем, разумным явлениям и фактам. Это удел слабых. Тех, кто сейчас возле двери глупо предполагает, что Юнги теперь к мужу своему вернется, раз ночью его от недуга страшного спас и в макушку сладко поцеловал, впутавшись пальцами в густые пряди. Тех, кто Чимина презирает за то, что телом своим продажным все пытается притянуть к себе того, кто его собственным никогда не будет. Тех, кто даже о нем, о Хосоке, успевает словцо ядовитое кинуть.
Хосок не позволяет разгореться разговору о себе и, на ходу застегивая редкие пуговицы серой свободной рубашки, резко распахивает дверь спальни. Заговорщики — две омеги-двойняшки, приставшие к стене напротив, — вздрагивают от неожиданности и молча кланяются, мгновенно сбегая вниз. Хосок качает головой и идет в конец крыла, туда, где, как рассказывал Намджун, находится кабинет Юнги. Он встречает альфу там — мужчина сидит за столом в очках, немного полубоком и, закинув ногу на ногу, задумчиво бегает взглядом по свежей газете в одной из его рук; во второй он держит маленькую чашечку для кофе.
— Добрый день, — Хосок улыбается, привлекая к себе внимание. — Или уже вечер?
— Еще день, — Юнги снимает очки и откладывает газету на стол.
Хосоку нестерпимо хочется спросить альфу о том, как прошла его ночь, что все же случилось с Донхеном, но он совсем не знает, как именно стоит завести подобный разговор, а потому лишь вновь улыбается и переступает с ноги на ногу.
— Пойдем в библиотеку?
Юнги согласно кивает и тяжело встает с места. Они молча следуют на третий этаж, под самую крышу шато́, и входят в просторное помещение с большими витражными окнами в пол. Оно сплошь заставлено стеллажами из темного дерева, хранящими в себе горы книг с дорогими кожаными корешками. Библиотека буквально пахнет историей, событиями, трепетно запечатленными на потертой желтоватой бумаге, и Хосок вдыхает этот запах полной грудью, в очередной раз чувствуя себя оказавшимся в родном доме странником.
— Красота, — он восхищенно шагает вперед и легко ведет кончиками пальцев по череде сборников по ботанике. — Настоящая сокровищница.
— Ты преувеличиваешь, Хосок-а, — Юнги с едва заметным равнодушием оглядывает высокие полки.
— Ничего я не преувеличиваю. Ты просто не осознаешь, насколько все эти книги драгоценны. В них же есть все: мировая история, опыт сотни поколений, сказки, накопленные предками.
— Как скажешь, — Юнги пожимает плечами и, усаживаясь за первый попавшийся ему на пути стол, складывает руки на груди. — Что конкретно ты хотел посмотреть здесь?
— Ох, даже сложно сказать, — Хосок задумчиво постукивает по краю стеллажа. — Тут же все рассортировано, верно?
— Да.
— Тогда, быть может, ты просто расскажешь мне, где какие разделы находятся, а там я уж сам как-нибудь справлюсь?
— Хорошо.
Юнги уверенно скрывается в глубине помещения, и Хосок вмиг семенит за ним, чтобы не потеряться во всем многообразии дубовых шкафов вокруг. Он прихватывает с очередного стола чистый лист бумаги и карандаш и спешит записать весь порядок, который ему принимается диктовать Юнги. Они быстро снуют между стеллажами, и Хосок даже успевает мимолетно поразглядывать особенно цветастые корешки с позолоченными изображениями растений, птиц и животных.
Юнги вдруг останавливается и вытаскивает с одной из полок толстую книжку, принимаясь озадаченно листать ее.
— Донхен вновь перепутал стеллажи в пьяном мороке, — он устало вздыхает и уходит в сторону зарубежной художественной литературы.
— Донхен часто проводит здесь свой досуг? — Хосок догоняет альфу.
— Досуг? — Юнги хмурится так, словно Хосок сморозил только что несусветную глупость. — Он просто упивается моим вином и листает картинки на разворотах.
