Шах и мат

Specimen A - Chasing Shadows feat. David Ivan (Original Mix) Zack Hemsey – Vengeance Hurts – Mercy

Светлые волосы кое-где поблескивают серебром седины. Бархатистый баритон сел, приобретая глубину и хрипотцу, свойственную тем, кто много видел и мало говорил. Отчетливо засели стрелки в уголках глаз, меж бровей вросла напряженная черточка. Она давно появилась – сказалась привычка постоянно хмуриться. Пластичное, гибкое и ловкое тело, натренированное погонями и преследованиями, обрело кряжистость, скрытую, накопленную за несколько лет бездействия мощь. Рубашка слетает на пол, вслед за ней отправляется футболка. Мускулистый торс, украшенный татуировкой под ключицей, обвивают тонкие женские руки. Перебираются на спину, проводя от шеи до поясницы геометрию страсти. Шумное дыхание. Одобрительный смех. Звонкий поцелуй. Тембр, пронизанный оттенками нестерпимых воплей в пустоту, наговаривает напристойно-горячие словечки, взгляд скользит по фигуре, задерживаясь на полной, упругой груди девчонки лет на пятнадцать моложе. Она его сама подсняла – раскрепощенная, смелая и не знающая отказа. Такие ему всегда нравились – длительные и устойчивые отношения не для него. Мужские ладони пробираются под полупрозрачную блузку, пальцы настойчиво прижимают напряженные горошинки сосков. Полустон, столь откровенный, что не оставляющий возможности для двусмысленности. Кровать в поле зрения манит свежими простынями… Звонок. Разрывает плотную тишину комнаты раскатистое соло «Deep Purple». Мужчина уговаривает себя игнорировать, фактически, принуждает вернуться к созерцанию полуобнаженной, горячей и на все согласной девушки, но многолетняя, въевшаяся в личность привычка сильнее вновь обретенных. Он отстраняется, ныряет рукой в задний карман джинсов и, не глядя на экран, прикасается к клавише, помеченной изображением зеленой трубки. — Да, — швыряет он в микрофон приветствие. Слышит ответ. Сводит брови, не доверяя пришедшему с того конца провода голосу и произнесенным им словам. Отходит от замершей в ожидании партнерши к стене, опирается на нее спиной. Активная мимика, отражающая сомнение, тембр приобретает уклончивые, неуверенные нотки. Подушечки пальцев мягко давят на веки, массируют их, словно мужчина пытается прогнать навалившиеся на него вместе с разговором тени прошлого. Безуспешно, само собой. Во взгляде мелькает гнев – высеченные им искры сверкают, разрывая полумрак спальни, на дне радужки цвета зеленого ореха. Тяжелый, длинный выдох. Он наклоняется, подхватывает валяющиеся шмотки и, не одеваясь, топает к двери, попутно пряча мобильный туда, откуда достал. — Извини, детка. Не сегодня. Дин открыл поскрипывающую дверцу Шеви, прыгнул за руль. Импала старше своего хозяина, поэтому ей приходится еще хуже – комплектующие с каждым днем найти все сложнее. В бытность ворвался прогресс – на крыше немудрящей хижины, в которой мужчина проводит дни, уложены кремниевые пластины солнечных батарей. Сам он ко всем нововведениям относится с пренебрежением, но уединенная жизнь на окраине лесного массива обязывает озаботиться источником питания. Генератор не вечен, а дизель постепенно превращается в легенду. Лишь одно остается неизменным, сколько бы лет не прошло – охота. Он завязал четыре года назад. Уехал в Мэн, выбрал самый замшелый городок и поселился на окраинах мира, заперев дом от сверхъестественных тварей высшего порядка. С мелкими сошками справлялся, только если дело касалось лично его. Сложно сказать, что именно сподвигло его бросить к чертовой матери въевшийся под кожу стиль жизни. Выйти из бесконечного потока невообразимого дерьма, шаг за шагом приближающего Winchester Brother’s к опасной черте. Дин сам вряд ли смог бы объяснить логику собственного решения, расчертившего незаполняемый провал между ним и Сэмом. В конце концов, они вернулись к тому, с чего начинали. Один из братьев не мыслил жизни без охоты, второй избрал путь меньшего сопротивления и сделал вид, что темнота – всего лишь отсутствие света. Только роли переменились. Кардинально, безвозвратно, окончательно. Старший Винчестер давно понял, что утратил способность четко интерпретировать происходящее. Утратил самую свою суть, потому и покинул арену, предоставив молодым возможность зарабатывать звездочки. Дал зарок никогда больше не брать в руки обрез, заряженный соляными патронами, но, как и все данные в течение сорока лет обещания, не сдержал. Сэмми остается Сэмми