т
л
ч
н
ио.
Ненавижу выходить из дома, даже в магазин. Да, я предпочту шумным местам свои четыре стены, а супермаркету — доставку, но сегодня вроде не слишком солнечно, можно и пройтись. Я выглядываю из-за шторы, чувство, будто подсматриваю за кем-то, но это не так. Моя квартира на шестом этаже, балкона нет, поэтому я и курю там, где сплю. У меня есть кондиционер, вытяжка, всё в порядке. В зеркало я смотрю лишь тогда, когда действительно надо. Например, перед выходом в свет, как сейчас. Но я не парюсь, мои густые чёрные волосы, как по мне, выглядят неплохо в любом состоянии, стоит поколдовать над ними секунду — вообще идеально. Мне не нравится прихорашиваться, я умываюсь ледяной водой и хлопаю себя несильно по щекам, пытаясь привести в чувство. После сна я всегда немного заторможен. Либо из-за этого, либо так всегда, но мои глаза мне кажутся слишком тёмными для человеческих. Видимо, это результат того, что солнечного света я не вижу, но я не вампир, нет. Улыбаюсь своим мыслям и качаю головой, сам себе удивляясь. Осень, на самом деле, неплоха. Она подходит мне: хмурая, дождливая, принуждающая к мыслям, а ещё, хоть на улицу выхожу и редко, я слишком люблю свои громоздкие ботинки, шнурки которых сейчас завязываю, сидя на полу. Перед выходом проверяю везде ли выключен свет, мне с прихожей видно каждую комнату. Вместо дверей арки, лишь одна запечатана, но внутри точно всё в порядке. Я там больше не появляюсь. Нет, это ни в коем случае не комната для пыток, секс-игр или чего-то такого, всего лишь напоминание о том, что раньше я был человеком общительным. Может ли экстраверт взять и превратиться в интроверта? Не знаю, предпочитаю думать, что я просто личность, мечтающая провести остаток жизни подальше от окружающего мира. Закрываю дверь, смотрю по сторонам. Замечаю, что соседи сменили табличку с номером, теперь смотрится лучше, одобряю. Я с ними, к слову, не общаюсь, но это ожидаемо. Спускаюсь по лестнице вниз, лифтом пользоваться ненавижу — слишком тесно. Я любитель стен, но не настолько. Выбираюсь на улицу и сразу ступаю по лужам, мне нравится. Хлюпающие звуки под ногами не кажутся чем-то страшным, но опавшие листья, плавающие на поверхности, довольно печальны. Я им не помогу, они мне тоже. Хороший тандем, но бесполезный. В жизни такое часто случается. Иду дальше, по сторонам особо не смотрю. Меня редко радует что-то, но наличие магазина неподалёку — всегда. Пять минут, я здесь, о моём приходе сообщает колокольчик, его я ненавижу. Неужели и так не видно, что приходят покупатели, помещение же совсем небольшое? Возможно, это просто такая задумка, для атмосферы. Беру корзину, шагаю к отделу с крупами. Я почти не готовлю, ведь напрягаться лишь для себя — не в моём стиле. И так нормально, не морю себя голодом. Бездумно бросаю рис, приправы, нахожу овощи, набираю побольше, ведь их можно и так есть. Фрукты тоже, беру побольше лимонов, их любит Кира. Вспоминаю.Любила.
Привычка.
Иду на кассу, мне улыбаются, здороваясь. Я всегда просто киваю, они наверняка помнят меня, хоть и захожу раз в две недели. Пока пробивают покупки, вслушиваюсь в негромкую мелодию из настенных колонок, признаю Эда Ширана, ухмыляюсь. Раньше хотелось такие рыжие волосы, как у него, чтобы выделяться из толпы. Глупо. Песни его мне нравятся. — Заглядывайте к нам ещё! — девушка протягивает мне пакет с продуктами, я благодарно принимаю, пялясь куда-то в пол. Людей рассматривать — не то, что в моём списке желаний. Но я чувствую их взгляды на себе. Почему они задерживаются на моём образе? Не думаю, что парень, одетый в самые обычные джинсы тёмно-синего цвета и чёрный пуховик, редкость для окружающих. Если бы время повернулось вспять, то я бы списал это на свои серьги в правом ухе, но уже двадцать первый век, поэтому… Пожимаю плечами сам себе, поправляю волосы, чтобы не мешались перед глазами, и толкаю массивную дверь плечом. Я сразу же врезаюсь в человека, который пытался войти, и морщусь, когда слышу под ногами звон и хруст, опускаю взгляд, наблюдая за убегающими деталями плёночного фотоаппарата. — Ох, извините! Не понимаю почему парень передо мной извиняется, ведь это я виноват, оставляю пакет и опускаюсь, чтобы помочь всё собрать. Отряхиваю от грязи треснувшую линзу и вздыхаю, понимая, что она уже никуда не годится. Жаль, хоть фотоаппарат и старенький. Замечаю беспокойное