— С ним все в порядке? Он кричал сегодня ночью.
— Такое бывает, — спокойно бормочет альфа, стараясь найти место, где раньше стояла книга. — Не обращай внимания.
— Не обращать внимания так же, как это делаешь ты?
— Не понимаю, о чем ты.
— Юнги-я, — Хосок поджимает губы.
— Хосок-а.
Юнги смотрит на него устало, но Хосок не отступает. Не сейчас, когда ему наконец выпал шанс услышать всю правду из первых уст, а не из перешептываний прислуги.
— Что между вами двумя? — спокойно спрашивает он.
Юнги заметно мнется, определенно хочет снова вздохнуть и уйти от ответа, но, замечая в глазах друга явное рвение добраться до истины, опускает голову, сдаваясь.
— Ничего, Хосок-а. Просто ничего. Я предлагал ему развестись, предлагал закончить это измывательство друг над другом, но Донхен уперся как баран и не желает что-либо слушать. Не знаю. Быть может, он еще верит в то, что у нас все наладится, что мы вновь начнем жить душа в душу, но этому не бывать.
— Из-за Чимина?
Хосок взволнованно бегает взглядом по поникшему альфе.
— Я уже не смогу отпустить Чимина. Четыре года назад — еще возможно, но точно не сейчас. Чимин так старательно сопротивлялся мне, так долго отталкивал, прикрываясь постоянными «это неправильно» и «мы не должны», что теперь, наконец заполучив его, я просто не имею права забыть. Забыть его было бы неправильным.
— Но Донхен…
— А что Донхен? — Юнги поднимает голову и сует книжку в первую же попавшуюся щель. — Он сам виноват в том, что страдает. Я дал ему все возможности и пути к отступлению, но он выбрал боль. Для себя, меня и Чимина. Будь у меня шанс, я бы скрыл Чимина от всего мира, но Донхен словно по наитию находит его в любой части дома и лезет на рожон — постоянно упрекает, выводит на эмоции и ругань. Не представляю, как Чимин еще сдерживается.
— Почему Донхен кричал сегодня ночью?
— У него небольшие проблемы со сном и самоконтролем. Я предлагал ему отправиться в больницу в другой части Франции — там находятся врачи, которые точно смогли бы помочь ему, — но он расценил это как попытку спровадить его из шато́, так что теперь, при очередном приступе, мы просто вызываем знакомого доктора, и Донхен проходит короткую терапию на дому.
— Донхен не чувствует твоей поддержки, знаешь? — Хосок отвлеченно вытирает кончиком пальца едва заметный слой пыли с полки. — Я говорил с ним недавно, и, когда разговор совершенно случайно коснулся тебя, он так хотел услышать о твоей озабоченности им, что у него от надежды глаза искрами вспыхнули. Нельзя же так, Юнги, ни одному, ни другому определенности не давать.
— Хосок, определенность есть — я люблю Чимина и хочу мирно расстаться с Донхеном, чтобы иметь возможность обвенчаться с тем, кто предписан мне судьбой.
— Вы истинные?
— Конечно мы истинные, Хосок-а, — Юнги мимолетно закатывает глаза. — Думаешь, стал бы я идти на такой грех, если бы мы не были истинными?
— Да Бог тебя знает, Юнги, — Хосок невольно улыбается и качает головой.
Они бегло смотрят друг на друга, теперь без того напряжения, тугой струной повисшего между ними, кажется, еще ночью, и не спеша идут к самому большому дубовому столу, присаживаясь за него на мягкие кожаные кресла. Хосок хватает по пути пару книжек по естествознанию — на титульной странице одной из них он замечает знакомую фамилию своего преподавателя из университета — и располагается напротив Юнги, вальяжно прикуривающего припрятанную в нижней шуфлядке сигарету.
— Слушай, — Юнги щелкает серебряной зажигалкой и разгоняет ладонью сизый клуб дыма перед лицом, — ты надолго к нам?
— Уже выгоняешь?
— Нет, — Юнги снисходительно улыбается. — Я могу уехать на следующей неделе.
