Монах и кошка

Кот был рыжим, худым и облезлым. На руки не шел, на ласковые слова не реагировал, к еде снисходил только когда оставишь ему подальше и сам отойдешь, займешься своими делами и забудешь про него. Тогда приходил, набрасывался жадно, быстро ел и сбегал. Никогда не мяукал, не мурчал и в дом не просился. Словом, обычное диковатое животное. Косьма сам не знал, почему вообще так обращает на него внимание — кошек он никогда не любил. Да и сколько их к нему прибивалось и уходило за годы его отшельничества. Но, видно годы стали брать свое и уже хочется что-то живое под бок, пусть даже бессловесное. Или все дело в том, что его снова начали одолевать кошмары, после которых он просыпался задыхаясь, иногда с криками, иногда с зареваным лицом и не мог понять, где именно он находится, какой сейчас год и что было взаправду. Почему-то казалось, что кот в доме должен успокаивать в таких ситуациях. Поэтому Косьма решил его приманивать, пусть дело изначально и казалось безнадежным. Однако приманивать никого не пришлось — к вечеру сгустились тучи, небо почернело, а ветер поднялся такой, что пришлось заносить всю нехитрую утварь в дом, вдруг снесет. С первыми тяжелыми каплями дождя на крыльцо пришел кот — еще более грязный, чем обычно. Выражение морды его говорило лишь о том, что он сам не в восторге проситься под крышу к человеку. — Ничего не попишешь, братец, такую уж погоду нам с тобой Бог послал. Заходи-заходи, — сказал Косьма посмеиваясь, а потом вдруг сделал строгий голос. — Но это только на одну ночь! Кот прошмыгнул в дом и разразилась буря. Стучало и громыхало так, что уснуть еле удалось, а когда наконец получилось, был ему все тот же сон. Белое, черное, красное и золотое. С годами краски должны были потускнеть, образ забыться, но он видел как впервые, как тогда. Черная рубашка, ярко-алая кровь на мертвенно бледной шее, испачканные в крови волосы, которые в этом освещении отливали тусклым золотом. И белый, белый снег вокруг. Алое мешается с алым, кажется, что-то капает, он прижимает ничего не чувствующие от холода и потери крови пальцы к страшной ране, пытается зажать. Зовет и не может дозваться. Косьма проснулся с криком и резко сел на кровати. За окном больше не выло и не стучало, в окно даже светила выглянувшая из-за туч луна. В центре комнаты, в лунном пятне сидел кот и изучающе смотрел прямо в душу. Косьма откинулся обратно, отчего старые пружины кровати мерзко взвизгнули, а потом повернул голову и встретился с котом взглядом еще раз. — Что, страшно? — попытался сказать он, но вместо слов получилось какое-то карканье и он закашлялся. — Ну-ка, кыс-кыс... Едва Косьма протянул к нему руку, кот вскинулся с места, взмахнул хвостом и взлетел на подоконник. Заводить близкие знакомства он явно не хотел. А может и вправду испугался. Косьма тяжело поднялся на ноги и прошел к двери, кот тут же шмыгнул на улицу. — Ну и чеши себе, — буркнул Косьма и пошел обратно за припрятанными городскими сигаретами. *** Добраться до ближайшей деревни можно было за пару часов пешим ходом и за полтора-час на велосипеде при хорошей погоде. При размытых после дождя дорогах, как в то утро, путь занял все три часа. Мало того, что Косьма проспал утреннюю вымотавшись из-за ночных кошмаров, так он еще и опоздал к обедней. В церкви, впрочем, ему никто и слова не сказал, деревенский батюшка отец Никита был к нему весьма благосклонен и относился скорее как к блаженному. В отличие от остальных деревенских, которые считали его настоящим монахом-чудотворцем. Косьма просто измаялся в первый год, объясняя старушкам и особо впечатлительным мамочкам, что он не умеет исцелять людей, да и даже с заряжением воды дела обстоят не очень. Спустя время они с пришли к договору: всё, что он может сделать это молиться за них, а там Бог в помощь. И всё равно одна ретивая бабушка этим утром долго рассказывала ему про городского внука и просила благословения непонятно на что. Косьма умирал от жары и думал только о том, что выглядит отвратительно, измазанный в грязи пока добирался, не хуже дикого кота. А бабусе всё ни по чем. В церкви Косьма привычно опустился на колени перед иконами, где нужно было ставить свечки за упокой. Он крестился и шептал молитву, ощущая как постепенно успокаивается буря в душе. Прекратил только, когда понял, что молится не за упокой чужой души, а чтобы ему самому тут стало легче. Вышел во внутренний двор, попытался было спрятаться за углом, чтобы быстро перекурить и наткнулся на отца Никиту. — Тяжелая ночка? Косьма кивнул. Отец Никита даже не сказал ничего про его сигареты, но он чувствовал себя школьником, застуканным с поличным. — Годовщина поди? — Нет, годовщина зимой будет. А сейчас не пойму что происходит, какая-то тревога непонятная. — А, бывает. Ну, исповедь даже не предлагаю. Косьма усмехнулся. Они с отцом Никитой подчеркнуто никогда не говорили о прошлом, только дела насущные. — Ураган вас вчера не потрепал? Может, помочь чего? — Помочь-то можешь, вон там братья дуб распиливают, молнией раскололо, да и на кухне руки лишние нужны — все фруктовые деревья осыпались. А у меня для тебя есть послание. Отец Никита порылся в карманах широкой рясы и внезапно достал обычное письмо — с марками и штемпелем, Косьма таких уже несколько лет не видел. Едва взглянув на адрес и имя отправителя, он быстро перехватил конверт из рук батюшки и сунул себе в карман. Отец Никита только рассмеялся. — Я как знал, что у тебя на самом деле имя чудное. Бедная почтальонша наша чуть голову не сломала, говорит, сначала телеграммы дурацкие какие-то в наше село, да и одновремено в космос, а теперь еще и письмо принесли. — Телеграммы? Еще до этого телеграммы были? — Были, да сплыли. Не разобрались они там на почте и не смогли принять. Ну, или это тайна государственная, переписки, то есть. Но можешь спросить у Никифоровны, если хочешь, тебе она всё скажет. — Потом. Пойду на кухню, помогу чем смогу. — Что, даже не откроешь? Неужто не интересно, что люди пишут с большой земли. — Потом. — А коли помощь там какая нужна? — Нет. Этому человеку помощь не нужна. Тем более от меня. Косьма развернулся и пошел в сторону кухни. Бросать вот так любопытствующего отца Никиту было невежливо, но он знал, что тот не особо обидится. Письмо жгло через карман. *** За помощью в церковных делах они провозились до вечера. Отец Никита предлагал ему кров хотя бы на одну ночь, но Косьма отказался. Почему-то очень хотелось вернуться в дом и проверить как там кот — с утра его нигде не было видно. Добирался по темноте, но дорога была всего одна и почти не петляла, заблудиться было невозможно. А что до всяких лесных бесов и разбойников, о которых говорили между собой впечатлительные дети-служки, то к ним Косьма относился философски. