Ты - моё saudade

Как накрыло волной имени тебя. Как нырнуть в океан имени тебя. В маленькой квартире Сеула, потому что в любом другом месте камеры будут рады тебя поймать и утопить на следующее утро. В маленькой квартире Сеула — в моей. В маленькой квартире Сеула — ты. Я сижу за столом на кухне, складываю уже двадцать первую по счёту салфетку. Кот крутится вокруг моих босых ног, но даже эта, казалось бы приятная ласка, раздражает меня сейчас. Мы не разговаривали три месяца. Три чёртовых месяца молчания между нами. А разорвали отношения уже полгода как. По началу было сложно отпустить друг друга, поэтому эти короткие сообщения «как ты?» и ответ «нормально, ты?» казались такими нелепыми, но греющими душу. Хоть это была я, кто начал разрывать нить, но мне сейчас так дичайше больно, что на очередной салфетке растекается влажное «кап». — Блять, — произношу я и, быстро зажмурив глаза, закидываю голову назад, чтобы это прекратилось. Никаких слёз. Ты звонишь в дверь. Я поспешно моргаю, чтобы моё состояние ни разу не было заметно, и с замиранием сердца открываю. Тебя не было здесь шесть месяцев, я успела купить розовый пуфик для коридора. И всё. Это всё, что изменилось в моей жизни в твоё отсутствие. Кроме атрофированного сердца пожалуй больше ничего и не изменилось. Онемевшее чувство чувств. Я, оказывается, не чувствовала чувства с того момента, как сказала тебе, что так будет лучше. Что мы отдельно будет лучше. Я не смогла. Ты не смог. — Привет, — произносишь ты тихо и, сделав шаг в тёплую квартиру, позволяешь себе стянуть капюшон, а потом и кепку. Не думаю, что тем, кому нужно будет тебя утопить, помешает капюшон или кепка тебя распознать. Я начинаю задыхаться. Внезапно коридор моей квартиры заполняется запахом твоего одеколона. Ничего не изменилось. Пользуешься всё тем же. Ничего не изменилось. Смотришь всё так же. И я, наверное. Не видеться было лучше, правда же? Твоя внезапная смс: «нам нужно поговорить, если адрес тот же я приеду завтра в 22:00». Адрес тот же, я всё та же. И бессонная ночь та же. Почему-то вспоминаю с чего всё начинали. Глупое интервью, которое мне дали. Глупые вопросы с заранее подготовленными глупыми ответами, которых, как мне казалось, ты был выше. Как я швырнула сценарий на подоконник, ударила ногой холодильник с напитками, когда банка с колой не открывалась. — Не надо психовать, — сказал ты, внезапно подойдя и без всякого разрешения вырвав у меня из рук банку, открыл её с лёгкостью и вручил мне. Казалось бы, такой простой жест. — Вам не нравятся вопросы или вам не нравятся ответы? — Мне не нравится всё. — Тогда можете спросить то, что хотите. — Не могу, меня уволят. А вас отправят в Японию, боюсь, навсегда. Твой смех так сильно врезался в грудную клетку. — Тогда спросите сейчас. Если хотите, могу ещё и пацанов позвать, они там в раздевалке обсуждают как раз татуировку на вашем запястье. Я рефлекторно спустила рукава чёрной водолазки до самых пальцев. Я терпеть не могла вопросы про татуировки, потому что мне казалось это слишком заезженным. Хорошо. Есть у меня вопрос не из сценария. — С чего такая вера в Бога? — А что такое «saudade»? Я засмеялась. Не одних твоих «пацанов» волновал вопрос о татуировке, как оказалось. — Я ведь первая спросила. — Не нужно задаваться вопросом касательно Бога, просто нужно сказать ему спасибо, и сразу всё поймёте. Мне это не говорило ни о чём. Мне, которая была уверена, что худшие вещи на земле не происходили бы, если бы он смотрел на нас сверху. — Португальское слово, у которого множество значений тоски ввиду своей глубины. Оно говорит о невообразимой тоске по тому, что было, что есть или что будет. А может и по тому, чего никогда не было и не будет. Тоска по человеку, тоска по чувствам, тоска по вещам. Слово, которое даже больше чем просто тоска. — Можно посмотреть? Ты сделал шаг ко мне, нарушив невидимую границу, а я приподняла рукав водолазки, тоже нарушив что-то там в себе. А когда твои холодные пальцы осторожно коснулись моего запястья, я поняла, что нарушила всё что вообще можно было нарушить в себе. Не смей, Вэл. Просто очередной мембер очередной группы, которая продержится, если повезёт, десять лет, не больше, а тебе главное хорошо провести интервью, получить деньги и поехать в Европу в свой отпуск. Вот и всё. — Как можно тосковать по тому, чего никогда не было, а может и не будет? — спросил ты, всё ещё удерживая пальцами моё запястье. Поднял голову