Oh, My Love

Валерий никогда не видел своего любимого, Бориса Щербину, пьяным. Он вообще не представлял его пьющим, а тем более напившимся вздрызг; сегодня это было впервые. Когда Щербине двух бутылок коньяка стало мало, он, пойдя к бару за бутылкой водки, прямо там и свалился кулем, и водку пил уже из горла, сидя на полу своей шикарной кухни и прижавшись к шкафчикам спиной. По лицу его текли неиссякаемые слёзы, которые он вытирал рукавом своей дорогущей наутюженной рубашки, и Валерий бесился, что ничем не может помочь, а когда политик окончательно упился и захрапел, валяясь там же, где докончил третью бутылку, Легасов сожалел, что не может поднять его, отконвоировать в постель, как это часто делал Щербина с ним, смертельно усталым, в Чернобыле. Не может даже успокаивающе провести по волосам и мягко вытереть слёзы с лица. Его рука просто пройдёт сквозь плоть, кость, ткань, дерево и ничего не ощутит. Потому что Валерий Легасов – привидение. Сегодня он весь день наблюдал за своими собственными похоронами, которым предшествовало прощание в Доме Культуры Курчатовки. Ничего более жуткого он никогда не видел – и не потому, что пришлось весь день смотреть на собственный закрытый гроб, заваленный цветами. А потому что все эти похоронные речи были ему донельзя противны. Все эти коллеги-завистники, боявшиеся КГБ или просто несогласные с ним, стояли, пуская фальшивую слезу и, умильно сморкаясь, без запинки произносили свои отрепетированные речи. Рыжков так и вовсе довёл Легасова до свирепства, с притворным сожалением произнеся: «Очень нежная, чуткая душа этого учёного попросту не вынесла всего, обрушившегося на его хрупкие плечи...» Валерий был готов наброситься на чиновника, он стоял лицом к лицу с ним и орал что есть мочи: – Да Вы обалдели!!! Не надо выставлять меня неженкой, я, чёрт возьми, боролся!!! Меня КГБ повесили, слышите!!! Я не слабак!!! Но его крик, естественно, никто не услышал. Маргарита всё это время была неестественно тихой и безэмоциональной – после церемонии Валерий смотрел, как жена разбирает его вещи, а потом решил, что нужен в другом месте. Борис на прощании так и не объявился, и Валерию было немного страшно думать, что происходит сейчас с любимым; он даже признался себе, что нарочно тянул с этим, потому что видеть боль любимых всегда непросто. Но Щербина нуждался в нём, и в конце концов учёный появился в его квартире. Политик слушал его кассеты, пил напропалую и рыдал, и, как Легасов ни старался – он не смог до него докричаться. Он знал, что никуда не уйдёт, пока не скажет ему, да и всем, что он не самоубивался, и никогда бы этого не сделал. Вот только как это провернуть, будучи бесплотным невидимкой, Валерий пока с трудом представлял. Борис храпел, изредка громко всхлипывая даже во сне. Пару раз он начинал пьяно бормотать, и Легасову казалось, что он слышал своё имя. Сердце учёного разрывалось от жалости и бессилия. Вот надо же было такому случиться! Утром пришла домработница и перетащила невменяемого Зампреда в постель, после чего убрала весь беспорядок на кухне – и Валерий был ей дико благодарен. Сам он остался сидеть на кровати любимого, не чувствуя ни голода, ни холода, ни усталости, ни мягкости матрацев под собой. Наверное, ему пора покинуть эту грешную землю, в конце концов, узнать, что там, дальше, но его умпрямство не позволяло оставить это всё просто так. Нет, он добьётся во что бы то ни стало, он расскажет Борису, что его убили. Тем более, что Щербина просто заслужил знать правду. Легасов поднялся на ноги. Что странно – он хоть и призрак, но всё ещё ходит по полу, сидит на кроватях, стульях и так далее. То есть он ещё не совсем дематериализовался. С научной точки зрения это значит, что он может взаимодействовать с этим миром, и надо