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. К тому же он уже давно был не против, чтобы его забрали какие-нибудь лесные бесы. Но добрался он без приключений. Светила полная луна, так ярко, что было видно всё почти как днем. Косьма прислонил старенький велосипед к стене дома и вздохнул. Немного походил вокруг, призывая кота, но тот не откликался ни на придуманные имена, ни на простое кис-кис. После этого он умылся из бочки с дождевой водой и пошел в дом. Он открыл дверь и сразу понял, что что-то не так. Луна светила слишком ярко, но тени внутри дома превращали цельную картинку в мозаику, кусочки которой мозг не мог соединить. Золотые волосы, слегка отливающие серым в лунном свете, знакомый наклон головы, глаза, которые он не смог забыть даже спустя столько лет. Тот, а точнее сказать, то, что сидело сейчас в доме Косьмы выглядело, как Витя в его последние дни жизни. Косьма застыл на пороге. Он не мог ничего сказать, не мог даже сотворить крестное знамение. Существо с лицом Вити усмехнулось и в груди отозвалось болью. Глупое сердце больше всего на свете хотело обмануться. — Так и будешь стоять в дверях? — голос тоже его. Косьма вдруг как-то резко понял, что это не сон, не бред и не предсмертная галлюцинация. Существо в доме было реально. Дышало, двигалось, улыбалось и щурилось очень знакомо. Вот только настоящим не было. — Изыди, бес, — наконец прохрипел Косьма и с трудом поднял руку ко лбу, собрав пальцы в щепоть. Витя... оборотень, выглядел разочарованным. — Как пожелаешь, — сказал он и действительно исчез. Косьма привалился к дверному косяку и попытался угомонить слишком часто бьющееся сердце. Осознавая, кто и что явилось ему, больше всего на свете он желал только одного — увидеть это еще раз. Витя снился ему много лет, живой и мертвый, увидеть его снова во плоти было мукой, но и мечтой тоже. — Господи, — тихо произнес Косьма, — если это не наказание, а испытание мне, то дай сил пройти его. *** Бес появился опять на следующий день к закату. Всё время до этого Косьма провел в тревожном ожидании и молитвах. Сначала он долго не мог уснуть, хотя измученное тело требовало отдыха, пытался понять, не почудилось ли ему. Но для галлюцинации бес был слишком реальным. Потом он начал припоминать что вообще знал о таком явлении, как бесы — оказалось, что неожиданно много. Причем, все знания касались не священных текстов, а местных слухов. Бесы почему-то были жаркой темой в местном приходе, который показался немного отставшим от жизни даже Косьме с его монастырским опытом. Здесь на полном серьезе относились к домовым, буднично обсуждали, как кого-то из жидкого пролеска вывел леший, а уж разговоров о том, что там-то и там-то бесы напакостили было не счесть. А чего стоило, как его самого приняли за вещего старца! Отец Никита советовал не обращать внимание на это язычество, а вскоре Косьма покинул деревню ради отшельничества, отсекая себя от кучи пустопорожних разговоров. Но почему-то вся эта чушь засела в памяти. Бесы пакостили по дому, портили молоко у коров, воровали скотину и иногда маленьких детей. Бесы могли притвориться чем-угодно, просто чтобы запутать человека и посмеяться — например, над пьяным, или дурачком. Бесы могли довести до самоубийства, они не знали жалости в своих играх, а одержать верх над ними было невозможно — только молиться и надеяться, что отстанут сами. Его личный бес появился на закате. Просто сидел на срубе, где Косьма обычно колол дрова. Только что его не было и вот он здесь. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Бес не двигался, а Косьма тоже как будто прирос к земле. Человек... существо... что бы это ни было, оно выглядело как Витя. Живой невредимый Витя, всё в той же черной рубашке и зачесанными по моде девяностых волосами. Надо же, двадцать лет прошло, а Косьма помнил его в таких мельчайших деталях. Ничто не стерлось и не размылось со временем. Пчёла как будто застыл в его воспоминаниях молодым и счастливым, а сейчас просто вышел прямо у него из головы. Бес пошевелился и Косьма автоматически потянулся к нательному крестику. — Так-так, давай без резких движений, — сказал бес, выставив руки вперед. — Что тебе надо? Уходи! — Так мне уйти или все-таки рассказать, что мне надо? Боже, как похож на Витьку. Его интонации, его вечное ерничание даже в простых вопросах, его усмешка. — Если я перекрещусь, то ты исчезнешь? — Советую придержать это грозное оружие на крайний случай. Косьма тяжело вздохнул. Вот пристал же и не отвяжется! — Ладно, рассказывай зачем пришел. Только... убери это, — он взмахнул рукой рядом с лицом. — Что «это»? — Смени личину. Тебе же всё равно кем притворяться. Я понимаю, что ты специально, чтобы мне больнее сделать, но я с тобой таким говорить не стану. Лицо беса — красивое лицо Вити, — на мгновение исказилось. Как будто кто-то ударил по приклеенному витражу изнутри — по стеклу пошли трещины, но осколки не посыпались. — Извини, не могу. Я бес низшего уровня, к таким фокусам доступа нет. Какую дали рожу, с тем и хожу. Косьма утомленно прикрыл глаза. А может, все-таки галлюцинация? Может, на самом деле он вчера не доехал до деревни еще утром, заблудился в лесу по грязи, да так и сгинул. Или когда возвращался обратно впотьмах слетел с велосипеда, ударился головой об корягу и вот теперь наслаждается предсмертными картинками от умирающего мозга. Вроде бы по теории какого-то мыслителя за несколько секунд сна у человека могла промелькнуть целая ненастоящая жизнь перед глазами. А перед смертью мелькать должна вроде бы своя. Уж в чем он был полностью уверен, так это в том, что на смертном одре он обязательно увидит Витю. Более того, было время, когда он пытался приблизить этот славный миг. Бес никуда не исчезал, но начинал терять терпение. — Ну так что? Поговорим так? Мне эта морда тоже не особо нравится. — Какой-то хреновый из тебя бес, раз не можешь даже лицо поменять. Нечистый почему-то оскорбился. — Ой, ты посмотри от кого я это слышу! А монах из тебя не хреновый, нет? А я ведь говорил нашим, что ты самое идиотское задание для выпускного экзамена, которое можно придумать. Ну серьезно, говорю, какое там ему спасение души, еще немного и сам сорвется на саночках в Ад. И делать ничего не надо, только стой и наблюдай. В любой другой момент Косьма был бы ошарашен такой информацией, а сейчас испытал только злость. И жгучее желание вломить. Витьке. Тому, кто выглядит как Витька. — И что же ты не попросил задание посложнее, умник? — А я ленивый. Тут делов на пять минут. Хоп-хоп и душа твоя у меня в кармане, — бес выразительно подвигал бровями. — Не дождешься. — Это мы еще посмотрим. Для начала я тебя выведу на чистую воду. Ну какой из тебя монах-отшельник? Живешь на бережку моря, как барин, раз в неделю катаешься в село за продуктами. У тебя даже огород тут хилый. А еще ты рыбу жрешь — ну и какое тут усмирение плоти? Самое настоящее чревоугодие. Никому не помогаешь, даже молишься спустя рукава. А разговоров о тебе тут ходит — святой, светлый старец... Да у тебя даже волосы не седые. — Нет, седые! — Да, но на старца ты тянешь с трудом. Вообще отлично выглядишь — как стареющая кинозвезда. И потом — какой нахрен старец? Тебе вообще сколько, пятьдесят? Так вот, в пятьдесят люди только жить начинают. Ты Колина Фёрта видел? — Какого еще чёрта? — Фёрта, блин, темнота. Хотя чего это я, ты же типа отрекся от мирской жизни, в кино не ходишь — да и какой кинотеатр в таких ебенях. Вот я едва из Ада вырвался, так сразу в кинцо сходил... Ладно, объясняю популярно для отставших от поезда: Сильверстра Сталлоне в полтос помнишь? Да должен помнить, мы же с тобой ходили тогда на «Судью Дредда» и он был просто отличным, хотя там всё понятно, Голливуд, пластика... Бес продолжал болтать, выводя какую-то хитрую актерскую метафору, сравнивая все части «Рокки» между собой, но Косьма уже едва слышал его за шумом в ушах. Он правда это услышал, но даже без прямого подтверждения накопилось слишком много косвенных фактов. Звуки как будто не хотели выходить из пережатого спазмом горла. Но он пересилил себя, получилось очень жалобно: — Вить? Это правда ты? Бес осекся на середине фразы и замолчал. Нахмурил брови, как-то съежился и погрустнел разом. — Да. Это правда я, — ответил он и исчез. Косьма зажал себе рот ладонью, хотя здесь бы никто не услышал его всхлип. В глазах, впрочем, было сухо. *** На следующее утро Косьма спустился к берегу моря и расставил сети. Его обитель находилась рядом с обрывом и практически все спуски к воде были довольно крутыми, но одна укромная дорожка выводила к тихой заводи. Раньше в сторожке, которую он сейчас занимал с благословения и попустительства отца Никиты, жили рыбаки, но давно уже ушли к более рыбным местам. Витя был абсолютно прав: монах-отшельник из него получился так себе. Мало того, что жил не в таких уж суровых условиях, можно сказать жировал и чревоугодничал, так еще и от церкви по сути сбежал. Со вчерашнего дня Косьма ни разу не молился, а только думал о молитвах. Как же так получилось: он пришел в церковь, потому что много лет назад казалось, что больше некуда идти. Изначально у него была благая цель — покаяться, стать лучшим человеком, замолить грехи свои и друзей. Если первые две вещи оказались весьма легко выполнимы, то с третьей неожиданно вышла загвоздка. Все эти годы Косьма скорее оплакивал Витю, чем молился за него, даже не думая о посмертных муках его души. Более того, горе было так велико, что в какие-то моменты он думал о нем, как о живом — словно они просто расстались и теперь никогда не смогут увидеться снова. Очень удобная ложь, которая почему-то не рассеивалась со временем. Но он даже представить не мог, что Витя всё это время был в Аду. Наверное, стоило все-таки в две тысячи первом не зассать и закончить начатое, чтобы присоединиться к нему. Утренний холод пробирал до дрожи, Косьма намочил ноги пока возился с сетями и в итоге устроился сидеть прямо на голой земле. Недалеко что-то зашуршало и из-за колючих кустов степенно вышел давешний рыжий облезлый кот. Несколько секунд они с котом играли в гляделки, а потом Косьма тяжело вздохнул и отвернулся. — Ну мы же оба знаем, что это ты, зачем этот цирк. Если хочешь говорить со мной — говори, я готов. Он повернул голову снова — на месте кота теперь сидел Витя и упорно смотрел в сторону моря. Судя по выражению лица, настроение у него было так себе. Косьма подумал, что можно было бы просидеть так долго, просто молчать и жадно впитывать чужие черты, которые и без того были высечены в памяти. Он выглядел живым. На горле не было страшной смертельной раны, грудь вздымалась от дыхания, ветер слегка трепал волосы. Витя обернулся и взглянул ему прямо в глаза, мгновенно стало неловко. Косьма похлопал себя по карманам — сигареты взял с собой, а вот спички оставил дома, идиот. — Могу помочь прикурить, если надо, — насмешливо сказал Витя. Косьма дернулся. — А сам? — Никакого смысла — в этом состоянии я не чувствую ни вкусов, ни запахов. Так что и удовольствия от курения никакого, так, одна имитация. — Прости. — Не смей извиняться. В голосе у Вити мелькнули стальные нотки и Косьма наконец увидел то, что не хотел замечать — это же был не совсем он. Принадлежность к нечистой силе оставила на нем едва различимый след, который всё равно проявлялся, пусть и мелькал быстро, как всплеск рыбы под толщей воды. Смотреть на это было не страшно, скорее, непривычно. Как будто с давно знакомым человеком случилось что-то непоправимое, что изменило его навсегда. Оно и случилось, Господи. — Так ты будешь курить? — Нет, спасибо, до дома потерплю. — Ну нет так нет. — Расскажи зачем пришел. Витя дернул уголком рта, показывая что тема ему неприятна. — Поверишь или нет, но я рассказал всё вчера. — Да ладно? — В общих чертах. — Пчёла. Не ври мне в лицо. Витя отвел глаза и снова по его лицу как будто пробежала рябь. Мимолетная тень чего-то нездешнего и пугающего. Косьма гадал почему он вообще может видеть ее — не потому ли, что ему позволяют? — Ладно, твоя взяла. Я соврал вчера. Ну, то есть, примерно пятьдесят на пятьдесят сказал правды и вранья. Косьма молчал, не собираясь упрощать ему задачу наводящими вопросами. — Я сказал правду по поводу того, что меня прислали за твоей душой. Они там пришли к выводу, что ты круто развернул свою жизнь, обратился к Богу, отмолил все грехи, но шанс вернуть тебя на темную дорожку еще есть. — Бред, — слово сорвалось с губ, хотя он собирался молчать. — Это даже звучит смешно. Так не бывает. Витю это почему-то позабавило. — Ты же знаешь, что это правда. Чувствуешь, что вот сейчас я тебе не вру. Ты вообще всегда меня мог раскусить, не делай глупое лицо. Иногда ты просто не хотел мне верить — это уже другой вопрос. Косьма с трудом удержал себя от комментария. При жизни Витя говорил, что простил его за всё, но после смерти, видимо, нашлось что вспомнить. Что ж, нельзя его за это винить. — Тогда в чем ты вчера соврал? — В том, что это очень простое задание — забрать твою душу. Это не так. Косьма фыркнул и покачал головой. — Зря не веришь. Мне, знаешь ли, претит идея моего нынешнего начальства, что человек просто не может раскаяться. Как-то это подрывает баланс добра и зла, не находишь? Иначе бы все шли прямым строем в Ад, и никаких праведников не было бы — а среди них ведь столько павшего народу, у-у... Ну да ты знаешь, церковные тексты небось изучал. И вот мне эта идея последнего искушения святого кажется очень дурацкой. Казалось бы — человек всем всё доказал, ну отъебитесь уже от него. — Я уж точно не святой. — Я и не про тебя, я так, в общем. Никто не заслуживает вечных мук за бурную молодость. — Ну и херовый же из тебя получился бес. Витя расхохотался. — На себя-то давно смотрел? Но ладно, что я вчера наговорил — я на самом деле так не считаю. Мне больше на руку был вариант, где ты меня не узнаешь, точнее, думаешь, что это просто нечистая сила с моим лицом, закономерно от нее бесишься и душу свою оставляешь при себе. Но даже так я у тебя ее выцыганивать не собираюсь. Ага, щас, пусть подавятся. Буду херовым бесом до самого конца. — Все равно ерунда какая-то выходит. Разве тебя не накажут? — Сейчас — нет, я же на задании. А потом как-нибудь распетляю, да и что они мне могут сделать, чего я от них не видел? А еще они наверняка думают, что ты мне свою душу тут же отдашь, как миленький, или ляпнешь какую-нибудь херню, которую можно расценить как передачу души — вот не надо. Сам знаешь что. Просто молчи. И даже в ту сторону не думай. Витя продолжал болтать, выдавая горы пустопорожней информации — постоянно хотелось встряхнуть головой, чтобы лапша слетела с ушей. Нет, какое-то зерно правды за всем этим определенно было, но что-то еще не озвученное не давало покоя. Косьма так любил его болтовню, сам был тем еще пиздаболом, в юности они могли разговаривать ни о чем часами. Чуть