движение рук возле моих, поднимаю взгляд, натыкаясь на знакомое лицо. Помню этого кассира с прошлого раза, видимо, шёл на смену. — Вы извините, я должен был быть внимательнее, — говорю, протягивая ему то, что успел собрать. Не касаюсь, пересыпаю в подставленную ладонь. Не могу вспомнить имя, которое в прошлый раз зачем-то читал на бейдже, но точно помню, что этот парень всегда улыбается и светится как новогодняя ёлка. Мне слишком жизнерадостные люди не нравятся, они не понимают ещё, что жизнь полна проблем. Всё же мне стыдно, когда я вижу искорку грусти в его зелёных, на удивление, глазах. — Нет, что Вы… — он отмахивается руками, всем видом показывая, что ерунда, и пытается сложить в рюкзак остатки камеры, чтобы не выпустить из рук. — Подождите! Говорю почему-то громче положенного и жмурюсь от своей дурости. Он смотрит на меня выжидающе с улыбкой и теплотой, что странно сочетается с окружающим миром. Вокруг действительно серо, а русые волосы этого парня кажутся чересчур яркими, не говоря уже о красной курточке не его размера. Я засматриваюсь, не потому, что мне нравится, наоборот — раздражает. Но я, как участник этого маленького дтп, должен свою совесть успокоить. — Ваш фотоаппарат, — киваю в сторону вещицы, — мне жаль, я могу помочь, — неопределённо взмахиваю кистью руки, рассекая холодный воздух. Замечаю, что у моего собеседника покраснели щёки и нос, надо скорее расходиться. — О, — его губы складываются удивлённо в трубочку, будто он точно такого не ожидал, — не стоит… — взглядом мажет по мне, пытаясь что-то понять, а я удивляюсь его глазам разной формы, внутренне фыркаю. Мне внешность не важна, но это выглядит, как минимум, странно. Или интересно, не знаю. — Я должен, — настаиваю, подбираю свой пакет и раскрываю в приглашающем жесте. Парень не спрашивает, не уточняет, аккуратно оставляет свои пожитки внутри, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я думаю, он слишком доверчивый, раз так просто согласился, но в этом и есть людское очарование. Или глупость. Каждый раз, думая об этом, надеюсь, что больше не такой. — А как я?.. Понимаю вопрос, но не знаю на него точного ответа. — Вы работаете здесь? Я могу принести сюда, когда починю, — предлагаю. Он чему-то хмурится, я будто слышу как усиленно работает его мозг, шурша извилинами, заостряю внимание на родинке почти что в глазу. Не думал, что чьё-то лицо может собрать в себе так много странностей сразу. — Не знаю буду ли здесь, — его плечи грустно опускаются, но больше ничего не меняется. — Могу дать Вам свой номер, Вы позвоните, — он широко улыбается, впервые прямиком до ушей, и я не понимаю как может у человека быть столь необычная улыбка. Наконец до меня доходит предложение, я несколько раз быстро моргаю, пытаясь принять правильное решение, ведь не слышал ничей голос из динамиков уже больше года. Мысль о том, что придётся с кем-то связаться, сама по себе доставляет мне дискомфорт, но тут я действительно облажался. Никогда больше из дома не выйду, думаю, это правильно. — Ладно, — нехотя соглашаюсь, он замечает. Думаю, определить неконтактного человека несложно, лично на меня достаточно просто взглянуть. Мне не то чтобы тяжело общаться с людьми, я просто не хочу, но всё же записываю номер. Надеюсь, наше общение закончится после того, как я исправлю недоразумение. — Как Ваше имя?.. — пытаюсь узнать, мне только для того, чтобы подписать набор цифр на экране. — Тэхён, — я не могу смотреть на его улыбающееся лицо, тычусь взглядом в дисплей, агрессивно жму на буквы, — просто Тэхён, — зачем-то добавляет, и я вижу протянутую руку, когда отрываюсь от важного занятия. Я не хочу её пожимать, хоть и вежлив. Хотя ладно, тут спорно. — А Вас как зовут? — я скольжу по руке, в который раз возвращаюсь к его взгляду, вижу там искреннее любопытство. Интересно, он замечает, что меня это всё напрягает? — Чонгук, — говорю, возможно, слишком резко, немного кланяюсь и обхожу его, надеясь поскорее уйти. Протянутую руку игнорирую, мне за это немного неловко, но так нужно, так будет лучше. Жаль, я не могу видеть спиной, мне почему-то интересно что там, позади. Стоит ли этот парень всё так же с протянутой рукой или же вошёл внутрь? Я не слышал звона колокольчика, так что, возможно, он повернулся и смотрит мне недовольно вслед. Хотя я всегда ощущаю чужие взгляды, сейчас ничего. Слишком много