Методы поощрения за службу Отечеству по К. Рылееву

      А он ведь все распланировал. Все просчитал, что можно и что нельзя было просчитать, с военной точностью осуществил стратегическую оценку исходных данных. Даже положение ебаного Меркурия (Наташа помогла, но издевалась еще неделю) учел при выборе места и времени. И столик забронировал в “Палаццо Дукале”, самый красивый, мать его, из всех имеющихся у них киношно-красивых столиков на открытой веранде, и столько раз переспросил про пледы, подушки и свечи (обязательно плавающие в круглых стеклянных подсвечниках), что девочка-администратор на линии готова была его окрестить всеми ласковыми, даром что закон об оскорблении власти вторую неделю как отправился на свалку истории. Сценария у него не было. Зато было четкое представление, какой теплый августовский вечер это должен быть, как по-смешному очаровательно вспыхнут чужие щеки (а он, конечно, не поскупится на комплименты), как, расслабляясь после долгого дня, они возьмут вина – красного сухого, наверное, и Кондратий закажет громадный салат с креветками, а официант будет делать вид, что не узнал их. Им принесут пасту, Кондратий будет не затыкаясь что-нибудь рассказывать, он будет улыбаться и пропускать половину мимо ушей (вовсе не потому, что неинтересно), а потом – где-нибудь между пастой и десертом, пожалуй, когда румянец станет уже не отличить от алкогольного – вот тогда Сережа протянет руку к другой стороне стола, поймает перебирающие салфетку пальцы и…       ...В общем, он действительно все просчитал и продумал. План был прост и понятен – надежный, блядь, без всякой иронии, как швейцарские часы, план. Который Сережа собственными руками десять минут назад, по-русски говоря, угробил, когда обернулся к сидящему по левую руку Рылееву и не мигая спросил:       – Выходи за меня?       А Рылеев сказал:       – Ну конечно, – взглядом, впрочем, не выражая ничего, кроме шока и бессильной паники.       Саудиту изложили по-арабски содержание произошедшего обмена репликами, саудит сначала побелел, потом побагровел, потом стукнул кулаком по столу, бросил ручку и, громко агрессивно топая, вышел. Следом в дверной проем просочилась вся саудитовская делегация, а в кабинете воцарилось гробовое молчание.       Так что если вкратце, то – да, Сережа совершенно не так себе это представлял. Правда, у него было одно оправдание. Довольно вялое, прямо скажем, оправдание, но все-таки было.       Многого от переговоров он не ждал. Да и никто от этих переговоров не ждал многого: самое интересное, что было с ними связано, с наибольшей вероятностью случилось на том этапе, где Наташа все пыталась подколоть Кондратия насчет паранджи и предлагала на скорую руку сшить что-нибудь похожее из занавески. Кондратий стойко держался и на провокации не велся, но очень уж забавно раздувал ноздри от негодования, кремлевские занавески остались в целости и сохранности, а Сережа очень старался не страдать заранее о времени, потраченном впустую. На соглашение он не надеялся.       Из упрямо негативного настроя второй стороны секрета никто не делал. Вообще Сережа такие переговоры называл: “Мериться длиной нефтепроводов”. И отступать от позиции, что нефтепровод у его страны длиннее и мощнее, не собирался. Саудит везде таскался с охраной и на официальном приеме пил из собственного бокала – Сережа вслух не комментировал, но про себя высокомерно хмыкал, а перед самым началом переговоров буднично предложил:       – Кондраш, хочешь поприсутствовать?       Кондраша сощурился, подкрался к его креслу и уселся на подлокотник.       – Испытываешь их терпение?       – Скорее оскорбляю религиозные чувства.       – Экстремист.       – Тиран и диктатор. Знаю. Слышал. Так хочешь или нет?       Кондратий заржал – ну, буквально заржал в голос, смехом этот звук можно было назвать с натяжкой, еще немного – и точно навернулся бы с подлокотника (в лучшем случае Сереже на колени, в худшем на пол), но был прерван открывающейся дверью и вынужден из вежливости встать.       А в просторном кабинете с большим овальным столом столом, где, судя по не улегшейся еще возне, только-только разместили прибывшую делегацию, они появились уже вместе – Сережа обаятельно улыбнулся гостям, пожал руку его величеству и галантно отодвинул стул для Кондратия. Саудит наблюдал с агрессивной внимательностью – смотри дыру не прожги, подумал Сережа, и завидуй молча – но молчал. Он вообще на все неудобные вопросы предпочитал отвечать агрессивным взглядом, Сережа – зубодробительной учтивостью, и этот изнурительный для обеих сторон разговор продолжался бы, вероятно, до бесконечности, если бы их гость не догадался позволить себе оскорбительный выпад в сторону европейских ценностей.       – Нас не будет учить порядочности страна, для главы которой норма – подменять законный брак интрижкой.       