позже это Витькино свойство стало его раздражать, просто видеть и слышать его не мог, тогда они страшно ругались, могли сцепиться по любому поводу. Потом он понял, что именно его так раздражало и всё вновь стало замечательно. А потом он долгие годы мечтал снова услышать его голос и вот, мечты сбываются. Почему-то всегда шиворот-навыворот, как обычно. Все не так, не там и слишком поздно. Болезненная догадка появилась на краю сознания и заслонила собой всё сказанное. — Вить, — тихо позвал Косьма. — Ты здесь, потому что я умираю? Витя замолчал на полуслове, как будто его выключили. Спустя несколько секунд, которые ничего не решали, он все же ответил: — Да. Косьма глубоко вздохнул. Почему-то от этой новости, от осознания и подтверждения стало так спокойно. Ну конечно же, как может быть иначе? Он умирает и поэтому может видеть Витю. Он всегда знал, что увидит его перед смертью. — Прости. — Не нужно извиняться. Всё хорошо. *** После известия о своей скорой кончине Косьма ощутил, как внутри разжалась какая-то пружина, которая казалась давно уже заржавевшей и полу-развалившейся. Впервые за долгие годы он смог вдохнуть полной грудью. Этой ночью хорошо спал, в кои-то веки ему ничего не снилось. Утро он начал не с молитвы, а с вылазки на море — давно уже хотел так сделать, но все как-то недосуг было. Вода оказалась холоднее, чем он думал, не проплыл и трехсот метров, быстро вернулся обратно и долго прыгал на берегу пытаясь согреться. Витя не назвал ему точную дату и причину смерти — по правилам не положено, — но было бы забавно заболеть и простудиться в результате необдуманного осеннего купания. В доме он замер и огляделся. Что обычно делают люди перед смертью? Собирают вещи, убирают жилье, пишут завещание? Весь его нехитрый скарб мог поместиться в одном ящике, в доме действительно стоило хотя бы полы вымыть, да и огород перекопать на всякий случай. Еще стоило написать прощальное письмо отцу Никите и оставить его прямо здесь, на столе. Не хотелось тратить оставшееся время на поездки в деревню. На столе всё это время лежало другое запечатанное письмо, ровно там же, где Косьма оставил его в первый день. Он не хотел его читать, всё откладывал. Но в свете последних новостей письмо перешло из разряда внешних раздражителей в незаконченные дела. Косьма обреченно уселся за стол и тупо уставился на конверт. Обычный почтовый, плотная бумага, крупные ровные буквы обратного адреса, а вместо адреса получателя — название деревни и почтового отделения. Его фамилия и была выведена с особым тщанием, а инициалы украшены завитушками. В младших классах ради интереса Саша выучился писать разными почерками и даже левой рукой, начитавшись каких-то шпионских романов, но для себя в итоге оставил самый красивый, «министерский», как они шутили. Косьма поднял конверт и взвесил в руке — да, там совершенно точно не поэма на несколько листов, которые он строчил из армии, — попытался посмотреть сквозь бумагу на свет. — А просто открыть и прочитать это для слабаков, да? Косьма не смог сдержать ухмылку. Витя появлялся, когда ему вздумывалось, а исчезал, когда не хотел отвечать на сложные вопросы. — Думаешь, я ссыкло? — Нет, ссыкло это слишком сильно сказано. Ты просто отлыниваешь от дел. А как узнал, что скоро отчаливать, так и расслабился по полной. — Интересный у тебя взгляд на мир стал. — О, да, оттуда интересная такая перспективка открывается. Как там — высоко сижу, далеко гляжу... — Витя вышел из тени, прошел пару шагов красуясь, но в тесном домике было не так уж много места чтобы повыделываться, так что он картинно развернулся и упал спиной на кровать, — О-оу, снизу тоже видно достаточно. Косьма взмахнул конвертом. — Так что, советуешь открыть и прочитать? — Я не имею права тебе советовать — это только твой выбор. — Как-то это странно получается. Ты у меня душу должен забрать, но говоришь о свободе выбора. — Ну да, душу ты вроде как должен отдать сам. По своему собственному выбору. И я не собираюсь у тебя ее просить, повторяю. Косьма улыбнулся. — Всё равно непонятно. Ведь какой же это личный выбор, если душа добыта обманом. Витя раздраженно закатил глаза. — Вот если бы я тебя не знал, я бы сказал, что ты тупой. Но я прекрасно помню, как ты в школе логические задачки щелкал; куда только всё подевалось. Но ладно, объясняю на пальцах: оба ведомства, мое и то, которое повыше будет, стоят на принципе свободной воли. За время своей жизни каждый может натворить делов, нагрешить капитально, ну а потом и раскаяться, а то как же без этого. Точной таксы того, как лучше отмолить какой грех никто не знает, но тем интереснее! А потом нам поступает разнарядочка — впрочем, на праведников истинных она тоже поступает, не думай, искушать всех приходится, — мол проверьте этого человечка, слишком уж он чистенький стал, а что будет, если подковырнуть? — А что будет? — А по-разному бывает. Какой-то слишком уклончивый ответ. Понятно, что этот разговор был если не на последнюю тема, которую хотел обсудить с ним Витя, то точно в конце списка. И вообще они заняты тут какой-то ерундой. Казалось бы, дни Косьмы на этом свете сочтены, а Витька вообще вернулся из Ада, им бы сейчас обсуждать ну точно не мироустройство. А вот поди ж ты, сидят и пытаются завязать непринужденный диалог, как будто на плохом свидании с совершенно неподходящим человеком. — Вот ты говоришь, что я не дурак, а все равно не понимаю. — Ну а тут-то что непонятного? — Как-то это всё слишком мелко звучит. Как будто мы не о душе бессмертной говорим, а сколько стоит мясо на рынке обсуждаем. Что за ростовщичество — нагрешил, потом помолился и всё, грех сняли? Обманываешь ты меня, Витюш, снова зубы заговариваешь... Сложно сказать, что именно послужило спусковым крючком — смысл фразы или ласковое обращение, но Витя подскочил с кровати как ужаленный. Не приближаясь ни на шаг, он каким-то образом навис над Косьмой, заполнил этой аурой злости всю небольшую комнатку. — Вот, узнаю своего старого знакомого. Одно и то же, каждый раз, уж сколько мы твердили миру. Мне всегда было неприятно, когда ты мне не верил, но списывал всё на твою твердолобость. Упертый, как баран, даже сейчас, после стольких лет. Говоришь ему чистейшую, кристальную правду — он не верит. Потом я понял, что у тебя просто паранойя, а я — удобный объект для нее. Но я думал, что у тебя хотя бы после моей смерти крыша на место встала, — он покрутил пальцем у виска. Косьма попытался вдохнуть — это было сейчас не так-то просто сделать. В ушах бухал пульс, а в груди что-то мелко тряслось от страха. Очень похоже на сонный паралич — типичное состояние после его зимних кошмаров. Только тогда Витя виделся ему мороком, а сейчас был опасно реален. — Нет, Витюш, — с трудом выдавил он. — С твоим уходом крыша уехала полностью. Удушливая волна отступила так же резко, как и нахлынула. Витя стоял у кровати какой-то растерянный и почему-то взмокший. Косьма судорожно втянул воздух и поднял руку вверх: — Только не исчезай! Пожалуйста. Останься, я не сержусь. — Извини. Я не особо себя контролирую, я действительно в бесах не так уж давно, — он издал странный смешок с нотками истерики, — И такого еще никогда не случалось. — Я всё понимаю. — Да