думаю, ускоряюсь и не замечаю, как брызги из-под ботинок пачкают мне одежду. Ввожу код от двери подъезда, странно, что не забыл его ещё, спешу в квартиру. Удовлетворённо выдыхаю, оказавшись внутри. Наверное, с момента, как покинул эти стены, я и не дышал толком, до сих пор сложно быть где-то не здесь. Так и сажусь на пол у самого входа, перепачканный, наверняка с мрачным лицом. Не зря сегодня вспоминал о той комнате, вновь смотрю на неё. Наверное, даже ручка покрылась пылью, не говоря о том, что внутри творится. Не думал заходить туда когда-нибудь вновь. — Что я творю? Говорю сам себе, хлопая ладонью по лбу. Это, наверное, верх идиотизма, разговаривать с собой, но, видимо, сейчас недостаточно мыслей. Мой внутренний голос, к слову, не всегда со мной согласен, так что я не доверяю ему. Себе тоже. Я, по правде, никому не доверяю. Разве можно? Полное доверие — безумие. Частичное — уверенные к нему шаги. Переодеваюсь, раскладываю покупки и беру в руки пострадавшую камеру, удивляюсь, что тот парень не купил себе цифровой фотоаппарат, ведь сейчас век технологий и всё такое. Хочу поскорее с этим закончить. Иду в самую тёмную комнату, которая существует в квартире. Я не боюсь солнечного света, мне просто комфортно именно так, наверное, из-за прошлого. Я был фотографом, снимки проявлял сам. Открываю дверь и щёлкаю по включателю, жмурясь. Удивительно, но здесь до сих пор пахнет плёнкой и распечатанными фотографиями. Будто стены впитали в себя моё прошлое. Им можно, только им. Посредине всё так же пустой стол, по бокам тумбочки со специальными растворами, инструментами. Подхожу и дотрагиваюсь, вспоминаю, чувствую под пальцами пыль. В самом дальнем углу стол с компьютером, несколько принтеров, почему-то надеюсь, что всё в рабочем состоянии. Поднимаю голову, почти дотрагиваюсь лбом до нитей, на которые цеплял фото. Они везде, как паутина, сеть. Я попался в неё когда-то, я до сих пор заворожен. Веду по самой грубой указательным пальцем, слежу взглядом, провожаю. Мне не хватало этого всего, я скучал. Обманывал себя, что нет, но всё очевидно. Можно только смириться, надеясь, что однажды буду просто помнить. Но никогда не тосковать. Особенно — по людям. Достаю необходимое, ищу лишние детали, отточенными движениями собираю заново конструкцию, не задумываюсь. Руки помнят, пальцы знают. Я продолжаю. В тишине это кажется магическим, не могу объяснить свою тягу… Я смотрю сквозь странную пелену, стараюсь смыкать и размыкать веки чаще, я должен видеть хорошо. Фотографировал я на плёнку, потому что это сказочно, интересно, живо. На снимках всегда много надежды, на них вечность. Та вечность, в глазах которой секундный кадр кажется песчинкой, ускользающей сквозь пальцы, почти несуществующей единицей. В фотографиях секреты, тайны, неразгаданные уравнения, но не математические, увы. Их можно было бы решить, приложив больше усилий. Я не профессор или доктор наук, не психолог или же детский воспитатель, но я знаю самое важное — глазами смотреть дано не каждому, видеть — тем более, замечать — почти никому. Даже я упускаю много деталей. Меня, будто цепями, сковывает странное желание достать чудом оставшуюся внутри плёнку и посмотреть на кадры, но я не могу, не имею права. И хотеть не должен тоже. Уже вечер, я раздвигаю шторы, закат — это волшебно. Солнце честно говорит, что за день устало, неспешно катится к небосклону, встречаясь с горизонтом. Но даже оно меняет свой цвет, уходя к кому-то, чему-то, сбрасывая маску. Мои висят на стенах, усеяны трещинами, дожидаясь своего часа. Но мне незачем их носить, моя кожа и кровь осталась на каждой, когда я примерял на себя роли. Не знаю осталось ли на мне что-то от них. Нервно вращаю в руке телефон, размышляя о том, стоит ли мне позвонить тому парню. Время позднее. Подушечки пальцев царапаются о разбитое защитное стекло, но мне никогда не хотелось снять его. Так выглядит драматичнее, будто отражение самого меня. Нужный контакт находится сам. «Тэхён»«Просто Тэхён»
