И ты в песке, как будто в бронзе

Август томит нас невыносимо долгими вечерами. Кто-то скажет, что с каждым днём темнеет все раньше, и я не просила бы его вернуть первые дни июня, но именно здесь и сегодня мне до дрожи в коленях нужно, чтобы темнота опоздала хотя бы на десяток минут. В конце концов, у меня есть все права требовать этого. В конце концов, закаты на склоне лета — это наше с ней время. И этот обычно пустой в будние вечера крошечный песчаный пляж в самом конце бухты — тоже наш. С ним связано столько воспоминаний, что чётко выделить одно практически невозможно. Наверное, это и к лучшему — как и пылающие щёки и первый ночной бриз в затылок каждый раз, когда взбегаешь по бетонному белёному подъёму с пляжа на освещённую набережную и летишь домой босиком по ещё не успевшему остыть асфальту парка, пока цикады трещат без умолку, заглушая подчас даже грохот караоке-бара в стороне от главной аллеи. Это становится частью твоей жизни, отпечатываясь в подкорке мозга, и однажды въедается так глубоко, что тебе кажется, словно так будет всегда. Словно лето будет длиться вечно, пока ты летишь в прыжке с пирса, даёшь солнцу сжечь кончик носа и — самое главное — держишь её руку в свете вечернего фонаря, забывая, что только что хотела бежать наперегонки до кипарисовой рощи. Пока ты дышишь ею и всем, что её окружает, пока твоё сердце не начинает разрываться от осознания, что каждое лето должно рано или поздно закончиться. Тогда ты вдруг перестаёшь дышать. На какую-то долю секунды, чтобы, очнувшись, успеть попрощаться. Выпить с ней тот горьковатый лимонад у стойки с сувенирами. Снова заплатить за её любимую песню, когда остальные отдыхающие разойдутся. Прижиматься к её плечу на заднем открытом сиденье паркового автобуса. Переплетать пальцы под столом в ресторанчике с морепродуктами. Не давать ей и шанса в бадминтоне у центрального входа в парк. Надеть ей на запястье свою выгоревшую резинку для волос, потому что здесь, на юге, кольца лишь тянут ко дну. Сделать так, чтобы она потом тебя простила. Завершая этот список, последний пункт я доверяю лишь августу, закату и песку. и морю, которое, быть может, возьмёт нас к себе, когда всему остальному придёт конец. Собственно, это единственная занимающая меня мысль, пока я бесцельно брожу по намытым приливом дюнам, уже почти забыв, где бросила сандалии. Наверное, поэтому меня бросает в дрожь, когда позади она окликает меня по имени, сбегая с набережной, и ветерок подхватывает её слова. И мне правда очень-очень хочется отозваться на её прерывистый, терпкий голос, похожий на этот вечный запах водорослей, сонно плывущий над безлюдным пляжем… но в этом нет нужды. Она догоняет меня в считанные секунды, обхватывая за плечи сзади — на ней снова этот огромный серый клетчатый жакет, как и в первую нашу встречу — и я не сразу решаюсь обернуться, зная, как больно это будет сегодня и здесь. Прости меня, моя любовь. Я не отвечаю, отклоняясь назад, чтобы запрокинуть голову на этот её широкий несуразный воротник и в последний раз за сегодня увидеть вечернее небо. В последний раз, потому что знаю, что спустя минуту уже не смогу оторвать глаз от неё. Даже сейчас, когда её прохладная щека касается моей, а обветренные губы соскальзывают от мочки уха вниз по шее, я перехватываю её ладони на своих бёдрах, вжимаю сильнее, подаваясь назад, пока её пальцы по старой привычке не окажутся в карманах моих джинсов. Она повисает на моих плечах сзади, слегка раскачиваясь в такт наполненному солью ветру и носом ныряя мне в волосы, потому что знает, что вырваться из её объятий меня ни заставит ничто. Только не в этот вечер. Только не когда мы наконец вдруг оказываемся лицом к лицу. Солнце выжгло её веснушки добела, загар растушевал пятна по скулам, но, сказать по правде, я не против, чтобы так и оставалось всегда. по крайней мере, тогда я смогу запомнить её такой. Смогу выжечь в памяти лучом догорающего заката и, быть может, он ещё будет греть меня, когда несущий