ничерта ты не понимаешь! Читай письмо. Косьма уже и забыл про конверт, который он продолжал судорожно сжимать по инерции. Бумага немного не пережила бури эмоций и местами измялась, а местами пошла пятнами от вспотевшей руки. Но нигде не порвалась, даже странно. — Думаешь, стоит? — Стоит или нет — ты же хочешь прочитать на самом деле. — Не хочу, — беззащитно сказал Косьма. — Не хочу Саньку ни видеть, ни слышать. Не могу. — И он об этом знает, и именно поэтому прислал письмо, а не припхался сюда действовать тебе на нервы. — Ты же знаешь, что там, в конверте. О чем он пишет. Витя опять возвел очи горе и хлопнул себя по лбу. — Ну знаю, конечно же знаю. Для меня в этом состоянии нет преград. Я могу читать сквозь запечатанный конверт, ходить сквозь закрытые двери, перемещаться куда захочу, принимать любой облик, входить в сновидение, и еще кучу разной фигни, которую я даже не проверял. — А ты знаешь, что будет, если я прочитаю? — Ты вообще мои объяснения про свободную волю слышал? — Витя снова заводился, глаза блестели как-то нездорово, слегка безумно. — Есть множество вариантов развития событий, которые зависят от твоих решений. Ты можешь спокойно прочесть письмо, оно тебя не укусит, а потом уже подумать что делать дальше на основе полученной информации. — У меня есть свобода воли и множество вариантов развития событий, но в каждом из них я умираю. — Примерно так, любая человеческая жизнь идет в эту точку. Послушай, я и так объяснил тебе кучу того, что не следовало бы. Да, я могу видеть некоторые варианты развития твоей судьбы, потому что я бес и приставлен к тебе. Более того, я могу даже посмотреть несбывшиеся варианты твоей судьбы, пересказать тебе их ради интереса и запугать разными ужасами. Но письмо читать все равно придется. — Там есть ты? — Где, в письме? — Нет, в вариантах моей судьбы? Несбывшихся. Лицо Вити стало совсем уж беспомощным. Он прикрыл глаза, тяжело вздохнул, а когда открыл их снова сделался веселым. — Да, конечно. Есть варианты, где я выжил. — И дожил до моих лет? — Ну конечно. Могу тебе даже показать как бы я выглядел. Только сейчас выберу вариант поприличнее, а не тот, где я сторчался в конченого нарика, и не тот где попал в психушку. Косьма не успел рта раскрыть, как вдруг человек перед ним изменился. Это произошло так быстро, он только глупо моргнул и вот, вместо Вити перед ним кто-то другой. Только наклон головы очень похожий. Косьма встал и сделал пару нерешительных шагов. Человек перед ним был знакомым и чужим одновременно — Витькины черты лица, которые в юности казались точеными со временем как будто слегка оплыли, словно свечной воск. Испарилась молодость и из осанки — вся фигура как-то уменьшилась, округлилась, плечи ушли вперед. Время — то самое, которое могло бы быть, — оставило и морщины, заломы вокруг рта и глаз, и от улыбок, и от горечи. Волосы выцвели, но остались все такой же буйной копной, в которой проскакивали серебряные нити. Глаза... глаза остались те же. Витя болезненно вглядывался в него в ответ, как будто впервые позволил себе рассматривать открыто — в обмен на собственный досмотр. Выражения лица его было читать также просто, как и раньше. Горечь, боль, грусть. Косьма не задумываясь поднял руку и коснулся его щеки, проследил пальцем морщинки у глаз, потрогал беспокойный лоб. Витя был теплым, как обычный человек, только дышал как будто через раз. Смотрел пристально, словно просил чего-то. Косьма опустил голову, сокращая расстояние между их лицами. — Нет, — Витя сделал шаг назад и крепко схватил его за запястье. — Нам нельзя. — Почему? Сейчас-то какая разница? — Потому что я не могу позволить тебе потерять всё, что ты сделал, из-за одной глупости. — Ты не глупость. — Я не могу, — сказал Витя, отступил еще на шаг и отпустил его руку. — Это то, почему я здесь. Чего они и добиваются, почему отправили к тебе именно меня. Чтобы ты отдал всё, что у тебя осталось в обмен на ничего и получил вечность в Аду. Я не могу так. Извини. Он покачал головой и исчез. Косьма закрыл лицо руками и глухо заорал: — Ты теперь всегда будешь так делать?! Витя! В ушах звенело от собственного крика. Вокруг никого не было. *** Письмо он все-таки прочитал, только глубокой ночью. Ворочался, не мог уснуть, то рука немела, то из окна дуло. Конверт являлся перед внутренним взором каждый раз, когда он закрывал глаза. Пришлось вставать, искать в запасах свечу, потом сходить на крыльцо за забытыми спичками, потом зажигать это всё в кромешной тьме и читать, словно настоящий старец с лучиной над древними текстами. Дочитав Косьма глубоко вздохнул и прикрыл глаза. В каком-то смысле он был как Витька — тоже знал, что там написано, ну или возможные варианты. Просто так Саня бы не написал, не решился бы его беспокоить. Он задул свечу, отложил бумагу в сторону, вернулся в кровать и заснул почти мгновенно. На следующий день занялся домом и вещами. Перебрал накопившиеся и от прежних жильцов, и от него ящики — всё, что годилось для дальнейшего использования оставил и сложил аккуратно, а всякую рухлядь и ветошь залежавшуюся вынес во двор, и сжег в наспех разведенном костре. Не так уж много таких вещей было, он еще при въезде дом перетряхивал. Мельком Косьма подумал о том, что письмо Саши тоже хорошо было бы сжечь. Раз уж он собрался писать отцу Никите, чтобы хоть как-то объясниться, оставлять эти два письма рядом было бы странно и нежелательно. Письмо — теперь уже другое, которое стоило написать, — снова занимало все его мысли. Косьма нашел в ящике старый недописанный журнал погоды, простую тетрадь в клетку с пожелтевшими от времени страницами. Когда-то в доме жил какой-то биолог, или еще какой ученый, который педантично записывал температуру окружающей среды, количество осадков и облачность, но похоже эти данные оказались не такими уж и важными. Он вырвал несколько листов, а ручка у него и так имелась — купил пару месяцев назад на почте. В итоге опять сидел как дурак за столом, смотрел на лист бумаги и ничего не мог придумать дельного. Как начать? Что сказать? Как объяснить всё и не напугать при этом? Хотя кого он так боится напугать — отца Никиту что ли. И ему самому в тот момент будет уже глубоко всё равно на чужой испуг. Витя появился бесшумно, но специально так, чтобы Косьма его заметил краем глаза. Тоже не хотел пугать. И просто невидимым быть не хотел. Молчал, гипнотизируя стену напротив. Косьма отложил ручку и повернулся к нему. Витя не вернул свою молодую внешность, так и остался взрослым и уставшим, словно пришел из его мечты — той, где смерти не было, а они просто расстались и должны были больше никого-никогда друг друга не видеть. И вдруг встретились. — Знаешь, твои запреты бессмысленны, — сказал Косьма продолжая вчерашний диалог, и вот теперь пусть попробует отвертеться. — В православии грех — не только сделанное дело, но и мысль о нем. Нечестивые мысли, знаешь, которые тоже нужно отрабатывать покаянием. Только я не считаю эти мысли нечестивыми и каяться за них не собираюсь. Я люблю тебя, Витька, всегда любил и буду любить сколько мне оставлено. И никакими запретами это не перешибить. А если мужеложство грех, то может он меня ко дну и потянет в итоге. Витя тяжело