— Алло? — его голос глубокий, он звучит гармонично, сливаясь с сумерками. — Это Чонгук, — говорю уверенно, — я всё сделал, где мы можем, если можем, встретиться? Слышу удивлённый вздох. — Вы так быстро справились! — таким же удивлением пропитаны и слова, сливающиеся в восклицательное предложение. — Да, так… Он перебивает меня. — Я могу зайти к Вам, мне нетрудно, — слышу по тону, что он не хочет доставлять мне неудобств. Вероятно, он неловко улыбается, как и сегодня. На заднем плане голоса людей, магазин как раз должен закрыться. Просто помню часы работы, ведь местный. Но мне трудно, так что: — Не стоит, я… — Чонгук, не упрямьтесь, — он смеётся, — просто скажите адрес. Нет. Я диктую название улицы и номер дома, квартиры, прошу не заблудиться, думаю, из вежливости. — Я ни за что не потеряюсь в родном Инчхоне! — счастливо говорит мой собеседник и отключается. Я этому рад, не знал, что сказать. Инчхон тоже мой родной город, но я уже давно потерян. Тот факт, что из окон моей квартиры не видно моря, радует. Я не хочу тонуть. Не пытаюсь выглядеть лучше, на мне свободные спортивные штаны и растянутая футболка, я лишь рукой приглаживаю явные складки перед тем, как открыть дверь. На пороге всё тот же счастливый Тэхён, но куртка его расстёгнута нараспашку, а в руках пакеты. Я борюсь с желанием не забрать их и не отнести на кухню, это кажется чем-то обыденным. — Видишь, я быстро, — он ярко улыбается, я почему-то почти тоже, но сдерживаюсь. Я говорил, мне не нравятся слишком жизнерадостные люди, а он даже успел перейти на «ты». Не то чтобы меня это сильно напрягало, просто он явно младше. Возможно, на года два. Не буду зацикливаться. — Проходи, — лениво плетусь на кухню, хотя мог бы вынести ему фотоаппарат сразу же. Почему-то не подумал об этом, я иногда бываю рассеянным. Слышу за спиной как шуршат пакеты, его куртка, доносится стук снятых кофейных ботинок, а затем шаги. Мне нравится тёплый закатный свет, я специально не задёрнул шторы, это единственные лучи, которые мне действительно по душе. Спокойно, уютно, отчётливо ощущаю запах хвои и ландышей, что распыляет автоматический освежитель воздуха, а между ними пробирается сама осень, я поворачиваюсь. — Держи, — беру со стола камеру, протягиваю. Вижу в глазах своего гостя неподдельную благодарность, они радостно светятся. — Ты не представляешь как выручил меня, — заправляет волосы за уши и осматривается вокруг, задерживает взгляд буквально везде. — Не хотел приходить с пустыми руками, — он кивает на пакеты у входа, а потом с опаской смотрит на меня. — Не против? — Против, — я пожимаю плечами и сажусь на высокий стул, опираясь локтем на кухонную тумбу. — Просто поужинаем, — он стоит всё так же, я смотрю на широкие потрёпанные джинсы и кофту с длинными рукавами, он натягивает края даже на пальцы. — Почему? — странный вопрос, но я не могу подобрать другой формулировки. — Мне кажется, суши — неплохая идея, — он весело пожимает плечами и торопится за ними, пока я не вставил и слова. Не спрашивает, просто раскладывает всё, я наблюдаю за движениями его рук, отмечаю, что пальцы длинные, как у музыканта, но грубые. Я не успеваю опомниться, как он уже сидит напротив меня и держит палочки перед собой, будто у нас дуэль. Не на жизнь, на смерть. — Сразимся? — он смеётся, а я… Я действительно улыбаюсь и опускаю взгляд, потирая переносицу. Ладно, я не настолько ужасен, чтобы не поддаться. Беру палочки и выставляю перед собой. — Сразимся, — я похож на школьника, не иначе. Мне кажется, был бы тут нормальный свет, можно было бы разглядеть мои розовые щёки. Я слышу, как тикают часы, будто таймер, но я не знаю, сколько осталось до момента уничтожения. И я не знаю, почему он не задаёт вопросов о свете, почему не просит его включить, он просто начинает есть. Я цепляюсь взглядом за рукава кофты, которые ему явно мешают, но не хочу спрашивать почему он не засучит их. Я так сделал, ради удобства. Выбираю те роллы, которые кажутся мне менее пёстрыми, я не представляю, как в моём животе будет барахтаться что-то ярко оранжевое, но запиваю всё апельсиновым соком. — Кем ты работаешь? — он задаёт вопрос с набитым ртом, не заботясь об этом, я хмурюсь, но только из-за его слов. — Я имею в виду, ты починил камеру, — он кивает в то место, где оставил её, и возвращается взглядом ко мне. Я думаю лишь о том, что ненавижу, когда кто-то разговаривает и ест одновременно. — Никем не работаю, — не хочу объяснять, вдаваться в подробности, этот человек уйдёт, и мы больше не увидимся. Я надеюсь на это, мне не нужны новые знакомства, друзья, другие особи, которые имеют чувства. Потому что я не хочу чувствовать. Человек напротив меня — безразличен мне, я желаю, чтобы так и оставалось. Я желаю, чтобы