Всегда рядом

Билл помогает оттаскивать Ричи от тела Эдди, вместе с Беном тащит его вдаль по туннелям. Билл не оглядывается, не смотрит на гнездо Оно, с треском рушащееся и кусками взмывающее вверх. Билл не вздрагивает, когда слышит в собственной голове знакомый до последнего звука голос: — Ты ведь не думал, что здесь всё и закончится? Неудачники радуются, скорбят — всё вместе и одновременно… А Билл просто пиздецки огромная жопная дырка. По жизни. Только подходя к своему номеру, он уже знал, что увидит. Связку кроваво-алых шаров он встречает лишь кривой гримасой, подобием улыбки, которую его мышцы просто не смогли воссоздать. Снимает рубашку, хоть и слегка подсохшую на солнце, а всё равно влажную. Кидает на пол небрежно — всё равно в мусор пойдет. Переводит взгляд на прикроватную тумбочку и устало вздыхает. Это не страшно и тем более не смешно — голова Бауэрса на плебейско блестящем позолотой блюде и в веночке из терновника. Он даже не хочет думать, что это могло бы значить, на что в своей извращенной манере Оно намекает. Билл снимает брюки и кидает их прямо на «инсталляцию», прикрывая её. Трусы летят к рубашке — тоже в мусор. Он замирает на секунду, задумываясь… И падает на кровать прямо так, не надевая новые. Зачем? Кровать, на удивление, мягкая, от постельного белья веет свежестью с легкой ноткой лаванды. Подушка, которую он подгреб к себе, вместо того чтобы лечь повыше самому, приятно холодит лицо. Билл засыпает в одно мгновение, слишком вымотанный, чтобы хоть чего-то ждать. Кого-то. Просыпается он от ощущения тяжести на бедрах — всего лишь хотел перевернуться, а не вышло. Хочется устало вздохнуть, что он и делает, слыша в ответ чужой смешок. Визгливый, приторный, привычный. Биллу лень открывать глаза, он жмурится, пытается потянуться, размять мышцы. Тело подчиняется неохотно, но всё же. Даже зафиксированные бедра не особо мешают. А вот шлепок — сильный, звонкий, Билл буквально чувствует, как покраснело место, куда приземлилась чужая рука — неожиданный. Длинные пальцы — маслянистая смазка, холод перчатки — начинают его разрабатывать, сразу два, без лишней нежности и привычно. Билл вновь засыпает, веки тяжелеют, и рот сводит зевком, поглощенным подушкой. И когда анекдот «слышу, ебут кого-то, просыпаюсь, оказывается — меня» перестал быть обычной шуткой? Уже больше двадцати лет, он отвечает сам себе, шипит и жмурится от контраста царапин на спине и прижатой простаты. Зато сон отступил, будто и не было неясного видения панциря под закрытыми веками. Член рывком оказывается внутри и Билл давится стоном. Мышцы привычны, им не надо много подготовки, чтобы приноровиться к новым размерам. Хотя, вспоминая изученную как-то анатомию, они, мышцы, и вовсе должны были перестать за столько лет держать анус в том же размере, что в его семнадцать. Или… Додумать не выходит, секунда неподвижности сменяется быстрым рваным ритмом, и Билл теперь может только стонать. Закусывать подушку, губу, запрокидывать голову и сжимать до треска в кулаках одеяло. Ритм всё быстрее, Билла разрывает удовольствие и болезненность напряженного члена, прижатого к кровати. Хочется прикоснуться к себе, хотя бы поднять таз!.. Он чувствует, как начинает пульсировать чужой член, жмурится и воет, когда ему вгрызаются в плечо, совсем рядом с шеей. Билл проваливается в привычную чёрную бездну с мерцающими мёртвыми огнями, встречая её, как родную. В сознание он возвращается частями, сначала слухом — дыхание у уха, звук сглатываемой слюны, тиканье часов. Затем подключается нюх — металлический запах крови мешается с приторным карамельного попкорна и сладкой ваты с отдушкой баббл гам. Осязание — саднящий зад, ноющее плечо, чужой язык, зализывающий рану. Зрение — темнота под