Шах и мат

3 Doors Down - Here Without You Shinedown - Call Me Depeche Mode - Heaven

Чернокнижный обряд изучен до мелочей – проводится бездумно, на автомате. Острые кристаллики серого порошка забиваются под ногти, покалывая острыми режущими гранями. Сера, смешанная с табаком. Как всегда. Тёмная кровь почти не впитывается в сухие листья белладонны, но Винчестеру этого и не требуется. Бросить пригоршню стертого в пыль ингредиента на дно глубокой медной чаши и быстро прикрыть глаза, ограждая их от снопа искр, поднявшихся над колдовским снадобьем. Раньше, еще совсем недавно, Дин за подобные выкрутасы беспощадно отпилил бы голову. Кому угодно, себе – в первую очередь. Ныне ритуал призыва превратился в неотъемлемую часть тех дней, в которые Дину удавалось остаться одному. Без Сэма под рукой, без Каса за плечами. Отгородившись от всех стенами выбранного наугад мотеля и колдовскими мешочками. Густой молочно-белый дым развеивался слишком медленно, и Винчестер засомневался, все ли правильно он сделал. Никогда не ошибался, но вдруг, именно сегодня – ошибся. Потому что тишина, царящая в небольшом полутёмном номере, затягивалась. Внимательно изучив содержимое чаши, Винчестер убедился, что все необходимые компоненты на месте, а символы нанесены безупречно. Тогда какого хрена?.. — Вот скажи мне, почему у тебя хватает фантазии только на эти клоповники? Ехидный голос, донёсшийся со стороны небольшой кухни, заставил облегченно прикрыть веки и обернуться. — Хотя бы раз… Только раз… Приличный отель, а не… это! Брезгливо оглядевшись по сторонам и стараясь не прикасаться к любой горизонтальной поверхности, Кроули, всё-таки соизволивший явиться, осуждающе взглянул на Дина. — Я так много прошу? Дин тяжело вздохнул. Со странного же разговора у них начинаются встречи. До смешного повторяющиеся слова. Интонации. Выражение лица. Взгляд его осуждающий – проклятье, так и хочется подойти и извиниться. Гордость не позволяет. Жалкие остатки когда-то непомерно раздутого эго и обломки наигранного достоинства. Определения, значения которых он так и не узнал, а теперь уже чертовски поздно искать их смысл. Давно, собственно, поздно. С того самого вечера, как демон перекрестка появился в его номере и ушел оттуда живым не потому что выкрутился, а потому что никто не собирался его убивать. — Да ладно тебе, — отмахнулся охотник. — Ну какая разница? Кроули, кажется, окончательно обиделся. Широкие брови над глазами, едва не мечущими молнии, свелись, образовав на высоком лбу напряженную черточку. Он с присущим ему изяществом сложил руки на груди и оперся спиной о бывший когда-то белым косяк разваливающейся межкомнатной двери. — Например, — наставительно протянул демон, — в чистых, благоухающих прачечной простынях. О, это было бы смешно, не будь так отчаянно-грустно. Дин с трудом сдержал уже начавшие расплываться в горькой усмешке губы. — Кажется в последнюю встречу, мы по щелчку пальцев перенеслись в Хэйл? — задумчиво произнес Винчестер, словно старательно пытался что-то припомнить. — Бристольский залив, да? — Проклятье, — демон фыркнул. — Я надеялся, что ты мой любовник, а не мальчик на содержании! — они переглянулись, помолчали немного. В унисон, синхронно расхохотались. — Не раз замечал, что когда тебе нечем крыть – ты начинаешь язвить, — парировал Дин, посмеиваясь. — Ты несносен, — буркнул Кроули, искоса рассматривая охотника. Давно не виделись. Навалилось столько всего… Преисподняя. Эта зловонная, до краев набитая идиотами-ретроградами и абсолютными ничтожествами дыра развалится, стоит только королю отвести взгляд в другую сторону. Очень привлекательную, манящую сторону… Нет, секундочку. Он обижен. Сколько можно? В оправданиях Дина есть, конечно, доля истины, но ведь дело действительно не в выборе места для свиданий. Это чрезвычайно сложно объяснить, еще и такому неотесанному куску полена, как Винчестер. Что он знает о жизни, если не умеет разбираться в сортах скотча? — Время идет, — безжалостно напомнил охотник. Оно идет всегда. Тикают стрелки на циферблате – тик-так. Отнимает