его вьющиеся русые волосы не казались мне поцелованными солнцем, а глаза не отражали весь мир, потому что они зелены и символизируют жизнь. Я желаю, чтобы те родинки, которые я насчитал на его коже, не казались мне милыми, поэтому я надеюсь не заметить больше никаких пятнышек, особенно веснушек. Я желаю, чтобы его губы, которые он постоянно облизывает и прикусывает, не маячили у меня перед глазами. Здесь темно, но я не хочу знать, что его кожа как мёд. Я предполагаю, что так считают или посчитают другие люди, но я планирую доесть и поблагодарить его за то, что угостил меня. Потом — выпроводить за дверь. Мне не просто люди не подходят. Мне не подходят жизнерадостные и доверчивые, а ещё меня раздражают те, кому даётся всё легко. Да, он может заявиться в квартиру, что лиц кроме меня не знает, может сделать добрый жест, угостив едой, но он не может повторить этого. Не может, потому что наша встреча — совпадение, каких в эту секунду происходят тысячи у других людей. Я не поддамся уловкам судьбы. Больше — нет. И даже не потому, что я боюсь обжечься. Нет, нисколько, моё тело — не храм, а сгоревший музей. Внутри лишь пепел, завивания ветра и задёрнутые шторы. Я не общаюсь с людьми, потому что я не хочу их сжигать. Особенно — жизнерадостных и доверчивых, а ещё тех, кому даётся всё легко. Может, ничего легко не даётся, но я предпочитаю думать, что люди не так несчастны, как я. Нет, себя не жалею. Я жалею их. — Кем работал? — я понимаю, что это интересно, но и ненужно же, знаю. — Фотографом, — говорю безразлично и гипнотизирую стол, не хочу смотреть прямо перед собой. — Вау, так круто! — он бросает всё и хлопает в ладоши, я впервые вижу, что человек так радуется моему ответу. — Я только начал фотографировать, даже ещё ни разу плёнку не проявлял, — он грустнеет, я не понимаю причину, ведь это совсем не проблема. Поддаюсь, я слишком добрый, чтобы изображать бездушного. Нет, я не хвалюсь. Мне не хочется таким быть. — Могу помочь, — предлагаю. Не знаю почему, я в себе путаюсь, как в лабиринте. — Я не посмею отказаться, — он урчит, пережёвывая лакомство, и выглядит тем, кто действительно счастлив. Возможно, так действует еда. Я чувствую себя виноватым, точно не могу сказать почему. Возможно, из-за того, что я глупо наблюдаю за его движениями, или из-за того, что хочу накормить ещё чем-нибудь. Я чувствую себя виноватым, потому что я не должен сидеть на этой кухне с посторонним и просто слушать его улыбку, она безмолвна. Но я слышу. Чувствую себя виноватым, потому что смесь людей — взрывное вещество, в любом случае — опасное. Меня травили, я, наверное, тоже. И сделаю снова что-нибудь не то, ведь всего лишь человек. Слабый, тянущийся к теплу. На свет, как мотылёк. — Значит, оставлю плёнку у себя, — говорю, сразу рассматривая все вытекающие из этого решения последствия. — Когда забрать? Вот, одно из них. Я этого не хотел, совсем не думаю наперёд. — Думаю, завтра, — это будет наша последняя встреча. — Я смогу скинуть тебе их в цифровом формате, могу распечатать, — предлагаю варианты. — Я был бы рад получить всё и сразу, — он смеётся, поднимаясь. — Жаль, некоторое время не смогу ничего фотографировать... — он вздыхает, я опять не понимаю в чём проблема, он видит это в моих глазах. — Ещё одной плёнки нет, купить пока тоже не могу, — объясняет, я усиленно думаю. Я же фотограф, чёрт возьми. — Сможешь взять у меня завтра. — Ого, ты серьёзно?! — он смотрит на меня так, будто я спас ему жизнь, очень ошибается. Я тоже. — Пойду, — говорит, уже успокоившись. — Загляну завтра после работы, — наспех одевается, я сижу, наблюдаю, а затем слышу хлопок двери и роняю голову на твёрдую поверхность. Почему я не могу вести себя так, как решил с самого начала? Это удручает, я обречённо стону и тру виски, болит голова, предлагает поспать. Нет, я с ней не согласен, убираю беспорядок, и захожу в интернет через ноутбук. Мне обязательно нужно прочесть что-нибудь, не смогу уснуть просто так. Топ-100лучших
книг
всех времён.
Я иногда забываю запирать дверь, поэтому не удивляюсь, когда после недавнего сообщения от Тэхёна слышу шаги со стороны входа. Среди смятых простыней я разбросал свои конечности, в одной руке держу сигарету, дымлю ментолом, прикрывая раз за разом глаза. Наверное, со стороны видно лишь то, как убийственная смесь тлеет, здесь и правда мрак. Моя бездна.Ад.