— Надолго?
— Дней семь-девять, как получится.
Хосок задумчиво опускает взгляд на раскрытую перед его носом книгу и, неслышно охая, подозрительно щурится.
— У Чимина те-
— Я мог бы оставить шато́ на тебя, — Юнги предусмотрительно перебивает его, — но ты здесь совсем недавно поселился, так что я все равно попрошу своего знакомого приехать и погостить тут на время моего отъезда, хорошо?
— Юнги, ты играешь с огнем, — опасливо подмечает Хосок. — Слухи о ваших ежемесячных поездках скоро разлетятся по всем соседним поместьям.
— Да пусть разлетаются хоть по всей Гренландии. Меньше ненужных носов будет в моей личной жизни.
— Как тебя вообще так угораздило?
— Что? — Юнги затягивается, выпуская горький дым через ноздри. — Влюбиться?
— В прислугу, Юнги-я, — Хосок захлопывает книжку.
— Неважно, кто он, Хосок, — прислуга, извозчик, пахарь, — я бы влюбился в Чимина в любом случае, при любых обстоятельствах.
— Что в нем такого особенного?
— Ты спрашиваешь, что особенного в Чимине?
— Ну, он не в моем вкусе.
— Еще бы он был в твоем вкусе, — Юнги коротко усмехается и загадочно смотрит вдаль — на высоченные стеллажи. — Он весь особенный. Помню, в свой первый рабочий день он совсем не знал, что ему нужно делать, и оттого потерялся на первом этаже в подвале, когда я попросил его принести мне веревки для подвязывания виноградной лозы. Я выносил его — сплошь зареванного — на руках, потому что он отказался ступать по одному полу с большими пауками, которых там даже не было, а потом отпаивал его горячим чаем на кухне.
— Когда Донхен узнал о вас?
— Понятия не имею. Тайно встречаться с Чимином мы начали где-то спустя четыре месяца после того, как он переехал к нам и наконец сориентировался на своей должности. Еще через три месяца я окончательно переселился на диван у себя в кабинете, а ближе к году постоянно спал у Чимина в покоях. Не знаю, — Юнги пожимает плечами, тыча истлевшим окурком в стеклянную пепельницу. — Наверное, где-то в этот момент. Быть может, Донхен видел нас где-нибудь дома — поначалу неведомая страсть так нежданно задурманила мне мозг, что я буквально не давал Чимину проходу. Мы терлись везде, где только можно было. Кажется, я даже брал у Чимина в рот где-то тут за углом.
— Юнги-я, — Хосок округляет глаза и, вздыхая, бьет смеющегося альфу по руке. — Что за бесстыдство?! Где тот скромный Мин Юнги, которого я знал раньше?
— Прости, — Юнги улыбается, переводя дыхание. — Ты, что, Хосок-а, так и не влюбился за все то время, что мы не виделись? Помнится, ты мне с пеной у рта доказывал, что и женишься первым, и с пеленками начнешь возиться быстрее меня.
— Работа была важнее.
— Ну, вот как счастье свое тебе дороже станет, так и влюбишься и меня поймешь. Любовь меняет до неузнаваемости.
— Ты был влюблен в Донхена?
— До встречи с Чимином я думал, что да, но теперь, сравнивая те старые ощущения восьмилетней давности и новые чувства к Чимину, окрашивающиеся в разные краски каждый день, я понимаю, что наши отношения с Донхеном строились на толиках привязанности и долга.
— Вы женились по уговору?
— Нет. Но мы долго встречались, родители хорошо отзывались о нем и пророчили славное будущее, вот мы и пошли на поводу мнений. Оказывается, — Юнги уныло кривит губы, — нужно было следовать сердцу.
— Это как-нибудь повлияло бы на нынешнее положение дел?
— Конечно. На безымянном пальце Чимина было бы мое фамильное обручальное кольцо, а в нашей спальне сейчас резвились бы двое или, может, даже трое маленьких деток в цветных пижамках, — Юнги мечтательно вздыхает. — Два альфочки и омежка.
