Началось это все с первых листопадов.
Мише всегда больше нравилось на уроке алгебры рассматривать планирующие на землю или шелестящие на ветках золотистые листья за окном, чем зубрить скучные формулы, находить переменные и решать системы. Слишком уж бессмысленно это было. Может быть, будь Сергей Иванович Троев хоть немного похож на Алексея Александровича Фонарева, было бы куда интереснее. Фонарев был высоким и болезненно-изможденным. Вовсе не старик, однако в каштановых волосах уже отчетливо проглядывала седина, под глазами залегли тени, а высокий лоб, регулярно вытираемый красным клетчатым платком, был покрыт морщинами. И проблемы с дыханием у Фонарева тоже были — слишком уж хриплое, и это было очевидно даже для ничего не понимающего в медицине Миши. Но Фонарев к своей работе и своему предмету (искусству) относился с беззаветной преданностью, а к ученикам — с теплом. И, пусть на Фонарева косо поглядывали прочие учителя, а Мишины одноклассники опускались до издевательских шуточек, распространяемых за спиной Алексея Александровича, сам Принцев меньше всего хотел разочаровать любимого учителя. И послушно корпел над рисунками и — периодически — конспектами, даже не умея делать первые и не находя смысла в последних, даже если ему самому хотелось забраться на крышу и любоваться оттуда на звезды.
Троев же был просто непередаваемо странен и нелеп. Весь урок он бубнил себе что-то под нос, не поднимаясь даже чтобы написать что-то на доске, не работал с классом, игнорируя зачастую вопросы. Еще часто давал самостоятельные, в то время как сам что-то писал и подсчитывал с невероятной скоростью и маниакальным желанием, снова не поднимая головы и не отвлекаясь на звонок или просьбы повторить — и Миша его не понимал. Мише не понимал, как можно столько времени посвящать цифрам. И понимать не хотел. Вопрос «Сколько на небе звезд?» был задан лишь один раз, в глубоком-глубоком детстве, которое Миша почему-то прекрасно помнил. Может, как любила говаривать мать, потому что ушел от этого самого детства не далеко. Впрочем, ответ нашелся сам — столько, сколько нужно, чтобы у каждого человека была
своя.
И в тот день на алгебре Миша отвлеченно смотрел в окно. И пусть им была дана самостоятельная — ответы всегда можно было попросить у Лиса.
Вообще-то, одноклассника на самом деле звали Владимиром Лисицыным, но Мише всегда хотелось называть его просто Лисом. Так почему-то было правильно. Лис никогда не отказывал, только опять звал на крышу. И приходил с неизменной гитарой, на которой была нарисована рыжая лисица. И снова лежал, устремив взгляд (слишком взрослый для десятиклассника) в небо, устроив гитару на животе и изредка почти любовно проводя пальцами по струнам. А Миша сидел на самом краю, свесив ноги — так, чтобы не чувствовать под ними опоры. Как будто он и вправду может спрыгнуть и взлететь. И всегда молчал, как и Лис. И так казалось уютно как-то,
абсолютно правильно.
Миша обернулся назад и с тяжелым вздохом перевел взгляд обратно в окно. Лиса не было — конечно, он ведь заболел, писал же с утра, почему же Миша забыл? Что ж, значит, снова придется слушать нотации классного руководителя. Анатолий Яковлевич Королев был не таким уж плохим — скорее, одиноким. Миша не раз видел, как тот разговаривал с крысой, почти исторически обитающей в кабинете биологии. Ее поймали около двух лет назад, когда она зачем-то попыталась сгрызть чучело фазана. Глупая. Королев тогда больше всех говорил о том, что крысу надо убить. За погрызенные образцы гербария. А потом махнул рукой — милует. С тех пор крыса — которую ребята за глаза прозвали Лариской, как в «Чебурашке», — жила в кабинете биологии. Периодически классный руководитель поднимал тему того, что от Лариски пора избавиться, но крыса все еще была жива. И ругал всех Королев так же — нередко устраивал «разбор полетов», а после махал рукой — милую. Даже родителям почти никогда не говорил.