независимо от охоты. Если засранец просит помощи, Дин не может отказать. Несмотря на упорные старания Дина не пересекаться с потусторонней швалью, отвращено выкинув её из своей жизни, он не мог вытравить из полнокровных вен въевшееся мастерство. Оценивать с полувзгляда, прикидывать с полузвука и планировать тогда, когда ещё ничего неизвестно. Искусство не забывается, не прогоняется, не пропивается, сколько бы усилий Винчестер-старший не прилагал. Наверное, именно поэтому Дин до сих пор спокойно засыпает, только если под подушкой заныкан ствол, а у бортика кровати, прямо под рукой, стоит вскрытая пачка соли. Шаблон выживания, старые привычки, мать их! От них не избавиться. Пропитавшие насквозь сознание, они подобны алкоголизму, который с переменным успехом пытаешься перебороть – ставишь перед собой поигрывающую манящим напитком бутылку, но не притрагиваешься. Испытываешь себя, находишь в этом испытании, может быть, даже больший кайф, чем в самом бухле. Так и Дин – он знал, что в любой момент сможет оторвать вампиру голову голыми руками, но искать этого самого вампира вовсе не спешил. Незачем. Раз уж сказал себе «стоп». Впрочем, подъезжая к нужному месту, Винчестер отметил, что выбрано оно идеально. Как в старые добрые времена, которые стали не такими уж и добрыми. Скорее осточертевшими. Спрятанный среди кустов искрученных ив и боярышника склад обит шифером – коричневым, покрытым пятнами ржавой воды, когда-то бывшим прочным и толстым. Теперь же практически рассыпающимся. — Очень, бля, символично, — буркнул Дин, стараясь погасить едкую мысль, принесшую с собой сравнение. Он сам похож на истрепанные временем листы, подточенные ветром и дождями. Былой лоск, тщательно пестуемый до сих пор ежедневными упражнениями, обоснованный самовлюбленностью, гордыней и чувством перенасыщенного достоинства, постепенно сползал, обнажая скелет унылой памяти. Обнажая то, что было множество дней назад – до бесповоротной завязки. Однако случались и срывы, и один из них сейчас накрыл Дина. Сэм встретил брата у стальных дверей длинного ангара, смотрящего щербатыми окнами на обрыв за зарослями репейника. Младший практически не изменился за бесконечные, незаметно пролетевшие два года, что они вынужденно не виделись. Те же широкие плечи, расправленные свободно и открыто; сильные руки с перекатывающимися под рубашкой жгутами мышц; уверенные движения, в которых всегда отсутствовала суета, не появившаяся и сейчас. Правда, тёмные-русые волосы стали ещё длиннее и теперь достигали ключиц, окутывая верзилу-Сэма неуловимым налетом байкерской, бродяжьей романтичности. Дин, дело другое, прекрасно знающий, что байкером Винчестер–младший не был никогда, да и вряд ли будет, фыркнул, от души сжав кисть брата в приветственном жесте, окидывая быстрым взглядом шевелюру. — В следующую нашу встречу я тебе фен подарю. Сэм оскалился, и Дин с какой-то щемящей тоской различил в потемневших глазах некогда приторно-гуманного, миролюбивого парня колючие искорки, которых раньше – совсем недавно, лет десять назад – не было и в помине. Переродились. Обменялись. Жизнями, смыслом, только не душами. А, может быть, и душами тоже. Кто их разберет, чёртовы кровные узы, больше похожие на цепи, и степень проникновения жизней друг в друга? — Лучше новый обрез подари, потому что эта сволочь угробила практически весь мой арсенал. Дин хмыкнул и понимающе кивнул. Да, старые привычки не вытравливаются. — Познакомь меня со своей новой подружкой, Саманта, — Винчестер развернулся вслед за братом и ступил в темноту пустого ночного ангара, предвкушая не то, чтобы забаву – кислую оскомину от необходимости вновь встретиться с прошлым. — Мне кажется, ты её и без меня хорошо знаешь, — младший, дождавшись, пока Дин минует порог, прикрыл дверь, отсекая шум улицы от тишины помещения. — Да и подружка не совсем новая. Дин хмыкнул, хотел было что-то съязвить, но Сэм уже устремился вглубь ангара, и мужчине не оставалось ничего, кроме как пройти следом и, наконец, взглянуть на предлагаемое развлечение. Кровь ударила в виски, оглушая приливами слух, накинула на зрение темно-алую пелену, забилась оскорблённым гулом, когда глаза охотника, ушедшего на покой, разглядели существо, прикованное к дыбе, установленной в центре ловушки. — Мать твою, Сэмми, — неопределенными интонациями прошипел Винчестер, подходя настолько близко, что аромат дорогого парфюма резанул по ноздрям. — С-с-сука… - с тщательно