Хосок с грустью оглядывает вновь закуривающего альфу и отвлеченно принимается складывать выбранные книжки в аккуратную стопку. У него есть еще пара вопросов, ответы на которые он столь рьяно хочет услышать, так что, набираясь смелости, он тихо начинает:
— А как же Донхен?
— Я не знаю, Хосок-а, — Юнги нервно стряхивает пепел с конца сигареты. — Он никого не подпускает к себе, ночует в винном погребе или здесь, в библиотеке, днем сидит в комнате, неведомо чем там занимаясь, и изредка выходит в столовую на завтрак или обед, но со мной старается не есть. Я бы с удовольствием попробовал узнать у него о том, что его тревожит, помочь ему пройти через все испытания, чтобы мы оба просто освободились из этого ежедневного кошмара, но Донхен слишком далек от всего мира, чтобы его мог понимать хоть кто-то. Мною он больше не постижим.
Это кажется Хосоку совершенно абсурдным. Мин Юнги — извечно молчаливый проницательный альфа, всегда видящий омег насквозь — не мог прочесть человека, к которому когда-то умудрился прикипеть. Донхен не выглядит сложным. Хосок вполне понимает его, чувствует стороннюю боль и желание избавиться от одиночества, звонкими цепями сковавшее все измученное естество омеги. Он пока не знает, как конкретно помочь Донхену, но внутри него отчего-то играет какая-то горячая уверенность в том, что помочь удастся именно ему, а потому недавние слова Юнги вдруг звучат в его голове страстным вызовом.
Они прощаются спустя пару минут. Юнги, докуривая, уходит рассортировывать утренние письма, и Хосок, оставаясь один, позволяет себе немного похозяйничать среди стеллажей. Он находит себе одну книгу, которую давно хотел прочесть, еще несколько сборников по истории средних веков и, сгребая всю найденную литературу в стопку, спешит на второй этаж, к себе в покои.
Ровные строчки увлекают Хосока в себя до самой полуночи. Его дважды зовут вниз на ужин, и он дважды отказывает, все не прекращая попутно оформлять новые очерки в собственных записях. Сон совершенно не берет его. Позднее пробуждение сбило ему весь режим, который он так старательно вырабатывал вот уже несколько месяцев подряд, так что, набрасывая на плечи теплую кофту крупной вязки, Хосок покидает свою спальню в надежде перекусить чем-нибудь в такое позднее время.
В шато́ непривычно тихо. Из комнаты Донхена не исходит ни единого звука — видимо, омега настолько измотался ночным приступом, что не выходил в свет целый день, — дверь в покои Чимина прикрыта наглухо, и за ней так же мертво и бездушно, как и в вечерней тьме вокруг. Хосок бесшумно спускается на первый этаж и бредет в столовую, где, на удивление, горит тусклый желтый свет.
Из кухни до прохладного помещения доносятся приглушенные разговоры и обрывки мелодии, напоминающей западный блюз. Хосок шагает по короткому коридору приманенным мотыльком, стремящимся к долгожданному свечению, и ненароком улыбается, замечая медленно танцующих посреди кухни Намджуна и Сокджина. За длинным столом сидят лишь электрик Донук и Чонгук — парень увлеченно ковыряется пальцами в паренной рыбе на тарелке перед ним, а Донук, зажав в руке кружку пива, заплетающимся языком рассказывает словно самому себе какую-то удивительно интересную историю из своего прошлого. Чонгук иногда кивает ему в ответ на риторические вопросы, но от вкусной рыбы совсем не отлипает, аппетитно чавкая от удовольствия.
Вот, где царит спокойствие и умиротворение, о котором Хосок грезил, садясь на поезд еще неделю назад. Он облокачивается плечом на дверной косяк и наблюдает за скромным кухонным миром со стороны, стараясь запомнить каждую частичку, каждую прошедшую секунду, чтобы после, спустя годы, с таким же трепетом представлять это перед глазами теплыми вечерами возле камина у себя дома. Первым его замечает Сокджин — они с Намджуном делают неспешный круг, и он, только оказываясь лицом к Хосоку, радостно охает.