и посмотрел на меня, слегка улыбнувшись в бок. Там еле заметная ямочка, что ли? — Как можно верить в того, кого никогда не видел и не увидишь? — Ну, с того света ещё никто не возвращался, так что вполне возможно, что мы все с ним встретимся. Ты показался мне странным — слишком много философии для простого рэпера. Слишком нежное прикосновение рук, которые выглядят вполне грубо, как и всё в тебе. А сейчас мы два человека, которые даже не могут пофилософствовать. Я даже не могу спросить, когда ты сделал новую татуировку, где, сколько времени её «лепили» по твоим плечам, больно ли было. Ничего не имею права спросить. Ты бросаешь короткий взгляд на стопку моих салфеток, а потом откидываешься на спинку совершенно неудобного стула. Ты же его терпеть не мог, говорил, что купишь мне новый, а я просила оставить мой стул в покое. Я не любила избавляться от старых вещей, как и от старых чувств. К тебе. К нам. Так всё навалилось сразу: проблемы компании, твоё состояние постоянной ярости и обиды к миру, проблемы с Ханбином, потеря одной частички вашего паззла, внезапное появление моего отца, моя беготня по судам, ухаживания Чейза, хотя я уверяла, что мы лишь друзья. Мы не выдержали этого всего. Вернее, я сломалась первой. А позже поняла, что сломалась как раз когда тебя не стало в моей квартире, в моей жизни, в моём каждом прожитом дне. Сидишь передо мной всё такой же. Родной. Роднее некуда. Я глотаю ком в горле, и, кажется, ты замечаешь, потому что твой взгляд становится печальнее. Поправляешь черные волосы назад, разрезая тишину звуком своих браслетов, ударяющихся о массивные часы на руке. А потом вытаскиваешь из заднего кармана пару фотографий и кидаешь их на стол. — Это мы в нашу последнюю встречу. Компания выкупила их. Завтра утром должны были опубликовать. Не знаю, смогли ли мы решить полностью эту проблему, просто хотел тебя предупредить, потому что твоя карьера только стала наконец идти вверх. Ты ведь знаешь, им всё равно расстались мы или нет. Во мне разлетается всё на части. То, что ты пришёл несмотря на опасность. То, что осведомлён о моей карьере. То, что по сути мог сказать это всё по телефону. — Тебе не стоило так рисковать из-за этого. У вас сейчас очень шаткое положение. — Наше положение уже испоганилось по полной, одним скандалом больше или меньше, — ты пожимаешь плечами, а потом опускаешь голову на Фицджеральда. — Привет, дружок. Скучал по мне? Фицджеральд мурлычет и тут же прыгает к тебе на колени, потому что да — скучал. Я делаю вид, что смотрю на фотографии до боли знакомого вечера, горького вечера, но моё внимание постоянно тянется к тебе с моим котом. Фицджеральд тает в твоих руках, облизывает и ласкается. Эти казалось бы грубые руки. Ты смотришь на меня. — Он растолстел, — говоришь ты, видимо, пытаясь разрядить обстановку. — От хорошей жизни, — отвечаю я, а Фицджеральд тут же поворачивается ко мне, кидая неодобрительный взгляд. Этот кот. — Ну хоть у кого-то она была хорошей. Я начинаю завидовать коту. Фицджеральд тебя любит. Мой дом тоже тебя любит. И ты мой дом любишь. А я люблю то, как чувство дома во мне появляется лишь тогда, когда эти стены заполняются твоим хриплым голосом. Я чувствую себя дома, когда ты рядом. Наверное, это правда, что дом — это человек. Во мне радость и печаль одновременно, видя тебя здесь, перед собой. Ты хочешь в привычной манере развалиться на стуле, хочешь закинуть ногу на ногу и задеваешь меня коленом. Это как током. Я даже дёргаюсь и сажусь поглубже. Ты кидаешь взгляд на холодильник, который до сих пор усыпан магнитами — нашими фотографиями из Австралии, Японии, Китая, Чехии. Ты без слов покупал билет и мне, чтобы я была рядом. Но мне всегда казалось, что я любила тебя больше. Больше чем должна была. Больше чем было позволено. Больше чем ты. Ты усмехаешься. — Ты ушла от меня в самый поганный период моей жизни, Вэл, а такое ощущение, будто это я тебя чем-то обидел. В глазах щиплет. Мне казалось, я обременяю тебя, мои чувства обременяют, которые я не в состоянии была сдерживать. Казалось, требую от тебя слишком много — быть рядом, а ты раздражался, что не мог. Казалось, ты требуешь от меня слишком много — ждать тебя. Инджи говорила, что мне нужно прекратить это ребячество — встречаться с тобой. Инджи говорила, что это всё ужасный провал, что мне нужны нормальные отношения, а не эти эмоции, накрывающие с головой и ни к чему кроме нервозности не приводящие. А я говорила