сдерживаемым отчаянием добавил он. — И я рад тебя видеть, — осклабился Кроули, невозмутимо переводя взгляд с одного брата на другого. — Теряете сноровку, мальчики, — иронично протянул он. — Твой недалекий братишка едва умудрился сообразить, что в одиночку со мной не справится. Будь у демона свободны руки, он, по изученной охотником привычке, рассматривал бы холеные ногти, изящную, округлую ладонь. Его голос. Запах. Цвет глаз. Ухмылка, неизводимая никакими неприятностями или проблемами. Кроули, король ада, смотрел на охотника, пришедшего его допрашивать. Проклятье, Дин… Падший не сомневался ни минуты, когда закабаливший его Сэм взялся за мобильный. Он знал, кого увидит спустя сутки. И, продираясь сквозь сонм внутреннего диалога, заглушая вопль здравого смысла, в мыслях, помимо воли попавшего в западню демона, звучал шепот иррациональных, глупых и лишних эмоций. Кроули и желал бы заткнуть их, но не мог. Какая-то частичка его пропитанной серой сущности отказывалась ненавидеть, гневаться и пылать жаждой крови. Он смотрел на своего предполагаемого палача открыто и равнодушно, читая по проступившему на лбу мелкому бисеру пота истинную, скрытую от присутствующего Сэма подоплеку происходящего. Смотрел, впитывая перемены, коснувшиеся человека за муторно-гадкий год, пролетевший с того памятного дня, когда Винчестер трясущимся в лихорадочно дрожащих пальцах баллончиком краски изрисовал стены своего дома талисманами и ловушками. Заперся в неприступной крепости, избавился от медной чаши и ингредиентов. Кроули всегда знал, где Дин. В любой момент мог сравнять его хижину с землей, уничтожив разделяющие их преграды. Не стал. Единственный оставшийся ясным островок сознания уговаривал демона отступиться и не мешать. Единственный раз за многотысячелетнее по меркам преисподней существование демон послушался. Когда-то давно его мельком коснулась пугающая, чистая, слишком светлая для его пропахшей смрадом души искра прозрения, оставившая в памяти вечное тавро. След зудел и жег, сливаясь в унисон с тоскливым воем предчувствия, уже тогда предупреждавшего короля ада о том, что закончит он в заброшенном ангаре, запертый соломоновыми кругами. Дин врос в пол. Казалось, ступни, обутые в кроссовки, приплавились к бетонному покрытию. По лодыжкам к голеням, по бедрам к паху, по талии к шее, поднималась волна душащего оцепенения, сковывающего смелого, бесстрашного охотника, превращающая его в живую статую. Словно снежинки, поднятые ветром, метались образы и слова. Чувства. Сжались кулаки, а взбешенный, обжигающий яростью взор ощупывал близлежащие поверхности, выискивая предмет потяжелее. Паника. Что, во имя высших сил, он собирался сделать?! И именно сейчас, оглушающе-раздирающим потоком на мужчину снизошло откровение. Дин понял, почему уехал на задворки Америки, нашел самый никчемный городишко и поселился там, отринув борьбу со злом, которой жил всю жизнь. Дезертировал с извечной, беспощадной войны, которая являлась определяющей гранью его существования. Он вошел в противоречие с основополагающей, фундаментальной константой. Уже не уверен был в том, кто он. Обреченный на нескончаемое противостояние сумеркам, наизусть читающий зубодробильные латинские заклинания, делящий постель не с красоткой, а с серебряным ножом, Винчестер сплел свое тело с заклятым, самым коварным и опасным врагом. Добровольно. Испытывая кричаще-режущую потребность в постоянной систематичности липкого безумия. И вот – пришел час расплаты. Мужчина покосился на стоящего рядом брата, пытливо читая на его лице правду. Вспыхнуло и погасло подозрение. Не может быть. Никто не знал, не мог знать. Значит, стечение обстоятельств. Рассудок постепенно вступал в полноправное владение охотником. Трезво напоминал, что выбора нет. За совершенные грехи необходимо отвечать, и значит, что каким-то из преданных идеалов ему придется пожертвовать. — Инструменты, — холодно бросил Дин. Младший брат недоуменно вскинул бровь, повернулся к нему, превратившемуся в ледяное изваяние. — Чего? — ступил Сэм. — Ты меня позвал, — едко произнес Дин, — чтобы я вытряс из него то, что тебе очень нужно. О методах, выбранных тобой, мы поговорим позже. Сэм от услышанного словно съежился, уменьшаясь в размерах. Конечно. Нечестно использовать всей душой ненавидящего себя за вытворяемое в аду Дина, но ведь другого настолько же изощренного пыточника нет, а на менее профессионального хитропродолбанный