неизменную простуду сентябрьский ветер пронесётся вдоль волнорезов, чтобы рвануть пожухлые свёрнутые зонты опустевшего прибрежного кафе. Должно быть, в этом холодном сентябре она ещё не раз будет находить обкатанные морем стёклышки в карманах и вытряхивать песок из-под пуговиц жакета, но сегодня он летит нам под ноги, и я едва успеваю подхватить её под руки, не дав поскользнуться на атласной подкладке. Я обнимаю её за шею, тяну к себе, щекоча дыханием сквозь улыбку — и она поддаётся моим тёплым, неуклюжим касаниям, опускаясь на колени рядом со мной, передо мной, вместе со мной… а я краду один невесомый поцелуй за другим, приближаясь ещё ближе к воде. Брызги осыпают нас, словно улучив момент, и, ловя губами струйку за струйкой всё глубже в её декольте, я чувствую, как её ногти впиваются мне в мокрую кожу у основания спины: под ногтями липкий песок и оттого прикосновение почти неощутимо. Я не успеваю поднять на неё восторженный взгляд, как падаю на спину, откидываясь и рассыпая волосы в пену прилива. Трудно сказать, кто из нас больше этого хочет. Но и она, и я бесповоротно знаем, что вечер настигнет нас скорее, если мы потеряем хоть миг. И когда она наклоняется надо мной, со всплеском впечатываясь ладонями в кромку воды, мне хочется кричать, глядя, как набегающий прилив дрожит в отражении её радужек. Мне хочется замедлить течение времени насколько это вообще возможно, а если этого будет мало — и вовсе остановить, заморозить, поставить на паузу… что угодно, только бы зафиксироваться на неровном шелесте волн и бронзовых узорах влажного песка в изгибах её ключиц. Она знает, что делает в этот момент со мной. Её волосы, горчица пополам с мёдом, щекочут мне лицо, задевая лоб, и я проглатываю смех лишь уловив, как учащается её дыхание. Солёные капли качаются на кончиках слипшихся прядей, когда она топит локти в воде, чтобы наконец поцеловать меня всерьёз. И тяжесть её груди на моей, и дрожащие крылья носа, и застёжка браслета, царапающая мне шею, когда кажется, что теснее вжаться друг в друга уже невозможно, заменяют мне весь остальной мир. Просто уже поздно. Думать о чём-то уже слишком поздно. Мои руки давно нашли себе дорогу, но её пальцы ещё более нетерпеливы, так что, наверное, к лучшему, что сегодня по совершенно счастливой случайности на моих насквозь просоленных старых джинсах нет ремня. Закат доходит до пика слепящим диском и россыпью бликов по волнам, а мы — рваными глотками воздуха в попытке разглядеть сквозь залитые морской водой ресницы черты лиц друг друга. Мы буквально захлёбываемся, и уже едва можно различить, чего здесь больше — солнца ли, моря ли — или нас двоих. И в какой-то момент, когда вокруг становится невыносимо ярко, наступает тишина. Я не могу различить ни крика пролетающей совсем низко чайки, ни шума набирающих силу волн, уже готовых накрыть нас с головой, ни даже ударов своего собственного сердца. Всё останавливается. А потом полыхнувший на западе зелёный луч, словно высоковольтный разряд, пронизывает меня от затуманенной головы до мгновенно подгибающихся пальцев ног. И даже когда спустя мгновение с трудом верится, что это было наяву, в глубине её зрачков неспешно гаснет та же искра… наверное, этого мне достаточно. И, наверное, это первый раз за весь месяц, когда темнеет действительно раньше. Огни набережной вспыхивают один за другим, и отчего-то я болезненно щурю глаза и, застывая, черпаю ртом воду на повороте к берегу, когда появляется новый. Как будто они не могут уступить нам этот финальный заплыв вдоль гаснущей дорожки последнего летнего заката. Уже поднимаясь по прохладному бетону к набережной, она протягивает мне сухой край полотенца, и я набрасываю его на плечи, поймав под другим его широким концом её талию, и поражаюсь тому, что ни одной из нас не холодно сейчас. Говорить не хочется. хочется идти отсюда вместе как можно скорее и, что самое страшное — не оглядываться. Прости меня, моя любовь. Мы обе знаем, что больше сюда не вернёмся.