Инджи, что она нихрена не понимает. И она точно нихрена не понимала, почему я тащила тебя на Карлов Мост в ночи однажды в Праге. Ты тоже не понимал. Два совершенные совершенства. Ты и Карлов Мост, должны были остаться в моей памяти, даже если бы нас с тобой в будущем не было вместе. Я себя обидела, не ты. Я обидела себя, решив, что без тебя тоже вполне возможно жить. Невозможно. Понимаю, что ещё немного и я просто разложусь здесь на мелкие частички прямо перед тобой, а потом умру от стыда и обиды. — Я думаю, тебе лучше уйти уже. Мну края своей футболки. На самом деле, я периодически хожу в твоих — которые ты так и не забрал. Но к твоему приходу я их всех хорошенько спрятала. Я ведь не знаю, что происходит в твоей жизни. Мало ли у тебя появился кто-то, а ты увидишь, что я до сих пор умираю по тебе. Но ты не двигаешься даже. А ведь я попросила уйти. — Виделся с Инджи не так давно, на одном из интервью. Она сказала, что ты периодически плачешь в мои футболки. Я подумал, что их надо спасать. Я могу их забрать? Странное ощущение издевательства в твоём голосе вместе с наслаждением и еле заметной грустью. Я готова провалиться сквозь землю и надрать зад лучшей подруге. Но прежде, чем я успеваю обдумать, страх того, что ты заберёшь у меня свои футболки, срабатывает быстрее. — Нет! Улыбка расползается по твоему лицу. — Инджи также сказала, что ты прекратила дружить с Чейзом, и никого у тебя нет. — Инджи слишком много болтает! — За номерок Чжунэ она ещё много чего мне рассказала. Господи, она и её нездоровая реакция на этого вокалиста. — Что ты от меня хочешь? — устало спрашиваю, потому что правда нет сил. Я понимаю, мы тут шутим, но у меня сердце готово разорваться от подозрений, что ты тоже всё ещё… А ещё, я вдруг задала этот вопрос, чтобы ты не задал его мне. Если бы ты спросил такое, я бы тупо расплакалась. Сказала, что просто хочу обратно к тебе. Спросила бы, могу ли вернуться к тебе, могу ли вернуть тебя себе, потому что это никак не проходит. Ты просто тупо один такой. Моя недописанная история. Моё недоснятое интервью. Моё saudade. — Ничего. А ты? Хочу знать, прикасаются ли эти руки к кому-то. Хочу знать, как ты переживаешь всё то дерьмо, через которое прошёл и проходишь в стенах своей компании. Хочу знать, как там парни. Хочу знать, как поживает твой племянник. Хочу знать, когда же ты у меня отболишь? Отболи же у меня, отболи. — И я ничего. Ты смотришь, сведя брови, пытаясь вычитать. Но читать нечего, Ким Чживон. Я сплошная пустота, когда тебя нет. Во мне не собралось никаких слов, чтобы тебе было что читать. Ты резко встаёшь, я вскакиваю с тобой. — Тогда я пошёл. — Д-да, конечно. Спасибо, за предупреждение. Спасибо за разрушение. Ты проходишь в сторону выхода, но резко останавливаешься в узком проёме. Для тебя, любящего развалиться везде, полежать в форме звезды, ходить так, словно на один шаг нужно десять квадратов, эта квартира вообще маловата. Поэтому я чувствую себя внезапно кинутой в океан без акваланга. Слишком близко. — Почему тебе так сложно сказать это? Фразой будто горло мне сжимаешь. — Что? — я делаю вид, будто не понимаю, и делаю шаг назад, потому что ощущаю твоё дыхание. Но ты не даёшь. Двумя руками притягиваешь меня за талию к себе. — Что ты хочешь всё вернуть. Хочешь вернуться. Хочешь снова нас вместе. Я вот, например, хочу. А ты? А я тебя saudade. Настолько глубокое чувство тоски, что я не могу описать его простым «я тоже», «скучаю» или «тоскую». Одна твоя улыбка способна перевернуть весь мой мировой порядок. Я отвожу взгляд в сторону. — Прекрати. Всё прошло. — Не прошло. Ты проводишь кончиком носа по моей щеке, а я закрываю глаза. Зачем это всё по кругу? Зачем в уголках глаз собираются слёзы? Чёрт возьми. Горло сдавливает. Когда смотрю на тебя. Когда чувствую тебя. Дрожу всем телом. Дрожу всем сердцем, которым тебя люблю всё ещё. Твоя ладонь ложится мне на шею, и я срываюсь. Нет, не в страсти я срываюсь. Я срываюсь в слабости, которая проявляется в желании просто уткнуться в тебя всего. Я зарываюсь лицом в вырез твоей футболки, где новые татуировки видны слегка. Дрожащие руки скрещиваю на твоей пояснице и глубоко-глубоко вдыхаю твой запах — родной. Я дома. Ты гладишь мои волосы, хрипло хохочешь и что-то говоришь, но я слушаю стук твоего сердца, а не эти твои обожаемые глупости. Ты отпускаешь меня, осторожно берёшь моё запястье и прижимаешься губами к татуировке. Всё тело сводит. Ты — моё saudade.