— Господин Чон! — Сокджин отходит от мужа и своим возгласом вынуждает всех присутствующих повернуть головы в сторону нежданного гостя. Чонгук давится.
— Доброй ночи, — Хосок улыбается шире. — Чего это вам не спится в такое время?
— Мы вам помешали? — Намджун взволнованно хмурится, и Хосок спешит успокоить его:
— Нет, нет. Бессонница накрыла. Вот, решил спуститься да чаю попить.
— И правильно, — Сокджин вежливо усаживает альфу за стол. — Располагайтесь, господин Чон. Сейчас я вам чаю наварю с травами, и сон такой крепкий придет, словно больше суток подушки под макушкой не чувствовали.
— Спасибо.
Сокджин беззаботно отмахивается и, ровняя свободную рубашку над поясом брюк, мелкой перебежкой следует к рабочей поверхности с посудинами и банками с травами. Намджун вразвалку присоединяется к нему и обнимает омегу со спины, чтобы начать вместе с ним закладывать сушеные листы в заварной чайничек. Хосок недолго следит за их нежностями и переводит взгляд на вернувшегося к родной рыбе Чонгука.
— В каком классе ты учишься? — участливо интересуется он.
Чонгук смотрит на него по-привычному запуганно и гулко сглатывает, отвечая:
— Выпускаюсь через год.
— Ого. И каково это — учиться омеге в школе, преисполненной альфами?
— Нормально. У меня слабый запах, так что в классе считают, что я бета.
— Да ты ж, Чонгук-и, вылитый альфа, — пьяно встревает Донук. — Твоя эта омежья сущность — настоящая ошибка природы.
— Ошибка природы — это твой шестой палец на правой ноге, идиот, — гаркает на него Намджун. — Пей пиво и не неси ереси.
Донук что-то недовольно бурчит себе под нос, однако послушно затыкается и присасывается к краю бокала, делая несколько жадных глотков.
— Правда, Чонгук, — спокойно продолжает Хосок, — альфа, омега — глупости. Людей выбирают не за это.
— Да я и не волнуюсь, — Чонгук мимолетно облизывает пару масляных пальцев. — Я мелкий еще, мне о таком рано думать.
— Сколько тебе?
— Семнадцать.
— Ну, не такой уж и мелкий. Я в твоем возрасте уж курить умел да машину отцовскую втихую чуть о гараж не цокнул разок, пока его дома не было.
— Правда? — Чонгук невольно подбирается на месте.
— Господин Чон, не сочтите за неуважение, но, прошу вас, не учите моего сына непристойностям, — не отвлекаясь от работы, кричит Сокджин. — Он правда еще маленький.
Хосок наигранно кивает ему в согласии и быстро склоняется над столом, чтобы прошептать:
— Приходи ко мне в комнату как-нибудь после обеда, и мы поболтаем о чем-нибудь, ладно? — Чонгук резво машет головой. — Хочешь, даже поделюсь с тобой парочкой западных комиксов?
— Господин Чон! — приглушенно охает Чонгук.
— Они совсем свежие. Даже слюду не снимал.
— Я приду к вам в день, освобожденный от дополнительных занятий, хорошо?
— Конечно.
Они счастливо улыбаются друг другу и ровно садятся на места, когда Сокджин, подходя к столу, подозрительно щурится на них.
— Заговорщики бессовестные.
— Что здесь происходит?
Все, кроме Донука (тот давно смотрит на мир вокруг лишь одним не плененным сном глазом), оборачиваются на вход, замечая там сонного и определенно недовольного Чимина, все крепче запахивающего свой белый халат. Омега легко щурится, видимо, еще не привыкнув к свету из-за повсеместной тьмы, и переступает с ноги на ногу, ожидая ответа.
— Чимин, — тянет Хосок, — присоединяйся. Хочешь чаю?