Но мама, конечно, все равно узнает — Троев никогда не делал каких-то замечаний, но с беспристрастностью машины собирал после каждой самостоятельной дневники. И упросить его не ставить оценку возможности не было, а потом мама непременно увидит. Хотя ругаться тоже не будет, только разочарованно вздохнет и махнет рукой.
Наверное, просто смирилась с тем, что Миша совершенно не вписывается во взрослую жизнь.
И вот тогда Мише по-настоящему хотелось куда-то сбежать.
Интересно, а Лис сегодня придет на крышу?
Вынырнув из своих мыслей, Миша огляделся вокруг — класс сонно гудел, а про самостоятельную не вспоминал никто, кроме, пожалуй, пары отличников на первой парте. Через проход от Мишиной парты (хотя Принцев сидел всегда у окна, к нему никто никогда не садился) щебетала стайка девчонок. Среди них особенно выделялась Роза — или Мише, уже несколько лет влюбленному в нее, так только казалось? Впрочем, Роза никогда не говорила про чувства. Но всегда разрешала ухаживать за ней даже Мише, негласно признанному странным. После начала требовать — наверное, в тот момент чувства к Розе и дали трещину. Нет, Миша все еще таскал ее портфель и иногда переписывал для нее домашку у кого-то из отличников, старательно копируя высокие, каллиграфические буквы — Роза пыталась показаться прекрасной во всем. И периодически одобрительно улыбалась Мише, но чаще просто воспринимала
заботу как нечто должное. И Миша больше не был готов смотреть на нее влюбленными глазами — ему снова хотелось сбежать. Просто сбегать было некуда, и он снова и снова носил ей портфель и исписывал тетрадки, иногда срываясь на свой собственный почерк — мелкий, непонятный, каждым словом летящий вверх.
Он снова пропустил звонок — опомнился только когда весь класс уже вышел, а некоторые, скорее всего, даже успели добежать до автобусной остановки. Словом, он снова остался один. Будь тут Лис, он бы, конечно, подождал Мишу, но никого не было. И идти придется снова одному — автобус он наверняка уже пропустил. Впрочем, толкаться в душном транспорте желания не было. А на улице осень… Миша ярко улыбнулся. Идти домой будет сплошным удовольствием. Может быть, он даже заскочит в магазин и купит карамельных леденцов и воды, а потом будет гулять по парку до кромешной темноты, наслаждаясь ощущением
свободы. А на крышу… Лис все равно не придет — иначе Миша непременно бы просидел там, любуясь закатом. Так было куда легче, когда становилось совсем уж плохо. Но не сегодня,
сегодня слишком хороший день, его не задирали одноклассники, а закат будет великолепен и в просветах между кронами деревьев.
В него кто-то врезался. Или, что вероятнее, он — в кого-то. Непонимающе хлопая ресницами, Миша сидел на полу, а рядом валялся и рюкзак.
Черный, зато со звездами.
— Ты не ушибся? — где-то сверху раздался
теплый голос, а после в поле зрения попал мужчина лет тридцати пяти. С
теплыми карими — какого-то медового оттенка, — глазами. Он протянул руку, за которую Миша послушно ухватился, ярко улыбнувшись. И даже не ожидая, что наткнется на ответную, немного растерянную улыбку.
Теплую.
— Вы кто? — Миша встал на ноги, не разрывая зрительного контакта с человеком перед ним. Тот хмыкнул и выпустил ладонь десятиклассника, очевидно собираясь идти дальше, — Вы кто? — повторил Миша уже настойчивее.
— Антуан, — улыбнулся мужчина, — А ты?
— Антуан, — повторил Миша, и обошел случайного знакомого. В груди что-то протестующе завозилось — какой-то теплый, неизвестный ранее комочек совершенно не хотел, чтобы Миша так просто ушел. И, может быть, Миша бы и не ушел — только вот Антуан покачал головой и пошел дальше, даже не заметив выпавший листок.