Кроули не поведется. — Инструменты, — повторил Винчестер, возвращаясь взглядом к прикованному демону. Сэм, не дожидаясь, пока Дин потребует в третий раз, подкатил к брату высокую тележку, накрытую куском брезента. Дин неуловимо скривился, прогоняя ассоциации с операционной палатой и медбратом. Адской операционной, адским медбратом и адским долбаным хирургом, который вместо того, чтобы вырезать аппендицит, будет вырезать на коже узоры замысловатым скальпелем. Заебись ролевые игры! Из-под вскинутого брезента, вторя сатанинской мозаике, сложившейся в сознании охотника, сверкнули отточенным металлом ножи. Разной длины, ширины сплава. Тонкие, больше напоминающие стилеты, тускло поблёскивающие в тёмном помещении ангара, и устрашающие мачете, плоским концом которых можно спокойно колоть орехи. Сэм, засранец, отвергающий излишнее бессердечие, парень, уговоривший брата отпустить вампирское гнездо и пожалевший подружку-кицунэ, хорошо подготовился к вопросу получения информации. Профессионально. Настолько профессионально, что Дина, способного дать этому сосунку сто очков форы в жестокости, затошнило. Что стало с младшим братом, славившийся частыми философскими рассуждениями на тему человечности? Куда девался Сэм, что останавливал готового снести к чертям лысым голову очередному адскому ублюдку? Где пацан, осыпающий проклятиями сверхъестественных тварей с крыльями и серой, когда Дина уволокли допрашивать Аластора? Что с ним произошло за истаявший год?! Да и за год ли?.. Грёбаная стезя охотников, не вовремя и не к месту отринутая! Неужели именно испугавшись незавидной участи, не желая становиться вот таким – бескомпромиссным, кровожадным почтивыродком – Дин и сбежал? Кроули, вложивший в смешок всю, на какую только способен иронию, услужливо напомнил Винчестеру-старшему об истинных причинах его побега. Демонская потаскушка. Да неужели? Мужчина брезгливо отвёл взгляд от обоюдоострого клинка и взял в руку довольно увесистую канистру литров на двадцать. Святая вода, что же ещё? Пустая плошка, стоящая рядом с контейнером, доверху набитым солью, однозначно, не оставляя сомнений, намекнула на то, что для Сэма действительно важна находящаяся у Кроули информация. Отвинтив крышку, Дин медленно вылил немного воды в прозрачную пластиковую тару. Руки не дрожали. Поставив флягу на место, Винчестер бросил взгляд на курдский клинок, лежащий чуть в стороне и словно бы отрезанный от всех других инструментов. Между ним, испещренным арабской вязью и окутанным слоновой костью, словно пролегла невидимая, но ощутимая черта. Что, Сэмми, тебе тоже прошлое не даёт спокойно спать? Или клятый нож – крайний вариант, который мы прибережём напоследок? Неужели ты наивно считаешь, что хитровыдолбанного властителя Ада реально затыкать древней зубочисткой, которая не взяла великого пыточного мастера преисподней? Естественно. Ты ведь и не предполагаешь, что твой старший брат, непоколебимый борец с нечистью, усердно разыскивал средство, способное отправить пресловутого короля к его же чертям все время – несколько долгих лет! – пока трахался с ним в задрипанных клоповниках всеми доступными фантазии способами, не понимая или не желая понимать, почему он это делает и почему не может себя остановить… Глухая, тянущая злоба на малодушное, трусливое «я», заставила руку взметнуться и, вряд ли осознанно, выбрать из предоставленного, воистину богатого великолепия, раскинутого по поверхности тележки, матовый пятидесятикубовый шприц с тонкой длинной иглой. Такая минует поверхностные ткани, вонзаясь почти до кости, прокалывая мышцы и сухожилия заострённым кончиком. Без труда найдёт артерию и выплеснет ядовитую жидкость в тело рекламного агента, не способное выпустить демоническую сущность на свободу. Дин поднял шприц с брезента, задев иглой лежащий на куче кастетов напильник, внимательно и дотошно осмотрел острие, поднеся его к глазам. Изучал полую сталь, почти любовался ею, замыкаясь на предстоящем деле. Отключал те жалкие крохи еще трепещущей в груди человечности, затыкал шепот совести. Неоднократно справлялся с собой, в конце концов, в преисподней совесть тоже нашептывала ядовитые, отравляющие слова, десять лет, день в день! Он впрыскивал в себя хладнокровие, отрешаясь от суровой реальности, дышал размеренно и глубоко… Пока не перехватил взор Кроули, устремлённый на то же острие. Визуальный контакт, по вектору схлестнувшись, породил хлесткий сухой хлопок. Искры