aléatoire

маки не любила детей, а тем более - не любила закаты. маки не любила детей, а тем более - не любила закаты: она мечтала уехать из города, все в котором жили практически под открытым небом, и она готова была отдать за это всё, включая ту самую работу, на которую бегала как ошпаренная с юношества. пока однажды не наткнулась на небольшую группу туристов, рассматривающих вид снизу с узкого моста, образованного выступом хлипкого на вид подобия навеса, именуемого здесь крышей. она встретилась с ней взглядом случайно. блондинка сжимала в тонких пальцах аккуратную руку маленькой девочки, похожей на нее, как две капли воды, и улыбалась, ослепительно, подобно солнцу, которого в их городке за пеленой цветных туч почти никогда не было видно также, как и не случалось здесь никогда дождей. она встретилась с ней взглядом случайно и ненароком, сидящая на неудобной и давящей на кости крыше и по своему обыкновению рассматривающая небо. дети, которых ей приходилось развлекать, часто искали в этих причудливых облаках фигуры зверей. это казалось им чем-то веселым, а маки просто хотелось за этим расслабиться. призраки прошлого преследовали ее: недавно в почтовом ящике нашлось письмо от директора ее академии, просящее в крайне неучтивой форме немедленно вернуться к обучению и прекратить весь этот подростковый фарс. призраки прошлого преследовали ее - и в этом априори не могло быть ничего хорошего, потому что маки не любила закаты и детей в точности также, как и не хотела возвращаться в треклятую академию для убийц, ненавидимую всем сердцем едва ли не с рождения. но панацеи от этого никакой не находилось. ни веселый лепет детей, ни облака, ни разряжающие раньше обстановку шутки момоты ей не помогали. а потом... потом что-то в душе девушки екнуло от взгляда, которым она обменялась с туристкой, екнуло и затрепетало, подобно бабочке, необычайно красивой, которую ей недавно показывал гокухара, где-то в сердце, - и объяснения этому никакого совершенно не существовало. и пусть харукава помнила, как еще лет в двенадцать зарубила себе на носу то, что никогда не должна испытывать чувств к людям, оставаясь вовеки веков холодным и сдержанным примером для подражания, она не могла отрицать того факта, что подсознательно все свои законы нарушила, стоило только тем двоим помахать ей руками. конечно же, в лице она не изменилась и на жест никак не отреагировала. конечно же, гордость она держала, бывшую той самой маской, которую она бы в жизни снять не смогла, потому как она, треклятая, преследовала ее по пятам всюду. конечно же, не было в этом совсем ничего постыдного. до того момента, как черт дернул ее тем же вечером, но парой часов позже, схватить, чудом оказавшуюся рядом, ту девушку за руку. и импульсивный, грубый поступок, присущий ей и никак из корки личностных качеств не вытравлявшийся, отчего-то показался ей самой ненавистной ей вещью, которую она когда-либо совершала. чувство неловкости и чувство смятения от неконтролируемых действий, слова, слетающие с сухих, искусанных в нервах прошлого, губ... маки помнила ее искореженное неожиданностью лицо, робкие движения девочки, а еще маки помнила поведшееся на ее впопыхах выдуманную ложь "нет-нет, что вы! мы не знали... мы не знали, что сейчас здесь ходить нельзя. правда?", ее неловкую улыбку, расплывающуюся на щеках румянцем и чирикающее в голове осуждение за собственные, абсурдные до невозможного действия, чувства и всякое такое прочее. и тот момент, когда касание разорвалось, будто две половины бумажного листа, казался отчего-то вечным. извинение рассекло вечерний сумрак вторым за сегодня и первым, прозвучавшим со стороны маки за последние несколько лет в принципе, и извинение это было маки абсолютно, совершенно несвойственным и как никогда выбивающим из колеи, когда лишь потом со стороны девушки послышавшееся "всё хорошо" оказалось для харукавы репликой отчего-то действительно важной. шестеренки часов загудели, стремительно двигаясь. они пробили одиннадцать в несколько биений, подобных сердцу, когда блондинка зачем-то протянула ей руку, пошевелив длинными, явно музыкальными и столь же явно замерзшими пальцами, и маки, честно, не сразу поняла, чего та от нее хочет, лишь потом осознав, что звуки, сложившиеся переливчатым голосом, были той именем, показавшимся красивым отчего-то, как никогда. акамацу каэде, девушка из туристической группы, которую она несколько минут назад в небывало для себя грубой манере предупредила про комендантский час, стояла аккурат в полуметре, протягивающая одну руку для рукопожатия и другой аккуратно придерживающая девочку, что назвала своей сестрой, за плечо. и это было нонсенсом, порушившим для маки все устои. потому что с холодной, серьезной и черствой харукавой маки даже дети сидеть зачастую отказывались, не то что знакомиться, а тут... а тут она не знала даже, что и делать, когда представлялась в ответ. у нее почти не было друзей, почти не было авторитета и почти не было в жизни умиротворения, как такового: призраки прошлого гнались за ней, не собираясь останавливаться, а прогнившая насквозь натура больше смерти, наверное, и не заслуживала, думала она, предаваясь хандре в мрачной осени. но она была человеком. и могла, аксиома, как и все, ошибаться. и даже если количество ее ошибок, казалось ей, перевалило за все границы допустимого, которые вообще могли существовать, даже если в друзьях она абсолютно, как считала, не нуждалась... на секунду показалось, что еще одна ошибка ничего для нее уже не изменит. маки вздыхает и обращает взгляд в небо, когда замешкавшаяся каэде недоуменно глядит вверх за ней. дождь не пойдет, солнце не выглянет, думает маки, - а ее промахов никто не заметит. и, сама не зная зачем, позволяет себе в тот один-единственный во всей жизни момент на крыше рыжего, одного из самых высоких здесь, здания напротив вышки городских часов, стоящая бок о бок с новой знакомой, от одного взгляда на которую что-то екало в сердце, по-настоящему улыбнуться.