Миша вздохнул — показалось, просто еще один странный взрослый. Мишу он снова, разумеется, не поймет. Принцев наклонился, подбирая листок, и начал внимательно рассматривать рисунок. Незавершенный, совсем набросок еще, но нарисованный все-таки красиво — у самого Миши так никогда бы не получилось. Самолет, мужчина и мальчик — мальчик, прорисованный лучше всех, был золотистым пятном на фоне черно-серых карандашных линий. Только лицо было совершенно размыто — может, кто-то случайно повредил рисунок или художник и сам
не помнил не придумал мальчику лица. Но в груди почему-то твердо засело
узнавание. Словно он уже был там, словно это кусочек его собственных воспоминаний. Воспоминаний, которых не было. Ну кем он там мог быть? Самолетом?
Миша задорно рассмеялся, засунув рисунок в карман, и все еще улыбаясь вышел из школы, направляясь к парку.
***
По парку он гулял, как и хотел, до глубокой ночи. Первые несколько часов по парку бегали люди. Нет, разумеется, они не бегали — просто ходили столь быстро, что Миша невольно ощутил себя как на дороге в окружении потоков машин. Иногда к нему пробовали подбегать дети, но их мамы тут же забирали своих чад прочь.
Детям ведь не позволяется общаться со странными подростками.
Но, несмотря на недоумение и некоторую обиду относительно этих действий, день прошел просто замечательно. Миша с какой-то особой радостью наслаждался чувством свободы. Ему было тесно в мире взрослых, он туда попросту не вписывался. А тут, в парке, было хорошо. Легко дышалось, и Миша вовсю улыбался, забравшись с ногами на скамейку и устремив взгляд в стремительно темнеющее небо.
Со скамейки он слез только когда стемнело настолько, что Миша уже еле-еле мог рассмотреть всю парковую дорожку до поворота. Размяв затекшие конечности, Миша с улыбкой пошел по направлению к дому, по привычке запрокинув голову и рассматривая звезды. Он всегда что-то искал. Не мог вспомнить, что именно хочет найти, но был уверен, что поймет, когда увидит. Он не пытался, подобно взрослым, найти что-нибудь, он искал что-то… То, что любил, что-то
родное.
— А что ты тут делаешь? — Миша резко обернулся, когда сзади его кто-то окликнул, — Какой милый мальчик, не хочешь провести хорошо провести вечерок? — мужчина, заметно покачиваясь, но все еще уверенно приближался к Мише, упрямо стоящему на месте.
— Что вам о меня надо? — мужчина еще шире улыбнулся, вот только эта улыбка выглядела пугающей настолько, что Миша незаметно поежился. В тускловатом свете фонаря блеснул нож, но Принцев все еще со смесью страха и непонимания вглядываться в лицо приближавшемуся мужчине, медленно отходя назад. Под ноги внезапно подвернулся камень и Миша второй раз за день упал на землю. Вот только теперь над ним нависал неизвестный человек с ножом.
Миша попытался отпихнуть его, но его только крепче прижали к земле. Новый удар ногой не принес никаких результатов. Вдруг плечо обожгло резкой болью и Миша, словно в замедленной съемке, наблюдал за тем, как из раны сочится кровь, пачкая футболку. Принцев медленно перевел взгляд на склонившееся над ним лицо.
— Отойди! — сзади раздался теплый голос, сейчас дрожащий от плохо сдерживаемой ярости. В следующее мгновение мужчину столкнули с десятиклассника, а самого Мишу бережно подняли с земли и прижали к кому-то.
— Антуан… — Миша прикрыл глаза. Комочек в груди радостно зашевелился, довольный присутствием нового почти-знакомого. Вдруг стало тепло и безопасно — и Миша растворился в этих ощущениях, неосознанно прижимаясь чуточку ближе.