попробовать это сделать не только ногами. Руками. Да, надо научиться брать в руки предметы, тогда Валерий возьмёт ручку или карандаш и напишет Борису записку. Однако, кто знает, сколько у него времени теперь? Успеет ли он научиться или развеется навсегда, как наваждение? И где гарантия, что Щербина поверит его записке? Всё так сложно, и надо всё сделать быстро, и Валерий, чёрт возьми, первый раз в такой ситуации! Может, это уже ад? Смотреть на убитых горем любимых и понимать, что ничего не можешь сделать? Так, стоп, Легасов, сказал он себе. Не суетись. Надо сосредоточиться на чём-то одном. На ком-то одном. Конечно, на Борисе – они оба нуждаются друг в друге, и плевать на смерть, честно говоря. Это не такая уж и большая проблема. Любовь сильнее смерти, ведь так? Значит, выход есть. И он, Валерий Легасов, найдёт его. Весь оставшийся день Борис спал, а Валерий мучительно пытался почувствовать хоть что-нибудь. Через несколько часов попыток передвинуть монетку его переполняла ни с чем не сравнимая ярость. Он должен научиться! Просто обязан! В отчаянии он хлопнул по туалетному столику ладонью, и внезапно стоящие на нём баночки и склянки звякнули, а от ладони к плечу пошла волна тепла. Хлопок получился очень резким и неожиданным, так что Щербина подскочил на постели и заозирался вокруг, пытаясь разлепить слипшиеся от слёз ресницы. – Боря!!! Боря!!! Легасов занёс руку ещё раз, но пальцы снова прошли сквозь дерево, будто и не было только что этой вспышки. Разочарование обожгло Валерию грудь. – Валерка, где ты, мой Валерка... Как ты мог меня оставить... – проблеял Борис, утыкаясь вновь в подушку с горючими слезами. – Неужели тебе мало было моей любви, моей поддержки... Как ты мог... – Я вообще-то здесь! – сердито воскликнул Валерий. – Думаешь, я хотел тебя оставить? Ну послушай же меня!!! Но политик продолжал глухо рыдать, распаляясь всё больше. Легасов подумал, что от этих болезненных стонов умер бы ещё раз, если бы мог – и снова в ярости замахнулся на туалетный столик. От удара закололо ладонь, а тюбик с гелем для бритья упал на пол. Борис снова встрепенулся, и на лице его был написан испуг. «Так вот как оно работает, – подумал учёный. – Мне нужно испытать очень сильную эмоцию, чтобы что-то почувствовать?» Ради эксперимента он вспомнил тот день, когда на выборах выиграл Велихов – вспомнил злость, разочарование, обиду – и скинул со столика бутылёк с туалетной водой, который кувыркнулся в воздухе, прежде чем приземлиться. Политик смотрел на происходящее с открытым ртом. – Я просто пьян, – пробормотал он сам себе. – Я пьян, и у меня галлюцинации. – Да нет же, это я!!! – возмутился Валерий, но его возмущение осталось без ответа. Щербина зажмурился и снова лёг лицом в подушку, как бы желая скрыться от ужасов этого мира. Легасов удручённо вздохнул. *** Радость от прогресса у Валерия была недолгой. Он научился вызывать у себя вспышки острых эмоций, которые приводили его к контакту с окружающим миром, но контакт был очень кратковременным и слабым. Он едва ли мог удержать в руке пустую жестянку, чтобы бросить её в стену – и банка могла не долететь из-за недостаточного импульса. Валерий научился быть кем-то вроде полтергейста – мог толкаться, пинать и бросать вещи, издавать резкие звуки, но этого явно было недостаточно, чтобы добиться желанной цели. Его самого по-прежнему никто не видел и не слышал. Учёный пристал «в хвост» к любимому, нарочно его пугал, всячески пытаясь привлечь к себе внимание. Борис же умный человек, он должен понять, что предметы не летают просто так! Валерий ужасно уповал на любопытство Щербины, на его умение находить объяснение любым вещам и событиям, но теперь политику это, похоже, изменило. Валерий видел, что глаза его потухли, в них больше не было