те жалкие крохи, что у них есть. Имеется ли долбаный смысл в бессмертии и всемогуществе, если Дин, обычный… хорошо, необычный, но все-таки всего лишь человек, в возможностях своих не превзошел короля, мать его, Ада? Минуты все так же безвозвратно утекают, сливаясь в часы. Неважно, тридцать лет или четыреста пятьдесят. — Ты принес? Кроули вздохнул, внимательно глядя на Винчестера, словно бы пытаясь найти причину любви к столь раздражающей демона спешке. Искони. Стоило им встретиться, Дин проявлял чудеса нетерпения, стараясь то ли побыстрее перейти к главному, то ли… Впрочем, о второй предполагаемой причине Кроули старался не задумываться, полагая, что окажись она на расстоянии, близком до такой степени, что Дин действительно оправданно нервничал, всех этих урывочных свиданий не случалось бы и в помине. Оказаться застигнутым врасплох собственным братом или собственным ангелочком в момент пикантного свидания с тем, кого Винчестерам полагалось нашпиговать пулями из достопамятного кольта… Дин, скорее всего, не такой идиот, чтобы допустить столь фатальную промашку. Точнее – совершенно не идиот. Идиот Кроули не привлёк бы. А в том, что Винчестер не настолько безголовый тупица, каким хочет казаться, демон убедился давным-давно, хоть и с трудом принимал тот факт, что смертный способен вызвать в нём… Даже не восхищение, нет. Уважение, граничащее с чувственным интересом. Наверное, этого оказалось достаточно для того, чтобы один раз позволить себе сдаться. И не пожалеть об этом. Дин выжидающе вскинул бровь, и королю Ада не осталось ничего, кроме как подтверждающе кивнуть. — Неужели ты считаешь, что я когда-то забуду об обещанном? — в руках Кроули появилась бутылка со скотчем пятидесятилетней выдержки. Толстое стекло искрило янтарь алкоголя в свете тусклых мотельных ламп. — Я начинал демоном перекрёстков, не стоит упускать из виду ответственность, налагаемую специализацией. Сия должность подразумевает под собой недюжинный ум и гениальную память. О такой мелочи как Малакан Миллениум, я помню всегда, в особенности, когда начинают свербеть в пятках. Кстати… Нужно что-то делать с твоим старомодным способом вызова. Серьёзно. Охотник снисходительно хмыкнул и отправился на кухню. Туда, где завернутые в чистую салфетку, во избежание соприкосновения с заляпанными грязью поверхностями, брезгливо избегаемыми демоном, стояли два обычных тумблер-шот, примечательных лишь тем, что куплены загодя, дня три назад. С расчетом именно на эту встречу. Незначительный, но существенный момент, явственно отражающий реальность. В действительности, охотник дорого бы заплатил, чтобы иметь возможность скрывать полноту творившегося в сознании и душе абсурда. Утаить последствия фантасмагории, ворвавшейся в его затянутую вязко-алым флёром бытность. Спрятать, чтобы не позволить ни одной, самой сильной и могущественной сущности прочесть то запретное и табуированное, что он не позволяет читать даже самому себе. Понимая, что в данном стремлении нет необходимости. Никто не узнает – спасительная мысль, но тайна его за семью печатями не потому, что он хорошо заметает следы. Просто Кастиэль, прочитав его мысли, сильно пожалеет, захлебнувшись неспособностью что-либо изменить. А Кроули, кажется, единственный, которому мысли охотника читать и не стоит, не копается у него в мозгах. Дин не знал причин. Хотел думать, что из вежливости. Смеясь, догадывался, что наверняка из безразличия. Стаканы звякнули в руках, порождая в кромешной тишине отвратительного номера отвратительного мотеля звонкое эхо. — Можно приобрести тебе мобильник, — пожал плечами Дин, возвращаясь в гостиную. Демон улыбнулся. Отошел совершенно, забыв обиды. Не обижался вовсе, если уж совершенно откровенно. Привычка просить больше, чем ему могут дать сказывается. Кроули, демон перекрестков, король перекрестков, король Ада. Впечатляющий карьерный взлет - для чего? Чтобы однажды на задворках мира в задрипанном здании с несколькими гнездами крыс под полом и парой очагов холеры в водопроводе, человек, некогда самоотверженно