— Ты в порядке, малыш? — Миша очнулся от легких пощечин. Он растерянно огляделся, не понимая, почему сидит на лавочке. Перед ним на корточках сидел Антуан и внимательно вглядывался в голубые глаза напротив. Миша не ответил, рассеянно отводя взгляд.
Антуан вдохнул. Он, если честно, не собирался спасать мальчика. Он даже не знал, почему вообще решил пойти через парк, невзирая на поздний час. И — не прогадал.
Мальчик Юноша, которого упорно хотелось назвать мальчиком, молча смотрел в одну точку, не реагируя на обращения. Антуан чуть улыбнулся, расслабленно выдыхая. Мальчик, пусть будет так, был шокирован и обескуражен, но цел, если не считать порез на руке — длинный, но неглубокий, хотя обработать все же стоило. В груди натянулся узел соулмейта, реагируя на близость мальчика, сонно откинувшегося на скамейку. Впрочем, это было довольно обыденно — большая часть населения планеты своего соулмейта все-таки находила, пусть и в разное время. Уж кому, как не врачу, работающему в области соулмейтов, об этом знать! Да и он прекрасно знал, что у него есть узел соулмейта — значит, и сам соулмейт. И все-таки… Это было неожиданно — дважды встретить своего соулмейта за один день, один раз вырвав из лап педофила.
Антуан перевел взгляд на мальчика. Судя по размеренному дыханию, тот спал или, что вероятнее, попросту отключился из-за такого воздействия на организм и психику, даже встреча соулмейта сама по себе до хотя бы двадцати лет была нешуточным испытанием.
— Будем надеяться, я не встречу никого из коллег по дороге, — хмыкнул Антуан, поднимая мальчика на руки.
Он так и не узнал имени своего соулмейта.
***
Проснулся Миша в незнакомой комнате, насквозь, однако, пропитанной запахом медикаментов и — чуточку — кофе. На попытку потянуться плечо отозвалось тупой, ноющей болью. Все, что он помнил — это как он растворился в ощущении совершенного тепла, прижимаясь к своему спасителю. В груди приятно зашевелился знакомый комочек, и Мише почему-то на секунду показалось, что тот, если бы мог, замурлыкал бы.
Миша, с любопытством оглядываясь по сторонам, вышел из комнаты и попал в теплую, залитую светом гостиную. В углу приютился стол, заваленный листьями и карандашами, около окна стояло бежевого цвета кресло, чуть поодаль — такой же диван. К стенам были прикручены полки с книгами, а все свободное пространство занимали рисунки — и на каждом так или иначе фигурировал мальчик без лица, но с золотыми волосами.
Следующей нашлась дверь на такую же залитую солнечным светом кухню. Антуан сидел за столом, с улыбкой водя карандашом по бумаге. Миша на цыпочках подкрался к мужчине сзади и осторожно заглянул ему через плечо, боясь отвлечь. С рисунка на него смотрел все тот же мальчик с золотыми волосами и лицом Миши.
— Красиво, — протянул Принцев, с восхищением разглядывая рисунок. Антуан резко обернулся, мягко улыбнувшись, и Мишу вновь затопило ощущение тепла и безопасности.
— Уже проснулся, — сказал Антуан, откладывая в сторону карандаш, — плечо не болит? Рана не должна быть опасной, но я могу и ошибаться.
— Все хорошо, — ярко улыбнулся Миша, — Где я?
— У меня дома, конечно. Тебе стоит написать родителям, где ты. Они, наверное, волнуются.
— Не стоит беспокоиться, — Миша вдруг посерьезнел, — Мама вряд ли заметит, что меня нет, — он тяжело вздохнул, а после рваным движением прижался к Антуану, снова утопая в
тепле своей родственной души.
Антуан обнял мальчика в ответ.
В груди у обоих было приятно-тепло. А все остальное вдруг стало не важно, хотя только несколько минут назад Антуан хотел поговорить, попытаться объяснить, предложить чего-то подождать. Узнать, как мальчика зовут, в конце концов.
Но все это, по сути, не принципиально.
А имя… Имя можно узнать и чуть позже.