огня борьбы, интереса к жизни, и летающие предметы его отвлекали, но не занимали. Валерий был свидетелем того, как Губарев выклянчил кассеты у Рыжкова, так что оба пришли с интервалом в сутки с вопросом о записях, с которыми Щербина, естественно, не хотел расставаться. После этого Борис напился ещё раз, уже в компании Маргариты, которая страдала, что конфисковали множество вещей супруга под предлогом того, что от них фонит, и держать их в квартире опасно. Она едва успела перепрятать свой альбом с тайными фото Бориса и Валеры. – Возьмите его, – тихо сказала она, протягивая Борису альбом. – Заберите, не в квартиру только, лучше на дачу. Тот обыск был с дозиметрами, но могут прийти люди и похуже. Щербина кивнул. – Мне так жаль... Я до сих пор не понимаю, почему он так поступил, – покачала головой Легасова. – Ладно, бросить меня или Институт, он мог решиться, но бросить Вас... – Да сколько ж можно!!! – выкрикнул Валерий. – Рита, и ты туда же!!! Неужели веришь в то, что я такой... Непостоянный? Такой слабый? Боря, скажи ей! Боря, у тебя предметы сами передвигаются, ну подумай, ну пойми, что неспроста это!!! Это я!!! Я!!! Ну почему никто меня не слышит?! Щербина опрокинул в себя ещё стопку и обнял Маргариту, положив ей голову на плечо, но быстро отстранился, шмыгнув носом. Легасов чувствовал себя последним предателем, даже несмотря на то, что смерть была не его заслуга. – Это я виноват. Я не удержал его, я был с ним недостаточно... Валерий в ярости махнул локтём, и бутылка с остатками алкоголя полетела на пол и разбилась вдребезги. Оба страдальца, встрепенувшись, в ужасе посмотрели на рухнувшую ни с того ни с сего бутылку. – Мы настолько перепили? – пробормотала Маргарита вопросительно. Щербина неопределённо мотнул головой, встал и попрощался. Легасов недовольно посмотрел на свою супругу: неужели и она не догадается?.. Впрочем, Борис засобирался, и Валерию ничего не оставалось, как покинуть свой (точнее, уже бывший) дом и последовать за любимым. Когда они добрались до подъезда чиновника, и за ними закрылась дверь, Щербина вновь дико зарыдал и осел на пол, скатываясь спиной по стене, прямо в холле своего дома, не добравшись даже до квартиры – Валера! Валера, как ты мог! – прокричал партиец в пустоту. Это разбивало Валерию сердце. Это всё было просто слишком! Он с силой рванул приоткрытую дверь подъезда, хлопнул ею посильнее, отмечая про себя, что бесчинствовать научился уже почти идеально, а потом крикнул в ответ: – Я люблю тебя, я никогда не сделал бы этого, слышишь!!! Уже намозолившая язык мантра внезапно в его собственных устах прозвучала как-то иначе. Борис вскинул голову на звуки, и тогда Легасов понял, что его так удивило: эхо, разнёсшееся по подъезду. – Ва... В... Валера?.. – прохрипел Борис. – Валера? У меня определённо галлюцинации, но я слышу твой голос! – Да, да, это я, я здесь! – воскликнул учёный, подбегая к любимому и садясь на корточки перед ним, хотя тот упрямо смотрел в пространство, явно не видя ничего, кроме пустого подъезда. – Боря, слушай! Послушай меня! Я люблю тебя и я должен сказать тебе кое-что очень важное! Я хочу рассказать тебе, как я умер... – Нет-нет-нет-нет... – зачастил Щербина, обхватывая голову руками. – Я схожу с ума, этого не может быть! Я просто хочу слышать твой голос, но это неправда. Ты умер!.. – Дай мне сказать!.. – начал было Валерий, но Борис завыл так отчаянно, что ему стало страшно. Он делает только хуже. Вот чёрт! И тогда его осенило: дело не только в том, что призраки не созданы взаимодействовать с реальностью. Дело в том, что реальность тоже не готова, не хочет взаимодействовать с призраками. Щербине больно думать о том, что это действительно он, Легасов, может быть здесь. Он не хочет чувствовать его присутствия – возможно, и вправду боится сойти с ума (а кто бы на его месте не испугался?) или после встречи придётся однозначно признать, что любимый умер? Или боится услышать обвинения, которыми он так щедро поливал себя сам? В любом случае, чтобы Валерий смог поговорить с ним, нужно, чтобы Борис сам этого захотел. И если он этого не захочет... Что ж, так тому и быть. Жизнь жестока, и смерть жестока, и любовь, похоже, не менее жестока. Поэтому Валерий решил, что больше не будет нарочно пытаться привлечь внимание, просто останется рядом: быть неприкаянным духом под боком Бориса Щербины – не худший вариант для жизни после смерти. Ведь, как бы ни было больно обоим, ещё можно было сохранить иллюзию того, что они вместе, можно было любоваться Щербиной во всех его проявлениях, и оберегать его хотя бы мысленно. Сколько бы ни осталось Валерию на этой грешной земле, он проведёт это время с любимым человеком. *** В выходные Борис повёз, как и обещал, на дачу альбом с фотографиями, который не должен был быть найден. Было видно, что после кончины Раисы Павловны, которая, даже будучи тяжелобольной, была самой частой гостьей здесь, дача немного запущена. Щербина, пусть и большая шишка в Партии, привыкший к домработнице, белоручкой не был. Он выхлопал сам все половики и накидки, принёс из колодца воды, нарубил дров, несмотря на мешающий тяжёлый кашель, разжёг камин и протёр пыль. Валерий сожалел, что не может разделить эти повседневные хлопоты с любимым – он бы с удовольствием тоже потаскал воды и постоял у плиты, снимая пенку с варёной картошки, хотя, скорее всего, Борис бы ему этого не позволил, ни здоровому, ни, тем более, больному. Сказал бы строго: «Ты гость!» – и припечатал бы умопомрачительным поцелуем. А теперь Валерий не имеет возможности даже коснуться. Вечером Щербина сел в комнате с камином за стол с чашкой наикрепчайшего чая, почти чифира, и достал из портфеля альбом. Легасов стоял плечом к плечу и смотрел фотографии вместе с политиком. Щербина листал очень вдумчиво, медленно, некоторые карточки вынимал из уголков и долго всматривался в игру бликов пламени на фотобумаге, обводил мозолистыми подушечками пальцев черты лица учёного, прижимал к губам, или наоборот, замирал, погружаясь в воспоминания. Вскоре он снова начал плакать, в этот раз тихо и обречённо, и руки его дрогнули, когда он взял очередную фотографию. Маленький бумажный прямоугольничек вылетел из пальцев и спланировал в пламя камина. Валерий действовал на чистом инстинкте, не успев задуматься о целесообразности своих порывов: он подхватил фотографию и не сразу понял, что всё получилось. Но бумага осталась цела, а огонь ощутимо лизнул пальцы. Валерий положил фотографию на стол перед Борисом и хотел убрать руку, но внезапно его пальцы накрыла ладонь партийца. Время замерло для них обоих. Легасов мог бы сказать, что на несколько бесконечных мгновений он забыл, как дышать, если бы такая функция, как дыхание, у него ещё оставалась. Борис, видимо, тоже был в остолбенении от происходящего – он судорожно выдохнул и прикрыл глаза. Валерий подошёл к нему со спины вплотную и обнял, переплетая пальцы второй руки тоже. Некоторое время они пребывали в шоковом молчании, держась за руки, пытаясь осознать случившееся, и потом Легасов тихо произнёс: – Да, это я. Борис не ответил ни «да», ни «нет», но легко помотал головой, словно человек в гипнотическом трансе. – Боря... Я знаю, что ты думаешь, что сошёл с ума или что это сон... Я знаю, тебе так будет легче думать, но... Прошу тебя... Умоляю... Если ты будешь думать так, то получится, что это всё не по-настоящему. А я хочу, чтобы это было по-настоящему. Я здесь, с тобой. Посмотри на меня. – Нет, – сдавленно шепнул Борис, зажмуриваясь. – Я боюсь, что ты исчезнешь, если я тебя