продавший душу, предложил ему обзавестись сотовым телефоном? Мило, черт возьми. Мило… Идиотское слово. Оно вызвало в демоне глухое, проворачивающееся раскаленным комком раздражение. Тянущее и муторное, как старая рана. Уже зажившая, но ноющая на погоду, становясь своего рода барометром. Теперь импровизированный барометр искушенного падшего, безжалостного и жестокого, в очередной раз предупреждал о грядущих неприятностях. Предчувствие, в отличие от суеверных людей, редко обманывающее. Стоило бы немедленно вспыхнуть пламенем геенны и уйти, но демон не ушел. Он привык. Когда светловолосый мужчина бросает смесь серы и табака в медную чашу, шепча слова чернокнижного призыва, предчувствие всегда напоминает демону, в насколько опасную игру он ввязался. — Нет, mon cher, — покачал головой Кроули, свинчивая пробку с бутылки. — Боюсь, мой номер, высвечиваясь на экране твоего телефона, будет распространять запах дыма. Как этот скотч. — Думаю, я переживу, — саркастично усмехнулся Дин. Упал в кресло, кивком предлагая гостю занять стоящее рядом, через журнальный столик. — Главное, что ты ненадолго перестанешь зудеть. Кроули недовольно качнул головой, пряча улыбку в уголках ехидных карих глаз. За что Винчестера и стоило бы не выпускать из Преисподней, так это за несносный острый язык. Который ему хотелось или вырвать, или прикусить. На первое демон не пошёл бы, осознавая, что рискует не только пальцами, но и рукой. А вот на второе… На второе Кроули решился бы с большей охотой, даже зная о том, чем оно обычно заканчивается. Тем более – зная. Впрочем, пока – скотч. И два стакана, явленных пред очи короля Ада. Падший окинул мужчину одобрительным, несколько удивленным взором. Не далее, как несколько минут назад, тех самых минут, что драгоценнее множества закабаленных – честно и обманом – душ, он разглагольствовал о недюжинном уме и превосходной памяти, отчитывая Дина за показавшийся глупым вопрос. И только поставленные поверх салфетки безупречно чистые тумблеры напомнили демону о том, как часто, занудно критикуя Винчестера за неизменный выбор загаженных мотелей, он разливал дорогой алкоголь по дешевым, но новым стаканам. Он никогда не спрашивал, почувствовав на задворках внутреннего диалога необычную, словно мистическую уверенность: стоит лишь обозначить интерес, и обличающая привычка исчезнет. Он больше никогда не принесет в грязный номер завернутые в белоснежную салфетку, звенящие, как струна, обломки стекла, слитые воедино. Но сейчас тонкая струйка пряно-ароматной жидкости, обволакивая гладкую прозрачную поверхность, стекает ко дну, собирается в темно-чайного цвета прослойку между светлой кожей и белой тканью. Не глядя – соприкосновение кромок. Глухое звяканье, погашенное сжимающей ладонью. Глоток. Следом еще один, стремясь смыть неизвестно откуда вспыхнувшую горечь на языке. Скотч отличный. Греющий, с десятком оттенков и послевкусий… а нёбо горчит, как от горсти хины. Поворот головы. На соседнем кресле, отдаленный низким журнальным столиком и пропастью вечности, сидит человек. В его руках – стакан с выпивкой, ценности которой он не знает, и знать не особо стремится. Он вливает в себя жидкость, умиротворенно ощущая, как она вспыхивает в желудке. Вливает алчно и торопливо, большими глотками. Смывает хинную горечь, разделенную на двоих, и вкус несбывшихся надежд, оболганной истины и преданной жизни объединяет их, существ совершенно разного порядка, сильнее номера, снятого на двоих, и постели, которую они вот-вот разделят. Падший обводит сверхъестественным взором гостиную, а губы его впервые за вечер растягивает искренняя, настоящая улыбка. Демон понимает. Видит теперь, словно переливающееся жидкое пламя преисподней, неотвратимо преследующее каждое порождение геенны, причину. Глобальную, фундаментальную, краеугольный камень, начало всех начал. Ритуала. Встреч. Обшарпанных мотелей. На мгновение, на миллисекунду мимо него проскользнула опаснейшая, всеобъемлющая, всепоглощающая мысль, включающая в себя правду происходящего, он ощутил ее торжествующее