разлетелись от иглы, сквозь которую они смотрели друг на друга. Мимолетное соприкосновение, оказавшееся в тысячу раз острее тонкого стального наконечника. Дин не считал себя личностью, способной на пограничные, звенящие на грани фола эмоции. Кричащее отчаяние, алеющая ярость, всепоглощающая ненависть. Любовь. Они толкали охотника на поспешные, необдуманные поступки, временно отнимали объективность, но до последней черты, до последнего шага в бездну не доводили никогда. Всегда оставалась крупица разума или же крупица сердца, заставляющая подумать или пожертвовать. Проясняющая мышление. Практически неразличимая, тусклая, тихая, слабая, но оставалась, в последний момент сжимая шею мертвым захватом. Принуждающая остановиться. Отойти от провала бездонной пропасти. Сейчас, именно в данный момент, Дин ощутил беспредельный, ослепляющий, истеричный страх, который Кроули, перехватив потемневшими глазами, вернул стократно одними только уголками губ. Демон все прекрасно понимал. Понимал и Дин. Всё оборвётся здесь. Даже не в мотеле, хотя, казалось бы, куда хуже. Сэм не отвернётся, не выйдет, не оставит их наедине. Не будет возможности стереть хотя бы миллиметр ловушки для того, чтобы освободить демону путь. Ничего не будет, кроме того, зачем Дина – ведая или нет?! – пригласил сюда беспечный брат. Игла медленно, нехотя, оттягивая момент, погрузилась в святую воду. Шипение воздуха, изгоняемого из шприца, показалось извращенному палачу самым отвратительным звуком, когда-либо услышанным в течение насыщенной на ужасы жизни. — Шоу начинается, мальчики? — насмешливо поинтересовался Кроули, не отрывая взгляда от пузырьков воздуха, клубящихся внутри шприца. Шаг. — Постой, — окликнул охотника брат. – И ты… — недоуменно протянул он. — Не спросишь, что мне от него нужно? — Зачем? — вопросом на вопрос ответил палач, не оборачиваясь. Он осязал тлен. Смерть въедалась в него медленно, капля за каплей, выдирая легкие через горло, выцарапывая отточенными когтями желудок. Крик, исторгающийся из жалкой, измученной тушки с каждым прикосновением, вливался в мозг, рвал барабанные перепонки, взрывал лампочки, лишая слуха. Смех. Перемежающийся истошными воплями, он отпечатывался в молекулах, ставил на атомах несмываемую метку. На лице. Его агонизирующая сущность отражается в россыпи пота, густо замешанного с кровью. Обоняние улавливает запах дыма. Серы, источаемой демоном в пароксизме экзекуции. Зажмуриваются веки – их щиплет от скатывающихся со лба соленых струек. Отнимается зрение. Не хватает выдержки смотреть, как он, сильный и гордый, гибнет, неспособный защитить собственную душу. Дин. Его зеленая радужка потускнела. На щеках пылает лихорадочный румянец. В глубине зрачка, в самой его глубине – боль. Беспомощность. Бессилие. Необходимо смеяться. Он отбросил надоевший шприц в сторону, подхватывая из инструментария выщербленный клинок. Поливает святой водой – она растекается по венам кислотой, вынуждает кожу гореть и скукоживаться. Необходимо смеяться… Лезвие погружается в торс под ключицей – памятное место. Там до сих пор, не желая остывать, едкими всполохами щекочет его дыхание. Вопль перековывается в смех. Так ему будет легче. Смех сотворяет иллюзию превосходства. Власти. Всемогущества, которое хочется сломать. Пусть ломает… но не ломается сам, идиот. Демон чувствует, как его палач умирает. Видит во взгляде мольбу: «скажи ему то, что он хочет!». Купается в обещании легкой смерти. Отвергает щедрое предложение. Нечего сказать, и в том весь смысл. Падший истерзан. Нет воли спрятать истинный взор, не осталось сил – те незначительные запасы, что оставляет ловушка, уже иссякли. На смех, потому что необходимо смеяться! Незримый диалог, ведущийся между ними, как всегда, впрочем, объединяет их крепче, чем нож, лезвие которого воткнуто в плоть одного, а рукоятка скользит в мокрой от волнения ладони второго. Ненависть. Они делят её пополам, искренне презирая их общего палача – длинноволосого охотника, стерегущего за спиной Дина, как цербер. Винчестер устал. Кинжалы, святая вода, напильник и клещи себя исчерпали. Собственно, он не удивлялся. Помнил, кто попал в его руки – не какая-то шваль. Сам Король, мать его, Ада! Терпеливый, как мученик. Смеется, хотя в уголках глаз ресницы намокли от проступившей слезы. Гнев. Эмоции режут, вскрывают грудную клетку, раскусывают ребра, выпуская наружу суматошно трепещущее сердце. Непреодолимое желание отбросить