Вот оно как, значит. Значит, равноправные доверительные отношения для него – это интрижка, а традиция жен в покрывало заворачивать – признак высокой нравственности. Ну ясно. Сережа аж почувствовал, как переменился в лице – пришлось приложить усилия, чтобы вернуть маску вежливого безразличия или, как это принято называть, дипломатического приличия. Первой возникла мысль заявить об оскорблении и немедленно прервать переговоры – кто вообще позволяет себе так откровенно переходить на личности? – но ей на смену быстро пришла идея получше. Сережа перехватил взгляд глаза в глаза и почти скучающе уточнил:       – Позвольте уточнить, вас задевает лишь отсутствие штампа в паспорте? Этот вопрос решаем.       Вот тут-то он, едва дождавшись, что его слова передадут для оппонента, и развернулся к Кондратию с вопросом:       – Выходи за меня?       А Кондратий сказал:       – Ну конечно, – губами улыбаясь всем присутствующим и только глазами выдавая – да, ее самую. Проклятую свою панику.       При этом объяснялось все не в пример элементарно. Просто у них было негласное золотое правило, зародившееся неясно, в какой момент (Сережа подозревал, что как раз той осенью, когда вместе с правилом зародилось все остальное): в любом публичном безумии подыгрывать друг другу до последнего, даже если дело попахивает дуркой. И, видит бог, это правило не раз и не два позволяло выходить из игры победителями.       Правда, в более камерной обстановке – теперь-то в кабинете осталась только российская сторона – безотказное действие золотого правила прекращалось.       – Ну вот, – вздохнула в повисшей тишине Наташа, – из-за вашей великой любви мы поссорились с Саудовской Аравией.       – Невелика потеря, – отмахнулся Кондратий, стеклянным взглядом уставившись на дверь. – Серж, дорогой, посмотри мне в глаза и скажи, только честно, ты ебанулся, разучился шутить или ведешь сложную дипломатическую игру, потому что…       – Я серьезно, – перебил Сережа.       И кабинет погрузился в гробовую тишину еще раз.       Проницательные темные глаза прицельно уставились на него с явной целью прожечь дыру. Кондратий медленно моргнул, оттаял какой-то частью своего сознания и переспросил:       – Что, прости?       Сережа вздохнул. Все выходило – ей-богу, максимально не так, как он хотел. Но и на попятную идти было поздно. Поэтому оставалось только под пристальным взглядом всех присутствующих вылезти из-за стола и по закону жанра опуститься на колено перед соседним стулом.       Получилось, кажется, довольно громко, потому как за спиной кто-то нервно хохотнул тем смехом, которым никогда не смеются, если действительно смешно. Кондратий по-прежнему пытался прожечь его насквозь с той только разницей, что стеклянность наконец ушла – осталось недоумение. И что-то похожее на недоверие, щедро приправленное желанием поверить.       Либо он додумывал. Но домыслы получались приятные и обнадеживающие.       – Я серьезно, – повторил Сережа снова, твердо и без намека на иронию в голосе. Сглотнул подкатившее напряжение – вообще, тоже тянуло засмеяться. Или закрыть лицо руками: реальность мало напоминала образ, передающийся на уровне генетической памяти в форме заложенных в генокод общественных скреп. Но с собой он все-таки совладал (спасибо опыту публичных выступлений) аккуратно взял Кондратия за руку и без малейшей подготовки выдал: – Понимаешь, это все не то. Чужие религиозные чувства, неудачные шутки. Сложная политическая игра, пусть даже она. Это все совершенно не то. Просто как-то так вышло, что я тебя люблю. Чертовски сильно люблю. И хочу провести с тобой всю жизнь, желательно, долгую и счастливую. Да, вот это все получилось, честно говоря, довольно глупо, я хотел не так, и к тому же, мы никогда об этом не говорили, но, согласись, у нас ведь и гипотетической возможности не было, а теперь она будет, и если бы ты тоже… На самом деле я и так самый счастливый человек на свете. У меня есть все и даже больше. Но ты делаешь меня счастливее, и ты делаешь меня лучше, и я – я был бы очень рад. Поэтому… Прости мне прагматичный расчет бездушного бюрократа и выходи за меня, а?       По закону жанра в установившейся тишине должна была пролететь, жужжа, муха, или со звоном разбиться о паркет задетая локтем форфоровая чашка, но ничего из этого не произошло. Кондратий посмотрел на него совершенно поплывшим взглядом – что-то в нем читалось почти слезливо-растроганное – и рассеянно пробормотал:       – Сереж… Чтоб тебя, Сереж, ну нельзя так, – и, судорожно кивая, чередуя невнятные “да” и “конечно” с междометиями и шмыгая носом, почти упал со стула на пол, чуть не уронив заодно и Сережу, и поцеловались они, в отличие от прочего, как раз-таки очень кинематографично – под восторженные аплодисменты слегка удивленных, но обрадованных сотрудников, в окружении неловко поникших штативов и погашенных за ненадобностью репортерских камер.