закрытыми веками. — Очнулся… — голос сыто мурчал. — Жаль оставлять твоих друзей, но ведь ты остаешься со мной. Билл не ответил. Да и что отвечать, если Оно и так живет в его голове и узнает его мысли раньше, чем он сам их осознает. Несмотря ни на что — ему было хорошо. Лениво. *** Они жили уже в Бангоре, когда он услышал смешок на границе своего сознания. Вроде было, а вроде и нет и второе было настолько лучше первого, что тут же воспринялось за истину. Смешка, слишком пугающего, отдающего тухлятиной визгливого смешка не было. Он повторился спустя неделю. Через три дня. Через день. Спустя месяц голос-смешок заговорил с Билли. И в ту же ночь он всё вспомнил. Вспомнил то, что не должен был забывать. Вспомнил, почему от этого то визгливого, то низкого голоса ему становилось поначалу страшно до трясущихся коленок и усиливающегося заикания, когда и звука из упрямого горла не вытолкнешь. Он лежал в мокрых от пота простынях, с одеялом, сковавшим своим узлом ноги так, что и не пошевелишь ими, и вглядывался до рези в потолок, дыша-сопя. Он пытался убедить себя, что всё приснившееся — кошмар, а по поводу голоса в голове, стоило бы посетить психиатра… На шорох-скрип в глубине комнаты он отреагировал заторможенно. Медленно перевёл взгляд, но ничего не увидел. Стоило бы сесть на постели, включить ночник, дотянуться-сжать плюшевую черепаху, найденную на кровати Дж… Джорджи, когда он в последний раз в жизни зашёл в его комнату. Он ничего из этого не сделал. Лежал и пялился в темноту, до которой не долетало ни лучика тусклого лунного света из окна. Лежал и загнано дышал, слушая эти шорк-шорк-шорк, перемежающиеся со скрипом половиц. Билли всё ещё ничего не видел, когда кровать прогнулась под чужим весом. Видел всё ещё лишь темноту, когда чем-то острым провели по его ногам. Для него непропорциональное лицо клоуна возникло вдруг — моргнул и вместо темноты оно. Оно. С большой и никак иначе. — Ты же не можешь выбраться из Дерри! — хотелось закричать Билли. Но горло заглохло ещё и на «т», в который раз отказываясь повиноваться. Чертова машина! Но клоун ответил, пусть вопрос так и не был произнесен: — Кто тебе такое сказал, Билли-бой? Я не покидал Дерри, потому что не хотел. — Клоун подвинулся ещё ближе, он теперь нависал над лицом Билла. Изо рта у него пахло карамельными яблоками, как-то отстранённо отметило сознание Билла, та его часть, что устала бояться. — Черепаха отдал этот мир мне, малыш Билли, для меня нет запретов… — и лизнул его. Оно лизнуло его. Длинным склизким языком провело линию от правого уха до подбородка, зацепив по пути и край рта. Страх забылся. Слова о Черепахе потерялись. Билли лежал и ошалело моргал. Оно засмеялось, не визгливо, нет, непривычно тихо. И рассеялось, как дым, с первым робким солнечным лучом. Только и шелестело в ушах Билли: «До завтра, самый сладкий мальчик Дерри». Ещё никогда Билли так заранее не желал наступления завтра. Но когда мир волновали его хотелки? Даже Черепаха кинул этот мир, видимо тот был совсем пропащим. Пропащий человек — так говорили родители, когда они ещё разговаривали. Когда в их семье было четверо членов. Пропащий человек — это Генри Бауэрс. А значит и пропащий мир будет только рад поиздеваться над маленьким и слабым Заикой Биллом Денбро. Пеннивайз — клоун, ублюдок, убийца, Оно — приходит ежедневно. Пугает, лижет, лежит на кровати и говорит. И в какой-то момент Билли так привыкает к этому, что начинает и сам говорить. Заикается, путает слова, но отвечает. День, когда он засыпает, не обращая внимание на Оно, лижущего его пальцы — как символ окончательного падения. Он разбивает зеркало в тот день. И вновь засыпает с клоуном в ту ночь. Билли живет в Портленде, ходит на курсы писательского мастерства, когда