— Чонгук?.. — Я здесь, — поднимаю одну руку ввысь. — Иди на голос, — если ты вдруг меня всё ещё не видишь. Слышу, как шаги приближаются, потом копошение, оборачиваюсь, замечая сидящего Тэхёна. Вблизи я могу рассмотреть его лицо, сегодняшнюю одежду — опять-таки джинсы и кофта, здесь жарко. Я в футболке и шортах, всё равно душно. Дотянуться до пульта от кондиционера — непосильная задача, это делает мой гость. Спасибо ему. — Смотрел фильм? — он кивает на полузакрытый ноутбук у моих ног, я вспоминаю, что так и уснул, пытаясь захлопнуть крышку. — Читал книгу, — я стряхиваю пепел и другой рукой протягиваю пачку сигарет и зажигалку младшему, тот принимает, но хмурится. — Не кури, если не куришь, — предупреждаю, не хочу становиться искусителем. — Какую? — он берёт одну сигарету, закуривает и ложиться так же, как я. На спину. Мой матрас, наверное, шокирован. Я почти тоже. — «Над пропастью во ржи», — я выдыхаю неспешно дым, кутаюсь в него, как в плед, и поворачиваю голову набок, когда слышу тихие смешки. — Что? — выгибаю одну бровь, наблюдаю за тем, как Тэхён мажет губами по фильтру. — Как ты мог не читать её раньше? — он тоже поворачивается и пристально смотрит, теперь моя очередь смеяться. — Кто сказал, что я не читал? — улыбаюсь теперь одним уголком губ, затягиваюсь поглубже и выдыхаю дым в его лицо, сооружая между нами стену. Я не понимаю, что творю, если честно. — Я перечитывал, — возвращаю свой взгляд вновь к потолку. Я всегда пытаюсь найти там что-нибудь, кроме ровно выкрашенного серым полотна. — Когда настроение скверное, не всё ли равно, что там за окошком, — цитирует Тэхён. — Ты поэтому предпочитаешь смотреть на шторы? — я слышу в его голосе усмешку. Ставлю свою спальню на то, что он сейчас осматривает окно. Интересно, он думает, было бы лучше лицезреть город? Я тоже так считаю, но лишь ночью. Ещё рановато. — А ты хочешь процитировать мне всю книгу? — я хрипло смеюсь из-за дыма, он задерживается в горле и щекочет связки. — Представь, что потолок перед тобой, — он наверняка заметил, что я бегаю глазами из угла в угол, — это чистый лист. Холст. — Не думаю, что у меня есть желание лежать с незнакомцем и воображать подобное. Забирай свои фотографии, — я киваю на комнату с закрытой дверью, — и иди домой. Я слышу, как он вздыхает, как тикают часы и об окна бьётся дождь. Мне хочется посмотреть на капли, что беспощадно столкнутся с пластиковыми рамками, но продолжаю лежать. — Представь, что потолок перед тобой, — повторяет он настойчиво, — это чистый лист. Холст. Я поддаюсь, вижу. — Предлагаю заполнить цитатами или важными фразами, не должно остаться пустого места. Ладно? — полагаю, он смотрит на меня. Киваю. — Вот там, — он тычет рукой прямо над собой: — Если человек умер, его нельзя перестать любить, чёрт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь? — цитирует, а пальцами будто пишет, двигаясь вслед словам. Я представляю, как появляется фраза на потолке, вижу её ярко-красной, не вписывается. — Почему эта? — я всё так же смотрю, а он замер, думая над ответом. Я слышу его сосредоточенное дыхание, тиканье часов и то, как об окна бьётся дождь. Уже настойчивее. — Потому что из-под твоей подушки виднеется рамка с фотографией, а я не думаю, что так хранят тех, кто всё ещё дышит. Я замираю, молчу, ведь он прав. Я замираю, молчу, потому что с ним я точно об этом не буду разговаривать. Если открываешь человеку душу — обрекаешь себя на гибель. Я не могу так, я уже с жизненного пути жестоко сброшен. — Ты неразговорчив, недоверчив и любишь быть здесь, — он перечисляет, и я вижу боковым зрением, как загибает пальцы. — Любишь читать, истории, — видит меня насквозь, мне не нравится это. — Я могу тебе рассказывать что-нибудь, вместо книг, — он улыбается, когда говорит это, и наблюдает за выражением моего лица. Я явно хмурюсь. — Что-нибудь весёлое, что-нибудь грустное, — даёт мне выбор, а я совсем не понимаю смысла в этом. — Что-нибудь весёлое, — говорю тихо-тихо, надеясь, что не услышит. — Устал расстраиваться? — так же тихо спрашивает он, на грани слышимости. А я ответ на этот вопрос считаю тайной,секретом,
скрываю даже от Вселенной,
проговариваю одними губами: — Да, — но я вижу, как он кивает. Наблюдал. Не знаю спустя сколько оборотов секундной стрелки настенных часов, спустя сколько выкуренных сигарет и разбитых капель он наконец говорит вновь: — Я Ким Тэхён, мне двадцать один год, я работаю в том круглосуточном магазинчике, а ещё фотографирую людей. Но не за деньги, а ради удовольствия. Правда, они иногда сами суют мне несколько купюр, — слышу, как ухмыляется, — я не против, мне такие бумажки всегда нужны. Я разделю свою жизнь на две половины: на грустную и весёлую. Я расскажу тебе обо всём хорошем, а о плохом расскажу тогда, когда ты со мной поделишься частью своей жизни, — он не настаивает, просто предлагает. Спасение от скуки, странная игра, как хотите. Мне терять нечего, я соглашаюсь. Не хочу говорить, поэтому просто мычу, как немой. Когда он рассказывает о своих младших братьях, я слышу улыбку, слушаю, пропускаю сквозь себя. Я запомнил, что младшего зовут Чимин, потом Хосок, Юнги и Намджун. Раньше в моей жизни тоже было четыре дорогих мне человека, но всё меняется, верно? — Родители? — не могу не спросить. — Это уже грустная половина жизни, если проводить параллели, а на сегодня всё, — он хихикает, я смотрю непонятливо: — Чувствую себя учителем каким-то, — говорит он. Я улыбаюсь и киваю, это действительно так. — Раз уж в первый день ты мне ничего не расскажешь, — печально, — то придумай что вывести на потолке. Это наш лист. Холст. Помнишь? — я помню, думаю тщательно. — Когда одна дверь счастья закрывается, открывается другая, но мы часто смотрим так долго на закрытую дверь, что не замечаем ту, которая открылась, — вспоминаю слова Хелен Келлер, они выбиваются надо мной зелёным. Я не знаю значений цветов, так рисует моё воображение. — Тебе не одиноко? — поворачиваюсь и смотрю на него, пытаясь понять вопрос. — Здесь тебе не одиноко? — повторяет. — А тебе? — я смотрю прямо в глаза. — Там, среди людей? Время останавливается, а я ничего не слышу, только лишь печальное: — Не знаю. А я знаю. Мне, за этими стенами, намного хуже. Мне невыносимо там, где пахнет лицемерием, фальшью, потому что лучше здесь — где лесная свежесть, лёгкость свободы. Он больше ничего не говорит, я тоже. Иду в свою, так сказать, рабочую комнатку, достаю из шкафа распечатанные фото, флэшку, плёнку использованную и несколько совершенно новых, отдаю своему гостю. Тот долго благодарит, радуется. Говорит, придёт завтра, но я же не жду. Глупый.К смеху.