инструмент, повернуться к Сэму и отказаться продолжать! Какого хрена он должен пытать того, с кем делил виски и ложе?! Видимо, мысль эта явственно отразилась дрожью в кончиках пальцев, потому что красновато-черные глаза немедленно налились издевкой. Он материально чувствовал идущую от жертвы волну сарказма и ядовитого торжества. Разбитые в хлам губы сложили высокомерную ухмылку. Совершенно незаметную присутствующему Сэму, но для Дина, знающего их изгибы на ощупь, способного изобразить их вслепую, неуловимое подрагивание – отчетливый признак. Нет. Кроули прав. Если Винчестер откажется сейчас, подставится сам. Братишка сильно изменился в свободном плавании. Ему точно не понравится поведение Дина, а значит… Снова шприц. Святая вода растекается по клеточкам, уничтожая их. Детонируя в плоти новую вспышку боли – непереносимой, неописуемой, невообразимой боли. Крик. Смех. Тишина. Тяжелое, похожее на шум кузнечных мехов дыхание. Он отложил инструмент. Окинул столик опустошенным, затравленным взглядом. Махнул рукой и отошел к стене, падая на импровизированное кресло из нескольких старых контейнеров и коробок. Запрокинул голову, зажмурился, скривил лицо в гримасе. Всем собой хотел проснуться и осознать, что происходящее не более чем ночной кошмар, отвратительный, жуткий ночной кошмар! Вина разъедала его изнутри, подтачивала, грызла медленно и с изыском. На дыбе висел окровавленный мужчина. Наиболее остро, чисто, откровенно охотник ощутил нахлынувшее осознание – наплевать, что он демон… Он гребаный Кроули! Обладающий искрометным чувством юмора, элегантный, надменный. Он должен осыпать неудачников Винчестеров остроумными оскорблениями и натягивать им нос, уводя из-под бдительного взора охраняемые артефакты, пророков, ангелов. Не висеть на дыбе, истекая сочно-красного, неестественно темного из-за содержащейся серы кровью. Он оставлял после себя аромат дорогого парфюма, крейга и серы… Сера!… Дин осторожно, стараясь не привлекать внимания брата, дотянулся до валяющегося баллончика аэрозольной краски, которой тот рисовал соломонов круг. Пробежался взглядом по строчкам состава, рывком поднялся. Приблизился к тележке и выбрал самый травматичный из имеющихся кастет. Медленно пропустил фаланги в кольца. Замах. Крик. Надрывный, пробирающийся за барабанные перепонки, отпечатывающийся в мозгу раскалённым клеймом. Не такой крик, который ожидал Дин, не всё ещё насмешливый, а действительно – болевой, раздирающий. Алые капли оросили сталь с первого удара. Лопнувшая кожа слишком тонкая для того, чтобы противостоять металлу. Да и рана от тонкого кинжала слишком близко – парой сантиметров левее. Так, как и нужно. Взгляд в глаза. Остервенелый, лишённый предосторожности и разумности. За гранью. Той самой гранью, которая существовала всегда, но в данный момент пропала, сменяясь желанием сделать хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь предпринять, исправить, изменить. Не снять, так помочь. Глупо, да. Стараться помочь тому, кто всю жизнь ищет повод для его – Винчестера – смерти. Не убить самостоятельно – именно найти повод. Любой, но лишь бы получить. Может быть, из-за этого повода Кроули пришёл тогда, впервые – в их дебютный мотельный номер? Из-за этого повода остался? Из-за этого повода приходил долгие годы и именно из-за этого повода согласился остановить творящееся между ними противоестественное безумие? Король, мать его, Ада! Чего ты хочешь, кроме как найти свой грёбаный повод и получить даже не жизнь – что-то, что понятно лишь тебе?! И не душу, нет. Душа Дина давно сгнила, покрытая слоем сожаления и саморазочарования. Даже охотнику она противна, что уж говорить о демонах, которые стремятся заполучить сгусток чистейшего света? Всегда стремятся, но не всегда получают. Кроули тоже стремился. Удар. Вопль. Уголки губ вновь дрогнули, приподнимаясь выше. Дин опустил руку, чувствуя, как по запястью стекает струйка крови, выплеснувшейся из изуродованного тела и окрасившая кожу Винчестера в багряный. Кровь демона на теле человека. Мы это уже проходили, Ваше Величество. Дин сделал несколько шагов назад, разочарованно глядя на обессиленно обвисшего в путах Кроули. Гордый? Самодостаточный? Остроумный? Избитый, покалеченный до неузнаваемости, с взорванными венами внутри тела, по которому расплывается литры святой воды, испаряясь и раздирая плоть у самых костей. Плоть, восстанавливающаяся слишком медленно для того, чтобы