прикосновение. И, хвастающийся безупречной памятью, забыл. Возможно, не готов был еще принять её во всей оглушающей простоте?.. Ну какая разница? Справа от него сидит охотник. Пьет скотч большими глотками и улыбается. Так, будто это он, червяк на сверхъестественной арене, прочел внезапно абсурд души и сознания падшего. Кроули. Короля, мать его, Ада… — Продай мне душу, — неожиданно предложил нахальный демон, ставя опустошенный стакан рядом с еще наполовину полной бутылкой на потрескавшийся лак столешницы. Винчестер, услышав столь бредовое заявление, кажется, едва не поперхнулся. На губах вырисовалась ухмылка, на лице – недоверие. — Хочешь заключить сделку, — удивленно изогнул бровь Дин, внимательно рассматривая Кроули, — или скрепить ее? — прыснул он чуть хмельно. Охотник, в силу прожитых в обнимку с обрезом лет, обладал редкостной выносливостью в отношении алкоголя. Пил много. Пьянел медленно и сохранял достойную отдельного упоминания ясность рассудка. Один из пунктов в длинном списке качеств, несвойственных тупоголовому мужлану, к коим демон опрометчиво причислил Дина в день знакомства. Впоследствии, поспешность и ошибочность суждения дорого обошлась красноглазому. Ныне он затруднялся ответить, сожалеет о своей оплошности или радуется ей. — Винчестер, — снисходительно закатил глаза Кроули, — на все уже расточённые тобой, — падший показал кавычки пальцами, — «печати» у меня договоров не хватит. Нет, — посерьезнел он внезапно. — Речь о другом. — Тебе что, — в голосе охотника проскользнули гневные нотки, а потрескавшиеся от соли пальцы впились в деревянные подлокотники до побелевших костяшек, — слава Аластора покоя не дает? Неприкрытое обвинение. Пронзительная чистота, без обиняков брошенный упрек. Многих поразило бы парадоксальное спокойствие, вложенное Винчестером, учеником пыточного мастера, в произнесенное имя поверженного титана, который, несмотря на свою гибель, не прекращает терзать сломленного праведника по ночам. Для его собеседника же ничего необычного не произошло. Они оба – Дин и Кроули – знают, о ком идет речь. Пожалуй, только Кроули и способен в полной мере осмыслить, чем для Дина является колышущаяся за плечами тень Аластора. — Остынь, — нахмурился падший. Имел повод оскорбиться, но не стал. Понимал. — Откуда в тебе столько подозрительности? — он решил перевести разговор на более безопасную почву, смягчив углы шуткой. — Возможно, от каждодневных стычек с твоими сородичами? — процедил сквозь зубы мужчина, вливая в себя остаток скотча. Шутка не удалась. Кроули только плечами пожал. Воцарилось раскатистое безмолвие, нарушаемое лишь шорохом штор, раздуваемых ночным сквозняком, как паруса. Демон не ожидал согласия, напротив, примерно такую реакцию он и предвидел. Уломать настолько упрямого осла, как Винчестер, непросто. Не раз еще король Ада предложит ему сделку, и не раз гордый охотник откажется. Но падший не унывал. Он, порождение геенны огненной, исчадие, лишенное света ради пламени и скверны, надеялся однажды получить желаемое. Он задумал великий обман. Подобных фортелей еще никто не выписывал, никто еще не осмелился использовать свое положение ради таких свершений… что ж. Он будет первым. Проклятье, обязан быть! Кроули не проигрывает, в особенности, когда играет по-крупному. А задуманное им – наикрупнейший и наихитрейший план из всех, что могли родиться в изощренном в предательстве мозгу Кроули. Достигнув цели, он, в принципе не имеющий шанса обрести счастье, сможет с уверенностью назвать себя счастливым. Ничто так не радует черную душу падшего, как воплощение коварной идеи. — А мне-то казалось, что меня ты изучил несколько более подробно, чем моих сородичей, — язвительно передразнил охотника Кроули, бросая на бутылку задумчивый взгляд, но передумав наливать ещё порцию. Демоны не испытывают опьянения в распространенном его значении – только легкое расслабление, однако сейчас король Ада не хотел сбивать алкоголем то до сих пор неясное, нечитаемое, неразгаданное состояние, накрывающее его каждый раз, стоило только Винчестеру