увижу. Я не выдержу... Не смогу потерять тебя ещё раз. Легасов повернул на себя лицо любимого и мягко захватил его губы в поцелуй – глаза Щербины были всё ещё закрыты, но отвечал он жадно и неистово, зарываясь пальцами в волосы, а сердце учёного торжествовало. Он снова ощущал, как прежде, тепло губ, влажность слюны, вкус языка, горячее дыхание на щеке, жестковатые пальцы, оттягивающие его пряди на затылке... Валерий забрался в кресло, усаживаясь на колени Бориса, соприкасаясь грудью к груди, целуя ещё глубже. Лицо Бориса было мокрым от непрекращающихся слёз, вскоре его пробрал кашель, и Валерий оторвался, позволяя ему сделать вдох. – Посмотри на меня, – повторил Валерий ласково. – Нет. Просто будь со мной, – хрипло прошептал Борис, пряча лицо в изгибе шеи учёного. Легасов снова переплёл их пальцы. – Я никуда не исчезну. – Почему ты так уверен? – Я знаю. Медленно, очень медленно, Щербина поднял голову и открыл глаза, мутные от слёз. – Валера... У Валерия ком в горле стоял от этого взгляда. Он думал, что знает борисову нежность во всех её проявлениях, но то, что сейчас отражалось на его лице, переходило все границы. Любовь захлестнула его с головой, и Валерий кинулся целовать Бориса снова, так, как, наверное, никогда не целовал при жизни. Целовал так, чтобы запомнить навсегда, отпечататься в нём навечно, и было плевать на столкновения носов, зубов, на метки от укусов... Борис задыхался от боли и любви в его руках, и сжимал его так, что, будь у Валерия реальное тело, оно покрылось бы синяками, и наверняка бы треснули рёбра. Когда они оторвались, у Бориса не было галстука и нескольких верхних пуговиц на рубашке, расстёгнутой до груди. Легасов скользнул ладонью в вырез и прижал руку там, где за грудиной билось любящее сердце. – Валера... – едва слышно произнёс Щербина, мягко накрывая руку на собственной груди. – Ты... Ты умер... – Тшшш... Боря... – Я не могу без тебя. Без тебя я остался один. – Нет... – Валерий склонился и прижался лбом ко лбу Бориса. – Нет, ты не один. И я не умер, я живу в твоём сердце, я всегда с тобой, – под пальцами учёного бился пульс, отсчитывающий время жизни любимого. – Пока ты любишь, пока ты чувствуешь меня – я с тобой. Я здесь. Политик всхлипнул. – Мне всё равно не хватает тебя, мой родной. Вот так целовать тебя, прикасаться, говорить с тобой... – Я должен сказать тебе кое-что очень важное. Боря... Я бы никогда по доброй воле не оставил тебя вот так. Мне тоже очень жаль. И очень тебя не хватает. – Ничего, я всё понимаю, любовь моя. – Меня убил КГБ. Они подстроили всё, чтобы я не сказал правды. Борис в ужасе сжал ладонь Валерия, всё ещё лежащую у него на сердце. – О... О, нет, бедный мой Валера! – едва слышно произнёс Щербина, глядя сквозь слёзы на любимого умника широко раскрытыми глазами. Легасов мягко сцеловал влагу со щёк политика, и понял, что не чувствует вкуса, хотя только что в поцелуе ощущал буквально каждую деталь. Он повернул голову в сторону окна, и увидел, как порыжело небо. Закат третьего дня после его смерти. Он успел. Успел сказать главное. Глубоко вздохнув, Легасов опустил голову. – Мне пора. – Что? Нет, нет, не уходи, мы только встретились! – воскликнул Борис. – Не оставляй меня! – Никогда не оставлю. Валерий снова поцеловал его, жадно, глубоко и очень нежно, и целовал до тех пор, пока чувствовал отдалённое эхо прикосновений, а потом почувствовал, как его поднимает вверх, словно воздушный шарик с гелием. – Я люблю тебя, – шепнул Борис, глядя, как призрак улетает и растворяется в закатном мареве. – Я тоже тебя люблю, – шепнул ему вечерний ветер, залетевший в окно и прошелестевший страницами фотоальбома. Щербина обернулся и снова взял в руки фотографию, на которой целовал Легасова, а учёный счастливо улыбался в поцелуй.