Пеннивайз берет его впервые. Ему страшно вновь, как раньше, больно, где-то даже парадоксально обидно. Чувств так много, мысли всё кружатся и кружатся в голове, камешками перекатываются и обтачиваются. Он не выдерживает, наконец говорит, что думает. Тихо, медленно, спокойно. Вечером Пеннивайз опять берет его, имеет. А ночью, подложив одну подушку под спину, а вторую под задницу, Билли пишет свой рассказ. На курсах ему ставят кол, в мужском журнале — публикуют. Он прощается с курсами, с оставшейся детскостью взглядов. Садится за свой первый роман — тот, что подарит ему славу. Билл, уже не Билли, нет, спит со Сьюзен, своим редактором. Он втрахивает её в постель, старается игнорировать комментарии Пеннивайза в голове. Лишь привычно изгибается, когда клоун грубо берет его. Молчит, когда тот выгрызает куски его плоти — всё равно рану заживит по итогу, максимум заставит унизиться просьбой об исцелении. Вот только Биллу давно уже наплевать на любые унижения. Билл начинает ухаживать за Одрой. Секс, свидания, секс, почти любовь — с его стороны, и однозначно она — с её. Клоун визгливо смеется и дает благословение. Они женятся, и Билл старается забыть, как рядом с его красавицей-невестой стоял клоун-монстр из низкопробных ужастиков. У Билла жена актриса и монстр вместо любовника — он писатель ужасов-бестселлеров, ему можно выходить за границы нормального. У него спрашивают регулярно, он уверен, чаще, чем у прочих писателей: «Где вы берёте свои сюжеты?» Он мог бы рассказать про древний ужас, который живет в его голове и не только уже кучу и кучу лет. Рассказать, что иногда, под особо хорошее и сытое настроение тот рассказывает про Макромир. Рассказать, что чудовище это питается страхами, помимо детской плоти, и потому лучшего знатока в этой области не найти. Билл ссылается на подсознание и подподсознание. Плетёт кружево слов, запутывает и себя, и интервьюеров, лишь бы не говорить правду. Правда ведь у каждого своя. Звонок Майкла как треск зеркала. Сплошные трещины, трещины и в каждом осколке Дерри, огромный паук в паутине над ним, яркий-яркий жёлтый дождевик. Пеннивайз смеется: «Езжай, Билли-бой». Билл послушно говорит, что приедет. Пытается как-то объяснить Одре, почему срывается посреди съемок. Собирает вещи, бронирует ближайший рейс в Америку. Билл спит, он почти уверен, что всё это сон. Не сон — запах грязи и пота толстого соседа заставляют его в это поверить. Где-то между вторым и третьим попаданием мясистого локтя того по Биллу. В городе всё как-то выходит само. Встреча, зелье Майкла, отель. Редкая ночь, когда его не только не трахали, но даже не обслюнявили. Воспоминания, и он делает вид, что тоже вспоминает, хотя вспомнил всё ещё в Бангоре, больше двадцати лет назад и не забывал с тех пор ни разу. Сильвер за трёхсотку, а ведь когда-то он платил за него всего двадцать четыре. Бауэрс, проклятый дом, гнездо, битва — вспышки перед его глазами. Как смена кадров в фильме. Смерть Эдди. Ричи, что не успел признаться. Обрыв и теплые воды Кендускига. Зачем весь этот цирк? Билл переворачивается на спину, морщится и шипит от боли в растревоженном плече. Пеннивайз выглядит почти человечно. Что-то промежуточное любимой формы клоуна и красавчиком-для-съема Бобом Греем. Ни то, ни то не является его истинным обликом. Билл как-то увидел Пеннивайза-паука и хотя этот образ наиболее похож на истинный, он уверен — это не так. Пеннивайз — весь этот чёртов мир, брошенный Черепахой. Пеннивайз — начало и конец для него. Билл только не знает, кто он для Пеннивайза. В отражении чужого взгляда он не замечает себя. Себя — ребенка, себя — подростка, себя — юношу, но никогда себя — взрослого. Могут ли врать Билли зеркала? Всегда рядом действует на обе стороны.