показать ровную кромку зубов. Ровных острых зубов… Во всех смыслах показать. Кроули неосознанно повел плечом в унисон всплывшему в памяти ощущению от намеренно-жёсткого укуса, оставленного Дином в прошлую встречу. След давно и безвозвратно сошел, но то томление, что сопровождало пагубную, порочную мысль о каплях своей крови на губах человека, заставляло материально-чужое тело и иллюзорно-черную сущность демона трепетать в предвкушении. — Именно сведущность в подробностях и заставляет меня относиться к тебе с ещё большим подозрением, нежели я бы тебя не знал совершенно, — насмешливо фыркнул Дин, но всё-таки, откинулся на спинку кресла, прикрывая потяжелевшие веки. — Думаешь, я хотя бы на миг забываю о том, кто ты? — Даже я не забываю, — хохотнул Кроули. — Что уж говорить о тебе. Винчестер оскалился, выпрямился и от души плеснул себе ещё. Демон наблюдал, как тонкая струйка темно-чайного напитка наполняет стакан, и ловил себя на мысли о том, что паузы, возникающие порой в их странных диалогах намного острее, чем любые, самые едкие колкости, которыми они регулярно перекидываются. Слова - ничто. Молчание, затапливающее уединенное убежище в тот момент, когда каждый погружается в себя – вот истинная семантика их отношений. Звонкое, режущее молчание, пронизанное напряжением, от которого сводит скулы. Но сводит сладко, порождая стремление придать безмолвию пикантной остроты. Кроули знал, как. Дина предупреждать не нужно. Прелюдии? К чертям. Демон одним плавным движением поднялся с кресла и приблизился к охотнику. Нависая, рассматривая, не прерывая наслаждения скотчем. Ехидный взгляд снизу вверх. Неповторимость эпизода. Словно невидимый искусный фотограф щелкнул вспышкой, запечатлевая истину происходящего. Человек. Демон. Взгляд. Тот же фотограф за сотые секунды проявил и отпечатал изображение, выжег его в сознании, вытравил кислотой болезненно и жестоко, заставил помнить. Заставил знать. Они оба – не впервые в обществе друг друга и оба понимают – сценарий не нарушить. Актеры отыграют свои роли, вникая в исполняемый сюжет до точки, до крика, до тошноты реалистично!.. Не получат за спектакль ни цента – зритель не любит реальность. Умирая, вспомнят лишь одну пьесу, играя в которой, жили. А пока – играют. К чертям гримерку. Рвется ткань костюмов. Стакан, согретый теплом ладони и еще недопитым скотчем, летит в сторону – как и его предшественники. Отправленный средней силы броском, впечатывается в затянутую мерзкими обоями стену, рассыпаясь на миллионы мельчайших стеклянных искр, смоченных чрезмерно дорогим алкоголем. Пары, купленные до сегодняшней, отчаянно-страшно, кричаще-пугающе, искренне-правдиво были разделены, как и эта. Один, опустошенный, еще хранящий аромат табака и меда, отпечатки пальцев и серы, остался на столике. Второй – безжалостно, беспощадно, бездумно разбит. Сурово-строгое предзнаменование. Рывок. Покинуты объятия продавленного кресла. Руки, встречающие мускулистое тело, получают в захват сияющую душу. Сливаются губы в хищном поцелуе. Слишком алчном. Слишком жадном. Частое танго ног до твердого бортика кровати. Свободный полет, такой же мгновенный, как грядущая ночь, их единственная союзница. Остервенелые, гортанные, рычащие стоны. Властные ласки. Сминаются от неумолимого напора губы, смешивается воедино дыхание. Пополам – ворох простыней, тех самых, благоухающих прачечной. Пополам – страх и ненависть к занимающемуся рассвету, месть и вендетта воскресшему солнцу. Слияние. Черное, густо перепутавшись с белым, кричит и почти рыдает в преддверии вымученного счастья. Стремительного. Краткосрочного. Вдох. Крик. Кровь. Нанизанные на вереницу слов благословения. Вспышка оглушающего наслаждения, нигде, ни с кем, никогда! Только с ним… Вера, будь она проклята. Грезы. Приторно-манящие, фальшиво-горькие. Желанные. Туманная дымка обещаний, бесценных, настоящих. Судорожный полувсхлип. Утешение, шепотом вливающееся в слух. Остывающие волны блаженства, стекающие с постели, принимающей свитой в единый, неделимый комок дуэт. Покой. Сон. Одиночество…