перестать кровоточить. Опустив руку с кастетом, игнорируя застывшего рядом брата, Дин смотрел на властелина преисподней, обреченного и приговоренного к смерти Винчестерами. Как же все до смешного правильно… — Тухлый номер, Сэмми, — просипел старший Винчестер, левым запястьем стирая капельки пота над верхней губой и исподлобья глянув, всё-таки, на Сэма. — Я могу его только убить, как ты наверняка заметил. — Тогда убей, — тихо произнёс младший, вскидывая голову. — У нас не остаётся выбора. Сердце сжалось внутри грудной клетки. И даже не от осознания того, что придётся исполнить просьбу, нет. От понимания – кто её произносит. Чьи губы без запинки отдают приказ, и что в себе этот приказ несёт. Что ты сделал с моим братом, Сэмми? Где мой брат? Дин саркастично усмехнулся, сжав кастет чуть сильнее. Тряхнул кистью. Крупная капля, сорвавшаяся с металла, расплылась по полу – рядышком с подошвой кроссовки Дина. И немедленно растеклась, стираемая обувью, превращаясь из кляксы в багряный мазок. Швырнув кастет на брезент, Винчестер взялся за курдский кинжал. Рукоять привычно легла в ладонь, словно Дин только вчера крошил чудо-клинком демонов на колбасу. Вчера, а не десять лет назад. Шаг. Кроули приподнял голову, встречаясь взглядом с Дином. Вновь встречаясь и вновь насмешливо обещая занимательную игру. Пусть последнюю, но занимательную. Успеет? Рука размахнулась слишком медленно даже по человеческим меркам, Дин понимал. Понимал, что со стороны, наверное, выглядит подозрительно, но по-другому попросту не мог. Что-то ворочалось внутри. Там, где у нормальных людей живёт любовь. Дин затылком почувствовал выдох Сэма, оставшегося стоять на месте – около багряного росчерка поверх белой аэрозольной линии, нанесённой умело и точно. И так же умело и точно нарушенной. Сера, братишка. Обыкновенная сера, разъедающая краску. Успеет. Стальная цепь лопнула, стоило падшему лишь шевельнуть пальцем. Соломонов круг повержен кровью демона и милосердием человека. Вливается в растерзанную сущность утраченное пламя геенны, концентрированная скверна, сатанинская мощь, впитанная тысячелетним монстром за тысячелетия истязаний искристых душ. Красновато-черные глаза спрятались откровенно смущенно – он никогда не видел истинного взора Кроули. И не увидел бы, не попадись Кроули его взбесившемуся братишке, единственным смыслом существования которого после разлуки с Дином стала вендетта. Непрекращающаяся, не смолкающая ни на секунду месть; правда, теперь пришла его очередь, полновесное право на возмездие, оплаченное физическими муками короля ада и душевными – его вечного, неотделимого любовника. Падший молниеносно поджег оставшиеся символы ловушки. Мгновение, и едва уловимый человеческим слухом хруст позвонков. Срастается сломанная челюсть, скула и шея. Затягиваются зияющие развалы порезов, просачивается сквозь поры святая вода. Демон восстановил вессель. Унял выкручивающую суставы и тянущую жилы боль. Дыба, сковывающая его конечности, рассыпалась металлической пылью: он успел возненавидеть ее за сутки беспрерывных полновесных страданий. Кроули успел. Возродился от гримасы до ухмылки за взмах светлых ресниц. Шаг. Рык. Несется длинноволосый охотник с канистрой воды в руках и отлетает к стене, впечатываясь в бетон затылком. Сжимается кулак, скручивая внутренности в кровоточащий комок. Удар. Материализуясь впритык к поверженному врагу, демон размахивается и наносит сокрушительный удар кулаком, похожим на стальной молот. Ощущает спиной летящее острие пресловутого клинка. Взгляд во взгляд, смешиваются цвета, растушевывается карее на зеленом. Кроули отвлекся от балансирующего на грани потери сознания Сэма; этому хайрастому говнюку он ещё нашпигует задницу серой!.. а пока кулак лишь влепляется в челюсть, погружая его в межвременье. Разворот, перехват, импульс. Холеные пальцы стискивают сильную шею, и пульсирует вена, передавая в ладонь демону сердце охотника, но демон лишь слегка сдавливает горло – не стремится убить. Не может, чего бы там Дин себе не вообразил. Безмолвие. Они смотрят друг на друга, пряча за гневом и яростью простую, изумленно-облегченную радость. Пронесло. — Посмотри на него! — демон чуть поворачивает руку, позволяя Дину видеть безучастное тело брата. — Чем он отличается от меня, mon cher?! Дин отводит глаза в сторону. Не хочет видеть Сэма. Ангар. Разрушенную дыбу и полную пыточного инструмента тележку! Проклятье, лучше бы он остался в Мэне