вздохнул, знакомо скривил рот и нахмурил лоб — вот откуда все эти морщины, ну конечно. — Быть может, есть еще шанс. Остальные-то грехи ты отмолил, а у тебя там тот еще списочек. — А этот не успею, — сказал Косьма с какой-то легкостью и веселостью. И снова повторил: — Я никогда за это не каялся и не собираюсь. Не считаю это правильным, пусть даже по всем канонам не так. О многом в жизни жалею, об этом — нет. — Ты очень изменился. — Двадцать лет прошло. — Да, точно. Витя замолчал, только невесомо постукивал пальцами по бедру — старая привычка, выдающая нервозность, — на него всё еще не смотрел. — Я прочел письмо. Саша умирает. — Я знаю. — Ты был у него? Он тебя видел? Кивнул, а потом помотал головой. — Просит, чтобы я приехал. Исповедоваться мне хочет. Чтобы я его грехи не отпускал, а просто выслушал. Знаешь, это так странно, он, наверное, сейчас слабый очень, а все равно делает так, чтобы его волю исполняли. Ставит в условия, в которых невозможно ему отказать. — Но ты ведь можешь ему отказать. Косьма кивнул растерянно. — Я так злился на него, гос... — вовремя осекся. — После того, как он понял, что меня смерть миновала, вы ушли, а я остался, он как-то воспрял духом. У него как будто цель появилась — поставить меня на ноги, сделать нормальным. Говорил, что меня сберегли высшие силы, чуть ли не специально для него. Витя наконец посмотрел на него, глаза сочувствующие, понимающие, а губы горько изогнулись. — Ты поэтому пытался покончить с собой? — Не только. В целом всё беспросветно как-то было. Но зачем ты спрашиваешь, ты же и так всё знаешь. — Нет, не знаю. Могу посмотреть любое событие, но не понять твои мотивы, — Витя вдруг улыбнулся. — Никогда тебя не понимал толком. Смотрел, восхищался, любовался, бесился и не понимал. Непознаваемое космическое пространство. Косьма рассмеялся, но быстро унял себя. — Зачем ты здесь, Витюш? Тебе больно со мной так же, как и мне, а то и того больше. Разве не было других бесов, которые могли тобой прикинуться? Витя снова улыбнулся — на этот раз жалко и вымученно, глумливо развел руками. — Не смог отказаться от такого предложения — увидеть тебя снова. Ну и оставить тебя на растерзание чужим бесам тоже не мог. Они посчитали это забавным, что тебя в Ад приведу именно я, так и порешили. Я, знаешь, сначала думал вообще не показываться, просто побыть рядом и наблюдать за тобой. Но ты стал каким-то нервным, дерганным, чувствовал меня что ли. Совсем меня измучил. Я перекинулся в кота. А дальше ты сам видел. Вот такой из меня хреновый бес. Да из меня всё хреновое вышло — что бес, что друг, что спаситель. — Не говори ерунды. Кот из тебя отличный получился, — он поймал Витину улыбку и улыбнулся в ответ сам. — Нет, это ты хорошо всё придумал... Только давай больше не будем ссориться. Ни у тебя, ни у меня на это нет уже ни сил, ни времени, — он вдруг прибавил невпопад: — А к Саше я не поеду. Витя пожал плечами. — Да будет так. *** И действительно они больше не ссорились, это оказалось неожиданно легко. Темы для разговоров находились, хоть и преимущественно не веселые. Казалось, что они ведут один и тот же разговор, который всё длится и длится всю жизнь, вплетая в него новое — как раньше. Уж о чем только они не разговаривали, что толку жаловаться на темы теперь? Какие есть. — Ты у Томы с Филом на могилах был? — Ну был. Косьма пытался обойти очевидное «а на своей», переформулировать хоть как-то, но вышло совершенно по-медвежьи: — И что там? — Камни, — Витя произнес это со всем возможным ехидством — ну конечно, прочитал сказанное между строк. — А-а. А Фила у вас там не видел? — Нет, в Аду точно нет. Может, у него дело какое незаконченное, или ему повезло и смерть всё искупила. Он же умер, как там раньше говорилось, наглой смертью? — Это немного другое. У Фила скорее мученическая. — А, ну или так. Зря он вообще это поднял, но не спросить не мог. — Я и у Юрия Ростиславовича был. Прими мои соболезнования, пожалуйста. Косьма кивнул. Из всех жизненных ран эта болела меньше всех. Отец слег внезапно, сгорел быстро, но на последние дни к нему он успел — тут уж стоит сказать спасибо Сане, который примчался в монастырь с новостями и забрал обратно в Москву. Перед смертью они хорошо поговорили, отец, как настоящий ученый и агностик не просил ни исповеди, ни отпущения грехов, а просто искренне говорил, что гордится им. Что смог свернуть с кривой дорожки, пусть и заплатив за это слишком большую цену. Он тогда нарыдался на жизнь вперед и больше действительно не мог плакать, только иногда просыпаясь после кошмаров чувствовал влагу на щеках, как продолжение сна. Проводив отца вернулся в монастырь и принял постриг, сменил имя, плотно закрыв дверь в предыдущую жизнь. — Спасибо. Это было очень давно, я еще не решил по поводу церкви. Как раз тогда и определился. — Знаешь, я все еще не понимаю зачем ты это сделал, — Витя смотрел на него со спокойным интересом. Его слова про отца не были уколом и сейчас он не задирался, спрашивал искренне. — Ты ведь мог изменить жизнь любым способом. Нет, я понимаю, что ты выбрал самый радикальный, иначе это был бы не ты, но... Косьма усмехнулся. — Не в этом дело. Это же не про жизнь, а про смерть. Мне кажется, я так и умер тогда рядом с тобой в снегу, перед нашим офисом. Только почему-то завис между жизнью и смертью, ни туда, ни сюда. Нужно было уже определяться, а поскольку там, в мире живых, мне нечего было делать — всё уже наделал, что мог, — то осталось сюда. — Потрясающе объясняешь, — Витька фыркнул. — Всё очень понятно. — А папа сразу всё понял. — Ну еще бы, он же у тебя профессор! Нет, какая все-таки жалость, что я даже водки за него выпить не могу. Настолько вкуса не чувствую, что она мне и водой не кажется, а просто, знаешь, жидкость из ничего. Редкостная дрянь, всё удовольствия от пребывания на земле портит. Витю действительно бесила невозможность поесть и поспать по-человечески. Он неизменно исчезал, когда Косьма садился обедать, а вечером желал спокойной ночи и растворялся в темноте. Про ночь даже объяснил, что не сбегает, а дает возможность выспаться — в его присутствии гарантированы только кошмары и бессонница. По той же причине Витя не помогал ему перекапывать огород, а только сидел невдалеке и наблюдал за работой, кажется, с удовольствием. — Ты пойми, если я этой земли коснусь, то испорчу ее. Здесь ничего больше не вырастет, или вырастет такое, от чего одни беды будут. — По-моему, ты просто отлыниваешь, — сказал Косьма, отдуваясь после тяжелой работы. — Ко мне же ты дотрагиваешься и ничего не происходит. — О, тебя не испортят даже мои прикосновения, вот такой ты замечательный. Это была шутка, но лишь наполовину. После признания Витька перестал от него шарахаться и держать пионерское расстояние. Сам садился рядом, позволял касаться невзначай, мог смеясь взъерошить ему волосы. О большем Косьма и не просил, не давил. Витя в прошлом так часто исполнял его безмолвные и озвученные вслух просьбы, без споров и высмеиваний, что конечно же он мог сделать для него такую малость в ответ. Времени и без того было в обрез, чтобы тратить его на пререкания. Но отказаться от прикосновений полностью не мог, так же как и сам Витька не смог оставаться