Сотрудничество

— Ходзуки-сама! — Лучше называй меня «отец Ходзуки», дитя. — Отец Ходзуки! — Что, дитя? — Большой праздник будет в нашей деревне! Нас посетит Древний Зверь Удачи! — Это богохульство, дитя. — Ничего не богохульство! Байцзэ был ещё до Христа, как и вы, Ходзуки-са... то есть, отец Ходзуки. — Ах, Байцзэ. Он же Хакутаку? Беги, дитя, готовься к празднику. Ходзуки поправил колоратку на горле — она прекрасно, на его взгляд, сочеталась с чёрным хаори с красной отделкой. Зверь вполне может подорвать его влияние на паству, привнести ненужную ересь в их головы. Но, похоже, придётся сотрудничать. Ходзуки ненавидел сотрудничать. Когда он только нашёл Колодец и обнаружил, что ад существует, когда только проникся красотой концепции сегрегации грешников и многоуровневой системы наказаний, учитывающей малейшие нюансы прижизненного поведения и даже мыслей, ему пришлось сотрудничать. Из-за внешности его долго принимали за стажёра-демона и одним из поручений стало сопровождение важной персоны — Вельзевула из европейского ада. — Сотрудничай, мальчик мой, — напутствовал его царь Эмма, — смири немного гордыню, покажи уважаемому гостю всё, что он захочет. Гость захотел увидеть многое. Ходзуки сотрудничал, не уворачиваясь от слюнявых губ и влажных ладоней с кривыми, тщательно наманикюреными когтями, потом долго и тщательно мылся, варил антисептическое и обезболивающее зелье для примочек и в целом решил для себя, что нужно занять положение и в аду, и на земле, чтобы таких поручений не случалось вовсе. Душевный покой помогло вернуть посещение того уголка ада, где принимали заслуженные муки те, кто когда-то пытались принести его в жертву. Ребёнок остался жив. Это посчитали чудом, а участники ритуала не слишком мирно, совсем не тихо, но абсолютно на любой, самый строгий взгляд, естественно отошли в мир иной. Ходзуки иногда задумывался, над продолжительностью своей жизни, не без скрытого удовольствия наблюдая, как перед судом в аду предстают потомки и потомки потомков его обидчиков, но чудо — слишком иррациональное понятие и он перестал. Хотя клок белой шерсти, который он сжимал в кулаке, когда очнулся уже не жертвой, хранил и даже тайно считал талисманом. Ходзуки встряхнул головой. Сколько не погружайся в прошлое, настоящее никуда не денется. У него есть обязанности. Приняв христианство и позаботившись, чтобы миссионеры достойно были встречены на берегу кровавой реки он принял ответственность за все души в деревне и отнёсся к ней со всей серьёзностью. Наказание — главный инструмент веры, строгость, справедливость — эти понятия были близки и понятны. Кроме того, христиане противостояли Вельзевулу, святая вода и серебряное распятие сделало их следующую встречу занятной настолько, что Ходзуки позволил себе первую за несколько веков улыбку. — Отец Ходзуки! — Иду! Молодой китаец в окружении стайки восторженных ребятишек и более сдержанных, но всё равно воодушевлённых взрослых был ничем не примечателен. Кроме, может быть, белого аптекарского одеяния, раздражающей улыбки и того, что это и был Байцзэ, Хакутаку, Древний Зверь Удачи. — Дитя, — наклонился Хакутаку к ближайшему ребёнку, — а заметил ли кто-нибудь, что у вашего отца Ходзуки симпатичный рог во лбу и милые острые ушки? По-христиански ли это? Хороший ли он пастырь? — Да! Ходзуки-сама лично следит, чтобы наказания исполнялись — как на земле, так и в загробной жизни. А рог — знак того, что он отмечен. — Это он тебе