К смеху.
— Неожиданные фото самые лучшие! — он похож на ребёнка. — Просто представь: этот момент никогда-никогда не вернуть, а я взял и запечатлел его! — он гордо задирает подбородок, а я смеюсь и утыкаюсь лицом в подушку. — А ты не прячься, — с вызовом, — и так улыбаешься редко, — он падает рядом, но набок, чтобы неотрывно на меня глазеть. Я специально для него притащил из кладовки ещё одну подушку, немыслимо. Этот парень странно на меня влияет, я постоянно об этом думаю. — Искусство ничто по сравнению с тем, как ты хмуришься или недовольно морщишь нос, а рядом с улыбкой — вообще несравнимо, — я наблюдаю за его пальцами, выводящими в воздухе буквы, я вижу слишком много цветов. Ярких, светлых. — А вон там, — он тычет пальцем в другую сторону: — Чон Чонгук самый красивый парень на свете, — выводит слова, но я не смотрю, потому что уже вовсю возмущаюсь. Как он может настолько просто говорить подобное?! Смеётся и весело откидывает голову на подушки, роняя свои волосы и реснички на моё постельное бельё, но я не против, если оно запомнит все его родинки и веснушки. Я разглядел, они есть. Даже в темноте — точечно светились, так что я не смог просто забыть. — Лучше расскажи что-нибудь вместо этих глупостей, — пытаюсь в воздухе рукой начертить глупости, я целеустремлённый, так что должен суметь передать их рисунком. — Нет, — он упрямо мотает головой и тянется за сигаретой через меня, но не задевает, — ответь на вопрос. На что ты живёшь, если не работаешь? — На деньги, — неужели непонятно? Слышу, как он чёркает спичкой о коробок, шумно. — Ты понял мой вопрос, — конечно. — Я был успешным фотографом, — у меня достаточно бумажек для того, чтобы больше не убиваться среди людей. — Ладно, тогда покажи фото, — он кивает на рамку под подушкой, а я быстро-быстро мотаю головой из стороны в сторону. Невозможно. — В следующий раз? — я пожимаю плечами, не знаю. — Когда я приду завтра, могу включить музыку? Мы должны разбавить обстановку, — подмигивает мне! Ну что за человек?! Я прячусь в ладонях. Нет, пытаюсь спрятаться, мои красные уши маячат, как сигнал светофора. — Почему ты приходишь? — Это та часть жизни, до которой мы ещё не дошли, — он выглядит расстроенным, я тоже, наверное. Это определённо заразно. — Что мне делать, если ты однажды не придёшь? — говорю ужасные слова, но я к нему привык... — Вероятнее всего, забыть, — я слышу, как он тушит окурок, но не смотрю. Не хочу резаться о его острые скулы, знаю, что оправдание так себе. Когда слышу хлопок двери, всё так же лежу и перечитываю оставленные нами надписи, а потом почему-то резко поднимаюсь, до темноты в глазах жмурюсь, кружится голова, и спешу к окну. Помните, я говорил, что такое чувство, будто подсматриваю? Сейчас — так и есть. Я ищу его глазами, но вижу лишь автомобильную дорогу. Не понимаю, как я дошёл до этого момента, но уже насчитал три зелёных автобуса, два красных лексуса, запомнил даже их модели, и десять чёрных кроссоверов. Устало соприкасаюсь лбом со стеной, не знаю, почему хотел его увидеть. Я всё таки дожидаюсь его на следующий день, мы неизменно лежим, но как звёздочки. Настоящей звездой я бы быть не хотел — люди возлагают слишком большие надежды. Просто задуматься, что они лишь небесные тела, а на них загадывают желания, действительно надеясь на успех. Наверное, люди разочаровываются в них, когда понимают, что то самое заветное не сбылось и не сбудется, но огорчаться стоит лишь из-за себя. Я никогда ничего у неба не просил, никогда не буду. Оно лишь у меня забирает, но я не виню. — Почему ты всегда в кофтах? — спрашиваю, потому что меня интересует это с первого дня. Тэхён хмурится, натягивает рукава сильнее на пальцы и хитро улыбается. — Это та самая вторая половина. Покажи фото, — вновь он просит об этом... Я хочу узнать, значит, должен рассказать. Протягиваю ему рамку дрожащей рукой, не смотрю на улыбающихся людей, что там. — Отец, — говорит тихо и ведёт пальцами