невидимым наблюдателем. Неожиданно зарядили дожди, задули осенние ветра и по вечерам они прятались в доме. Витя залезал с ногами на кровать и читал одну из забытых рыбаками книг, иногда зачитывал что-то вслух, а Косьма садился рядом или на полу, по старой привычке устраивал голову у него на бедре. Так они засиживались далеко заполночь — беса не волновало отсутствие света, а Косьме в его присутствии всегда было тепло. Репертуарчик в доме водился еще тот: Джек Лондон, Сетон-Томпсон и неожиданно Робинзонада. Они с Витей немало поупражнялись в остроумии, обсуждая вкусы предыдущих жителей и всю иронию ситуации. — В Аду сильно страшно? Витя до этого лениво перебиравший его волосы остановился и поднял глаза от книги. — А ты с какой целью интересуешься? Косьма потерся лбом об его ногу. — Да так, просто. Ты же меня расспрашиваешь с целью узнать мои мотивы, вот и я решил. Ты тоже изменился. — И нет в моих изменениях ничего хорошего, — обрубил Витя, но тут же смягчился. — Дело в том, что я Ад толком и не помню. Как будто пелену сверху набросили, прикрутили яркость и дали общую анестезию. Это специально, я уверен, чтобы я тебе тут ужасов про наше ведомство не рассказывал, мол, не боись, на самом деле цивильно все. И сам не офигел от того, что тебе предстоит если ошибешься. Кое-что помню, но не чувствую. А если расскажу тебе, ты уже почувствуешь и будешь в ужасе. Так что не надо. — А если все-таки... — Космос. Он вздрогнул от старого имени, которого не слышал уже много лет. Витя тут же успокаивающе провел пальцем по его шее. — Не нужно, правда. Спроси о чем-нибудь другом. О чем хочешь. — О несбывшемся могу? Нашем. — Конечно. — Ты ведь заглядывал в разные варианты наших судеб, я правильно понял? Мы там... — он замялся, — какие? Хороший вопрос получился, правильный, раз Витька улыбается. — Всё такие же. Я видел не так уж много, когда начинаешь перелистывать можно серьезно увлечься и самому забыть в какой реальности находишься. Но во всех мы рядом и вместе, какая-то карма у нас, судьбой повязаны. Я бы даже сказал, обречены на совместное пребывание в опасной близости друг от друга. — И мы везде?.. — Косьма хотел погладить Витю по ноге, но в последний момент счел это слишком интимным жестом. И вопрос не договорил, хотя тот все понял. — Почти, был один вариант где мы с тобой были только друзьями. Представь себе: только один вариант из всех, а я просмотрел десятки. Кос, это даже смешно как-то. — Да уж, очень. Я забиться готов, что это мой косяк, принципиально не стал признаваться или что-то делать, хотя в тайне по тебе с ума сходил. — Сто процентов всё так и было. Хотя может и не в этом дело, я там тот еще мудак. — Как тебя спасти, Витя? Вот теперь не тот вопрос — погрустнел и смотрит так, будто уже прощается. — Опять ты... Ты меня и так спасаешь, прямо сейчас. И дальше ничего не заканчивается, твоя бессмертная душа и мое спасение тоже. Мы же одна команда. Выиграешь ты — выиграю я. Ему вообще было легко говорить, он теперь в этих тонких материях как рыба в воде, а вот Косьма теперь переживал, что умрет. Вот те раз, прошли уже годы, когда мечтал о смерти, но в последнее время перестал страшиться и просто ждал своего часа. Но теперь зная, что Витя останется один, в своем новом «состоянии», как он выражался, с двадцатью годами Ада за плечами и неизвестным будущим... Но что же он мог сделать? Спросить, но Витя сам не знал или обманывал по бесовской привычке. *** — Интересно, была ли какая-то точка, где всё можно было бы изменить, увести в сторону или хотя бы затормозить? Я раньше часто думал об этом, потом перестал, а теперь вот снова вспомнилось. — Не думаю, что существует какая-то конкретная точка, слом, изменение — это иллюзия как раз для того, чтобы жалеть. Повернуть можно было в любой момент, мы оба это знаем. А вообще это всё очень сложно, ведь я когда просматривал наши альтернативные варианты думал о том, что ничерта не понимаю на самом деле. Вроде бы бес, столько могущества, возможности, которые и не снились, а мозг всё еще человеческий — не может это объять и осознать. Маленький глупый человеческий мозг. Примитивное восприятие реальности. Ты там чего делаешь? — Витя сменил свой высокопарный тон и посмотрел на него подозрительно. Косьма отмахнулся и в который раз заглянул в ящик. — Да сигареты ищу. Курить хочу страшно, как-то недооценил я эту свою зависимость. Или независимость. — Блин, ну что за человек? Хотел курить — так и курил бы себе, ты ж из-за меня жрать не бросил. Витя только лениво махнул рукой и пачка сигарет материализовалась посреди стола. Причем, точно его пачка, уже открытая и помятая. — Ну и где она была? — А вот не скажу, сам мучайся и тайники свои вспоминай. Одно в толк не возьму — ну зачем идти курить к морю? У тебя тут ни души, можешь хоть лежа в кровати курить. Чтобы пафоснее что ли? — Ой, ну посмотрите на него, верх анархизма — покурить в кровати. — Верх тупости идти к морю курить на ветру, когда можно покурить дома и в комфорте, — авторитетно сказал Витя, но покорно вышел вслед за ним на крыльцо. Они медленно побрели к берегу, Косьма пытался поджечь на довольно сильном ветру спичку, а потом сигарету. Помощи у Витьки не просил, тот и так улыбался слишком ехидно. Море это была его боль. Косьма пообещал сам себе, что будет плавать каждое утро, да и Витю может уговорит, но сначала зарядили дожди, а потом задули ветра и море беспрестанно волнило. Купаться в такую погоду было проблематично, даже если формально балл шторма был небольшим, волны затягивали вслед за собой так, что можно было зайти и не выйти. Осень — что поделаешь. Оставалось только ждать штиля. Вот и сейчас волны были приличными. Опасными, но красивыми — насыщенно-лазурный цвет, белые барашки пены... — Ну посмотри какой вид, не жалеешь же, что вышли сюда! — Косьма наконец смог поджечь сигарету и с наслаждением затянулся. Витька презрительно хмыкнул, глядя на море. — Чё я тут не видел, скажи. И ты тоже. Ты иногда меня поражаешь, на мир смотришь как Маугли. — Что-то ты разворчался, погода что ли действует? — Ага, к старости суставы стало крутить. — Не-не-не, старость здесь только у меня. — Ой, из тебя такой старец, что просто обхохочешься. До сих пор куришь позерски, как кинозвезда. Косьма усмехнулся, затянулся покрепче, а потом как бы невзначай повернулся к Вите, наклонил голову. Тот повернулся к нему с недовольным лицом и Косьма выдохнул дым ему прямо в рот. Витя застыл в клубах дыма, даже глаза от неожиданности прикрыл. Соблазнительная картина, чистый грех. Дистиллированный. — Я бы врезал тебе, Космос Юрьевич, да жалко тебя. — Хоть что-нибудь почувствовал? Запах, вкус. — Почувствовал. Да всё не то. Не ухмыляйся, умник. — Извини. Это было выше моих сил — так не сделать. — Не извиняйся, тебе ж даже не совестно. Может, в дом пойдем, ветер дует ого-го. — Тебе ж не холодно. — Зато тебе холодно. Пойдем, нечего тут... — Давай еще немножко постоим, а? Красиво тут, хорошо очень. Витя обреченно вздохнул и пробормотал что-то про упрямых баранов. Они стояли, смотрели на воду, Косьма вдыхал свежий соленый воздух и чувствовал себя просто неприлично счастливым. Витька зачем-то обхватил себя руками, как будто ему и вправду было