и трахнул ту девицу! И Сэм убил бы Кроули. То, что на охотника снизошло озарение – лишь воля капризного случая. Освободить демона, извечного, постоянного врага, прикипевшего к загрубевшей и покрытой копотью душе любовника – воля самого Дина. — Он скоро очнется, — хрипло произносит он. — Проваливай… — Продай мне душу, Дин, — ошеломляет падший. — Поверь, мне она нужнее! Тишина. Вспышка. — Увидимся, — шепчет демон. Порыв вперед, слияние в поцелуй. Радужно-сладкий. Горький, как хина. Ничего не меняется, черт возьми, угораздило же! Они с трудом отстраняются друг от друга, разрывают не то жесткий захват, не то отчаянное объятие. Не желают, но вынуждены. — Прости. Сокрушительный удар. Следом еще один. Расплывается перед глазами проклятое место. Тает наглая ухмылка. Кроули осторожно уложил охотника на пол, придерживая под голову, чтобы тот не ударился затылком. Запах серы и стойкий белый дым. Кроули, окутавшись пламенем геенны, ушел, понимая, что не получит желаемого. Радуясь, что смог уйти. Ничего. Возможно, еще не все потеряно… Рывок. Натужно взвыл старенький движок, разгоняясь до предела. Он, кажется, задался целью положить стрелку спидометра, раствориться в шуршании шин об асфальт, в дорожном полотне, освещенном фарами. Дин смотрел вперед, на узкую тропинку, вырванную из кромешного мрака, избегая встречаться со своим отражением в зеркале заднего обзора, не в силах видеть своего слишком честного двойника. Разбитые сильной рукой губы растягивались в улыбке: он заставлял себя следовать совету покойного Фрэнки Деверо, но получалось, как и раньше, хреново – очень хреново, фальшиво до омерзения. Вспоротые, сочащиеся красным уголки рта упорно опускались, искажая лицо тоскливой болезненной гримасой, отражающей истинно-непереносимые муки души. Нога прижимала в пол педаль тормоза, кисти с сорванной над суставами кожей резко вывернули руль к обочине. Хлопок двери – слишком громкий и неаккуратный для того, кто называет автомобиль «деткой». Он выскочил из душного салона в прохладу ночи, тяжело и сорванно дыша, прошелся вдоль корпуса Шеви к капоту, вернулся к багажнику, отдалился, почувствовав в себе неумолимое, практически неудержимое желание вынуть из-под сиденья монтировку и разукрасить гладкий отполированный металл яростными вмятинами и сквозными рубцами, сорвать черную краску до грунтовки, чтобы придать импале, ставшей единственным связующим с молодостью предметом, тот же расхристанно-истерзанный и избитый вид, что он видел, заглядывая вглубь своего истекающего сукровицей давно проигранной войны сердца. Руки сложились на груди в замок. Несколько чеканных шагов кругами. Ладони перебрались на затянутые кожаными рукавами древней куртки плечи. Воздух короткими толчками, как жизнь из смертельной раны, исторгался из легких, шелест выдоха перетекал в стон. В хрип. В сдавленный, но прорывавшийся сквозь стены бесстрастности всхлип, и сжимались кулаки, упираясь помертвевшими от чудовищного напряжения костяшками в виски, парой несильных ударов вытряхивая из черепа с беспощадным усердием грызущую мозг мысль. Тщетно, естественно. Его пытка, его боль, его бесповоротно проваленное испытание лежит неестественно глубоко – на самом дне затянутой пылью и паутиной, отравленной жесткостью и одиночеством души. Не вырвать. Не вытравить. Не выжечь ни долгом, ни гордостью, ни здравым смыслом!.. Обожгло веки изнутри, опалило глаза. Он втянул ноздрями свежий, с ароматов реки воздух Вермонта, выпихнул из груди через рот. Не помогло. Обхватив голову ладонями, часто моргая и прикусывая губы, он бродил вокруг автомобиля, безжалостно подавляя струящийся наружу крик, и пропало зрение. Он смотрел прямо перед собой, но ничего – ни песка, ни серости асфальта, ни обрывков жухлой травы – не видел. Прикосновение. Притяжение. Шёпот. Отторжение. Насилие. Вынужденно-рыдающее, душераздирающее, до дрожи необходимое. Вцепляются намертво пальцы в запястье, не позволяя отойти ни на шаг. Долгие, благословенные минуты, текущие в абсолютной тишине, только ветер щекочет увлажненные щеки. — Уходи, — потребовал Дин, когда схлынула бесшумная и сухая, сурово-пугающая истерика. Высвободился, отступая к спасительной дверце Шеви, обхватил ручку, упрашивая в бессловесной молитве. Стиснул зубы до скрежета, мысленно заучивая дьявольским реверсом причину происходящего и произошедшего. — Уходи, — повторил он, пропуская в голос утомленно-вымученные интонации. — Как пожелаешь.