— Я хочу спать, господин Чон. Ваш дружный бубнеж слышен, кажется, в самой библиотеке на верхнем этаже, не говоря уже о господских покоях. Сокджин-ши, имейте совесть. Что за балаган вы тут устроили?
— Сокджин-ши здесь не причем, — Хосок машет руками. — Мы просто-
— Что случилось?
Хриплый голос Юнги слышится где-то в коридоре. Чимин косо смотрит через плечо, когда альфа равняется с ним, останавливаясь за его спиной, и указывает рукой на сборище ночных обжор, смотрящих на молодых людей в дверях потерянными оленями, попавшими в свет железнодорожного фонаря.
— Вот, обчищают холодильники на ночь глядя.
— Да не обчищаем мы ничего, — Хосок оскорбленно краснеет. — Просто чай пьем.
— Хосок, первый час уже, какого черта? — Юнги устало вздыхает. — А ну-ка, расходитесь, давайте. Правда спать мешаете.
Чонгук сбегает самым первым. Донука решают оставить на кухне и предусмотрительно укладывают его опьяневшую голову на стол, подкладывая под нее пачку зелени для мягкости. Намджун приобнимает Сокджина за талию и вместе с ним спускается вниз, в цоколь, где живет прислуга. Хосок успевает прихватить со стола сготовленный ему чай и почти скрывается за поворотом, но замирает, слыша, как Юнги настойчиво останавливает Чимина в узком проходе и тихо шепчет ему:
— Ты как с цепи сорвался. — Хосок осторожно выглядывает из-за угла. Юнги притесняет омегу к стене и склоняется к его лицу, однако Чимин не дается и пытается вырваться.
— Пусти, Юнги. Я хочу спать.
— Чимин, — альфа настойчиво хватает парня за плечи, — ты не должен реагировать так на то, что произошло сегодня ночью. Ты же знаешь, что Донхен болен. Никому доподлинно неизвестно, что он может сотворить с собой во время приступа. В прошлый раз я не успел прибежать к нему, и что мы получили в итоге? Его сплошь исцарапанное лицо. Чимин, — Юнги обессиленно наваливается на замершего омегу, — не причиняй мне боль, прошу. Не отворачивайся от меня.
— Прости, — Чимин тепло обнимает его за талию. — Прости, я не совладал с собой. Не нужно было обижаться. Но я не мог ничего поделать. Ты, — он делает паузу, взволнованно прикрывая глаза, — ты так держал его в руках, так нежно успокаивал, что я едва сдержался от того, чтобы насильно расцепить вас. Омега внутри меня рыдал от ревности.
— Я разберусь с Донхеном, слышишь? Это скоро закончится, я обещаю. Я тоже больше не могу так мучиться и скрываться. Хочу представить тебя всему миру в качестве моей пары, — Юнги втирается в Чимина ближе, утыкаясь носом в сгиб между его плечом и шеей, — хочу поставить тебе метку, хочу выбросить эти подносы, с которыми ты незаслуженно носишься. Скрываться надоело до чертей перед глазами, я тебе клянусь.
— Я знаю, Юнги-я, — Чимин ласково гладит альфу по лопаткам и легко отталкивает от себя. — Пойдем спать? Я так устал за сегодня.
Хосок, только замечая начинающих шагать в его сторону альфу и омегу, отшатывается от стены и торопливо следует к лестнице. Ему снова стыдно за то, что он в очередной раз не сдержался — подслушал, узнал личное, стал частью того, что хотели бы оставить в тайне, — но он отчаянно давит бурлящую внутри совесть и шагает на первую ступеньку.
— Чимин?
Хосок невольно оборачивается.
— Я люблю тебя.
На секунду в шато́ слышен лишь стрекот цикад за окном и, кажется, храп электрика, спящего на кухне. Спустя мгновение Хосок улавливает звук совсем мокрого поцелуя, в котором растворяется почти неразличимое «я тоже, Юнги-я», и, страшно краснея, мчится наверх.
Странную радость в душе он объясняет выпитым чаем с мелиссой. Засыпает, как Сокджин-ши и обещал, мгновенно.