по снимку, — мать, — пробует на ощупь каждый миллиметр, — вероятно, брат, — улыбается, вспоминая своих, наверное, — сестра или?.. — замирает. — Или, — говорю безразлично, — девушка. Не знаю, подводит меня зрение или же Тэхён действительно становится ещё более мрачным. — Бывшая, — уточняю. Не показалось. — Все мертвы? — пока он смотрит на меня, я считаю в его зрачках истину, а пальцами перебираю капельки слёз. Я уверен, будь мы ближе, по его щекам бежали бы их ручьи. — Мои родители и брат погибли в автомобильной аварии, — не знаю, почему решился. — Тогда я не поехал с ними, потому что пошёл на свидание с Кирой. Мне жаль, что я не могу повернуть время вспять и не приглашать её. Я был бы с ними, — смотрю на свою семью в его руках. — Сокджин умолял меня пойти с ней, говорил, не терять шансов с девчонкой, — я улыбаюсь, я люблю его, Сокджина. И маму. И папу. — А что с?.. — Меня бросили, потому что я перестал выходить из дома. Ничего драматичного, — я больше не хочу говорить об этом. Он понимает. Мы лежим вот так на полу каждый день, с сигаретами, кутаемся в дыму, но ничего более до того дня, как... Я лежу и чувствую почти невесомое касание, ток бежит по всему телу, а мизинец, который и стал очагом взрыва, перестаёт слушаться, сплетается с рукой Тэхёна. Я не хочу этого, нет. — Раз уж ты постоянно здесь, то единственное моё условие: не прикасайся ко мне, — говорю серьёзно, чувствую, как его пальцы замирают, перебирая мои. — Почему?.. — он действительно растерян, но дело не в нём. — Тебе неприятно? — Я не хочу привыкать, — говорю честно. А он говорит, что давным-давно привык. Наверное, поэтому в один из дней я чувствую его дыхание слишком близко, поворачиваюсь, проверить свои догадки, но мои веки сразу же закрываются. Я попадаю в сладостный плен его губ. Я действительно в плену, понимаю.В плену.
В плену.В плену.
Сам ничего не делаю, мои уста размыкаются невольно, пачкаются в его слюну, а я пробую. Наслаждаюсь. Чувствую, как сплетаются наши языки и горят синим пламенем, я ощущаю это каждой клеточкой кожи. Ещё... Я ощущаю его руку, на моей щеке, она влажная, но уже потом понимаю, что из-за моих слёз. Он их стирает и тянется ко мне ближе, я не могу противостоять, я обвиваю его талию руками, ныряю под одежду, касаюсь. Касаюсь, касаюсь, касаюсь... А он дрожит... Или я дрожу...Не знаю.
Открыв глаза, я отказываюсь верить, но его вьющиеся русые волосы кажутся мне поцелованными солнцем, а глаза отражают весь мир, потому что они зелены и символизируют жизнь. Те родинки, которые я насчитал на его коже, кажутся мне милыми, поэтому я замечаю всё больше пятнышек, особенно веснушек. Его губы, которые он постоянно облизывает и прикусывает, маячат у меня перед глазами. Здесь темно, но я уже знаю, что его кожа как мёд. И я счастлив, осознавая это. Я счастлив, когда он рядом, когда мы проявляем плёночные фото, отцифровываем их, печатаем... В моей квартире смешалась моя страсть и моё успокоение, я хочу пить его литрами, утром, вечером, ночью. Щелчки камеры всегда слышу неожиданно, он хихикает, потому что я теряюсь в его объективе. Он тоже — теряется в моём. Мы всё так же выводим цитаты над собой вместо звёздного неба. «Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя. Жизнь состоит в том, чтобы создать себя» Джордж Бернард Шоу«Несчастным или счастливым человека делают только его мысли, а не внешние обстоятельства. Управляя своими мыслями, он управляет своим счастьем»
Фридрих Вильгельм Ницше
«Мы выбираем не случайно друг друга... Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании»
Зигмунд Фрейд
«Проблема этого мира в том, что глупцы и фанатики слишком уверены в себе, а умные люди полны сомнений»
Бертран Рассел
«Каждый из нас — это нерассказанная история» Чак Паланик«Сами по себе мы ничего не значим.
Не мы важны, а то, что мы храним в себе»
Рэй Брэдбери
«451° по Фаренгейту»
КимТэхён
самый красивый
парень
И после.
— И тебя тоже — нет.