Счастливы вдвоём

Сегодня я скажу им, что нам пришло время расстаться. Забавно, но я уже начинаю скучать. Ещё забавнее то, что не знаю, по кому больше — по нему или по ней. Адриан — мой муж, моя первая и единственная любовь. Но Золотое Деревце стала мне подругой, и её я тоже полюбила. Она похожа на беззаботную младшую сестрёнку, о которой я когда-то мечтала. Я сама удивлена тем, как сильно и искренне желаю, чтобы они были счастливы вдвоём. Безусловно, в моих чувствах присутствует капля горечи. Если бы не она, не было бы надобности прощаться — я не мешаю им, они не раз и не два давали мне это понять. А я всё равно больше никогда не полюблю и не выйду замуж. Но каплю горечи можно найти везде. У меня начинается совсем новая жизнь. Я узнала об этом на прошлой неделе, когда во время прогулки по Саду мечты неожиданно упала прямо Деревцу на руки. Она очень разволновалась и сразу велела послать за дворцовым лекарем; к счастью, я довольно быстро пришла в сознание и смогла убедить её, что мне лучше остаться с ним наедине. Дело в том, что я уже подозревала, что этот обморок имеет прямое отношение к… Лекарь только подтвердил мои догадки. У меня будет ребёнок. Надеюсь, Деревце ничего не заподозрила, хотя она так наивна, что вряд ли мне стоит волноваться. Я не сразу приняла решение ничего не говорить Адриану. Пока заваривался рекомендованный мне успокоительный чай, я раздумывала над этим, тщательно взвешивая варианты. Так или иначе, кому-то было бы больно. Возможно, Адриану — из-за того, что его первенец будет не от той, кем навечно занято его сердце. Возможно, и Деревцу — по тем же причинам. Она так невинна и добра, что едва ли способна на ревность, но нечестно было бы ждать, что её порадует ребёнок мужа от другой. Возможно, мне. Если Адриан не захочет воспитывать своего сына или дочь. Если — что более вероятно, он ведь благородный человек — захочет, и мне придётся остаться здесь навсегда. Либо уехать, оставив своего ребёнка, но это исключено. Я скорее умру. Да, мне было бы больно в любом случае, но и боль бывает разной: моя сейчас напоминает светлую грусть. Кто знает, что произойдёт, если я расскажу, если не уеду. Серебряное Деревце наверняка тоже была безобидной девчушкой когда-то. Тщеславие свело её с ума, но любовь, по-моему, может свести с ума ещё сильнее. (Пожалуй, мне чудом удалось этого избежать)

***

Я спускаюсь к ужину в любимом тёмно-синем платье с шёлковыми рукавами-крыльями. Любимым оно стало недавно и едва ли останется надолго — оно облегает талию и живот, и не за горами тот момент, когда я не смогу его застегнуть. Наслаждаюсь пока. Деревце и Адриан негромко беседуют, его ладонь накрывает её; они так поглощены друг другом, что моё сердце на пару секунд сжимается под наплывом эмоций. Любовь между ними не просто очевидна — кажется, её можно потрогать руками, различить её аромат среди запахов изысканных блюд, попробовать на вкус. Я улыбаюсь, смахивая слезу, и тут Деревце замечает меня. — Валенсия, дорогая. Мы ждём тебя, садись скорее! — её голос, точно колокольчик, ласкает мой слух, и я иду к ней, чтобы по обыкновению занять место рядом. — У нас есть новость, — без паузы выпаливает она, сжимая мою руку, и я вежливо улыбаюсь, давая понять, что она может рассказывать. Это мой последний ужин здесь, и я стараюсь сохранять самообладание. — У нас с Адрианом будет ребёнок! Боль. Несколько мгновений она кажется невыносимой, но затем отпускает, и я под столом сжимаю левую руку в кулак, впиваясь ногтями в кожу. Улыбаюсь. Снова. Деревце тянет ко мне руки, я неловко обнимаю её в ответ и прикрываю глаза, вдыхая скромный аромат её духов — дождя и ландышей. Адриан что-то говорит, но я не вслушиваюсь, и, когда Деревце отпускает меня, бодрым тоном предлагаю нам всем начать ужин. Адриан неторопливо наполняет наши бокалы, затем наклоняет кувшин над своим. Я опускаю глаза, смотрю на два одинаковых озерца рубиновой жидкости, и в какой-то момент мне кажется, что я не должна заканчивать всё вот так. Неужели я никогда не увижу, каким красивым будет их ребёнок? Неужели мой собственный малыш никогда не познакомится с братом или сестрой? Но это мимолётное чувство проходит прежде, чем Адриан отставляет опустевший кувшин; я обхватываю пальцами хрустальную ножку. По руке проходит лёгкая судорога, и бокал опрокидывается; вино растекается по атласной скатерти зловещим кроваво-красным пятном. Я смущённо прикрываю лицо, пока Деревце спрашивает, всё ли со мной хорошо и просит не расстраиваться. Увы, слёзы уже текут по моим щекам — в ожидании ребёнка это частое явление; я знала это и без лекаря. — Всё в порядке, — говорю я, с усилием сглатывая ком, — смотри, даже не разбился. — Наливаю себе воды, пошутив, что вина мне, пожалуй, сегодня не стоит; все вместе смеёмся. Я жадно пью под тихий звон их бокалов, промокаю губы салфеткой и нервно комкаю её в руках. Они крепко обнимаются, не пытаясь скрыть радость. Я ничего не скажу им, нет. Расстраивать их, когда они так воодушевлены? Я не могу омрачить этот момент.

***

Я стою посреди обеденного зала, нахмурившись, и пытаюсь понять, что у меня внутри. Кажется, ничего. Ни боли, ни сожалений. Мой корабль готов, и через считанные часы я буду далеко отсюда. Очень, очень, очень далеко. Я подхожу ближе и всматриваюсь в побледневшее лицо единственного мужчины, которого я любила в своей жизни. Думаю оставить на его губах прощальный поцелуй, но потом понимаю: не стоит. Коротко целую прохладный лоб. Смотрю на лучшую подругу и качаю головой, стягивая с шеи сине-зелёный платок. Аккуратно раскладываю его и накрываю глаза, закатившиеся в агонии. Улыбаюсь: так-то лучше. Ей удалось проползти почти метр, и меня откровенно восхищает такая воля к жизни. Может, это просто рано пробудившийся инстинкт защитить ребёнка, — как бы то ни было, я горжусь. Глажу её по щеке кончиками пальцев и салфеткой вытираю с застывших губ пену. Поднимаюсь и неторопливо обхожу помещение, по одной задувая свечи: ничто не должно беспокоить их сон. Выхожу и, в последний раз оглянувшись, закрываю за собой тяжёлую дверь. Погружаюсь во мрак и улыбаюсь — впервые за долгое время без тени притворства.