сказал? — Это все знают. — Ах, все... Тогда хорошо, что я тоже теперь это знаю. Здравствуй, Ходзуки. Ходзуки передёрнуло от фамильярности. Но, откровенно говоря, именно в этот год катаклизмов и засухи удача нужна была деревне позарез. Поэтому он поклонился, вложив в поклон только сотую часть своих чувств. Впрочем, Хакутаку, похоже, оценил, ответив поклоном столь ироничным, что у Ходзуки зачесались кулаки. Ирония была скрыта под уважением, так что дать в морду, Зверю там или не Зверю, было бы несколько неуместно. — Чаю? — Ну, если ничего крепче нету, то можно и чаю. И хорошо бы нам прислуживала вон та прекрасная девушка с дивными сись... я хотел сказать, смиренная христианка и добрая самаритянка. — Обойдёшься. Я сам буду нам прислуживать. — Ты немного не в моём вкусе, но на безрыбье... Молчу, отец Ходзуки, я просто пошутил. В хижине, скрывшись от чужих глаз, Ходзуки первым делом сгрёб Хакутаку за ворот и от души приложил спиной о стену: — Никаких шуточек. Я не позволю смущать неокрепшие умы. — Ты слишком суров, отец Ходзуки, — Хакутаку откровенно скалился, — и у тебя нет чувства юмора. Да и с другими чувствами проблемы. — У меня. Нет. Никаких. Проблем! — Ходзуки для верности встряхивал Хакутаку, следя, чтобы тот стукался о стену затылком на каждом слове. — Нет так нет. Хотя и тебе, и твоим прихожанкам явно не хватает простых плотских утех. Вы бы стали расслаблен... — Заткнись! — Больная мозоль? Натёр, пока соблюдал целибат? — Я. Сказал. Заткнуться. Хакутаку рассмеялся, будто был хозяином положения: — Тебе может и нет, у тебя достаточно... с прошлого раза... А твоей деревне нужна удача. Тебе придётся сотрудничать. — Сотрудничать?!!! Дальше Ходзуки плохо помнил происходящее. Ладони у него были тёплые и сухие, а поцелуям он предпочитал укусы. Хакутаку продолжал смеяться — Ходзуки слышал сквозь красную завесу перед глазами. Он зажал Хакутаку рот, чувствуя кожей улыбку и иногда влажный язык, пишущий на его ладони какие-то иероглифы, заставил откинуть голову, вцепился зубами в шею, не прекращая двигать бёдрами вперёд-вперёд-вперёд и чуть вверх, сильнее, резче, стремясь пригвоздить Хакутаку к деревянным доскам. Хакутаку прогибался навстречу и кажется что-то говорил — губы щекотали кожу и Ходзуки понял, почувствовал, что это: — Потрогай меня. Ходзуки упёрся лбом ему в плечо и с трудом разжал пальцы, вцепившиеся в живот, чтобы скользнуть ниже, сжать и начать двигать кулаком в том же жёстком ритме. Уже ощущая приближение освобождения, первые спазмы, он успел подумать, что сотрудничать, оказывается, довольно приятным, а потом красная пелена перед глазами расцвела белыми невыносимо яркими прорехами, вкус крови во рту стал отчётливее, а Хакутаку дёрнулся и кулак Ходзуки покрылся горячим и мокрым. Ходзуки вжался сильнее, чтобы поймать остатки, рассеивающегося удовольствия, когда мир моргнул. По крайней мере так показалось Ходзуки, когда его рот наполнился шёлковой шерстью, а рука на губах Хакутаку провалилась в жаркую и влажную бездну, оцарапавшись о хищные острые зубы. Зверь едва поместился в просторной хижине. Играючи подцепил Ходзутаку за ворот хаори и, улегшись на спину так, что копыта болтались в воздухе, забросил себе на живот. Все глаза Зверя смеялись. Ходзуки старался не думать о том, что упиралось ему в поясницу и о новых аспектах сотрудничества. Зверь высунул длиннющий розовый язык, облизал лицо Ходзуки и пророкотал, не двигая пастью: — Мне, кажется, обещали чай?