холодно. Может, он все-таки врал и чувствовал хоть что-то? Нужно было действительно идти в дом. И вдруг Косьме показалось, что там, в воде что-то происходит. Среди уже нешуточных волн мелькало что-то светлое, то появлялось, то пропадало. На рыбу не похоже, на какую-то выброшенную гадость тоже... — Помогите! — Вить. Ты слышал? — Что? — Кто-то на помощь зовет? — Где? — Там, в волнах. — Да где? — Помогите, кто-нибудь! Косьма сорвался с места и побежал вниз, к своей заводи. Там волны были не настолько сильными и был шанс, что его не отнесет к берегу сразу же, едва он зайдет в воду. Впрочем, волнило там тоже прилично. Он остановился не доходя до самого берега, выбрал пригорок повыше и прыгнул. Уже в холодной воде, чуть не пойдя ко дну сразу же, он понял насколько идиотским был этот поступок — он в одежде, более того, в длинной рясе и грубых джинсах, нырнул черти-где в осеннее штормящее море. Уму непостижимо. Впрочим, как и все что он делал по жизни. — Спасите! Косьма быстро сориентировался, развернулся и поплыл на голос. — Держись! — крикнул он, но не был уверен, что его услышали. Девушка — а это была и вправду очень юная, перепуганная девушка, держалась из последних сил. Когда он доплыл она едва не ухнула под воду окончательно, он нырнул за ней и вытолкнул ее наверх. — Держись за меня. За спину, за шею. — Не могу, руки сводит. — Держись, говорю! Жить хочешь? Ну значит держись! Девушка вцепилась ему в плечи так, что он сам чудом не захлебнулся от неожиданности, и они поплыли к берегу. Ветер дул им в спину подгоняя, но приходилось бороться с течением, ряса путалась в ногах, а сам он совершенно продрог. Но девушке определенно было еще хуже. Волны с силой накатывали на берег и с такой же мощью откатывались назад, унося с собой прибрежный мусор и даже небольшие камни. Нужно было хорошо подумать куда именно плыть, чтобы они могли выбраться. Косьма взял курс на торчащий из земли валун, с него легко можно было перепрыгнуть на берег, но сначала до него еще нужно было добраться. С каждой минутой плыть становилось всё тяжелее. А что самое страшное, он чувствовал как пальцы на его плечах разжимаются. — Не могу, — почти на грани слышимости прошелестели сзади и Косьма перехватил чужую руку через плечо, удерживая их обоих плаву. Греб он теперь одной рукой. Когда они добрались до валуна, девушка немного пришла в себя, а он почти выбился из сил. Нахлебался воды, перед глазами мелькали черные мушки, постоянно тянуло вниз, дыхания не хватало. — Держись, — сказал он в последний раз и нырнул, выталкивая девушку вперед навстречу валуну. Она вроде бы как-то зацепилась и выползла на него, хотя и ударилась наверняка, бедняжка. А вот его мгновенно отнесло в сторону волной. Он еще видел, как девушка обернулась, на ее лице был какой-то нечеловеческий ужас и отчаяние. Она безнадежно протянула ему руку, но он уже ушел под воду. Глаза, уши и нос залило, он падал в черноту. Внезапно кто-то схватил его за шкирку и потащил вверх. Косьма жадно вдохнул воздух, тут же закашлялся, начал отплевываться. Нечеловеческой силе, которая его несла было все равно на эти трепыхания. Его протащило по волнам к берегу, как какую-нибудь рыбацкую лодчонку на канате, и вынесло на берег. Косьма не пролежал на спине и двух секунд, как его снова скрутило жутким кашлем. Было такое ощущение, словно он там не воды наглотался, а сразу тины наелся и водорослями закусил. — Ви... тя... спас... Витька! — Ну здесь я, здесь, чего шумишь. Косьма поднял голову. Витя и вправду сидел неподалеку — над лежащей уже на берегу девушкой и, кажется, слушал ее пульс, прижав к шее пальцы. Вот позер, он же мог без этого всего! Да и вообще, мог бы и помочь, кстати. — Жива? — Жива, в отключке. Ты ее спас, вытолкнул тогда. Я просто сюда перенес. — Я там чуть не... чуть не... — Умер? — Витя улыбался как-то странно. Одновременно с поддёвкой, как он любил и умел всегда, но при этом очень грустно. Косьма вдруг понял всё, что только что произошло. — Пчёла... ты чего натворил, родной?! — Ну-ну, не волнуйся так, — Витька тут же подошел поближе и присел к нему прямо на землю. — Всё хорошо. Вот теперь всё правда хорошо. — Я должен был умереть там. Спасти ее и умереть. А ты что наделал! — Еще спасешь, спасатель хренов. Тут еще спасать не переспасать. — Зачем? Ты же знал, что так будет! Так должно было быть! — Я не смог смотреть, как ты умираешь. Вот ты бы смог на меня? Ай, чего я спрашиваю... — Что теперь с тобой будет? — Пиздец, — Витька улыбался какой-то совсем шалой улыбкой. Не отводил глаз, всматривался как будто дырку в нем хотел провертеть. Косьма снова закашлялся, его участливо поддержали за плечи. Витя не отпустил его, а наоборот прижался лбом ко лбу. — Всё так, как и должно быть вот сейчас. А они пусть все подавятся, я не отдам тебя никому. Ни тем, ни этим. Рано тебе еще на тот свет. Живи дальше, пожалуйста, счастливо. — Ты же знаешь, что не получится. Без тебя. — Знаю. А ты все же постарайся. — Не уходи. Пожалуйста. — Я не могу. За всё нужно платить. Я ни о чем не жалею, Космос. Вообще ни о чем. Витя быстро коснулся губами его лба, потом громко чмокнул в переносицу, рывком встал, отошел на два шага не сводя с него пристального взгляда и исчез. — Витя, стой. Витя! Нет, Витя! Ничего не происходило, только ветер завывал вокруг, поднимая грязь и песок, а волны с ревом бились о берег. Спасенная девушка наконец пришла в себя и жутко раскашлялась, выворачивая легкие в траву рядом. Косьма подполз к ней поближе. В голове эхом звенели слова Витьки, вертелись между собой и перекручивались, теряя смысл и меняясь на противоположные. Он вроде бы сказал, что девушку еще спасать и спасать? Действительно, ей все еще была нужна помощь. Одно дело выбраться из воды, а дальше что и как? Наверняка она не соображала где находится. Выглядела она тоже странно — в каком-то сдельном купальнике на все тело, больше похожем на гидрокостюм, на правой ноге болталось крепление и кусок веревки. Косьма помотал головой. Девушка откинула с лица налипшие волосы и наконец посмотрела на него прозрачными голубыми глазами — ну чисто ундина. — Вы живы, — просипела она и снова закашлялась. — Да как-то, с божьей помощью, — Косьма нервно рассмеялся и поддержал девушку за локоть. Как всё поменялось-то за секунды. То он спасает, то его спасают, то опять наоборот... — Вы под воду ушли, я думала уже всё. — Я тоже думал. Встать можешь? — почему-то не получалось «выкать» этой девчонке, она его младше как минимум вдвое и сама маленькая-маленькая. Но донести ее сейчас до дома на руках он не смог бы. — Давай по чуть-чуть, тут рыбацкая хижина недалеко. — Телефон есть? — Нету. — Пиздец, — тяжело выдохнула девушка и Косьма с ней согласился. Они встали поддерживая друг друга и медленно пошли пошатываясь, как будто еще не вылезли из бурлящих волн. Косьма часто оглядывался, ему всё казалось, что сейчас откуда-то из-за поворота покажется Витька. И причем сделает так, что Косьма его видеть будет, а эта незнакомая русалка — нет. И что на самом деле ничего страшного не случилось, и всё действительно идет как надо, включая Витькино вмешательство в его судьбу. — Вы не подумайте, что я идиотка и полезла в шторм купаться. Мы с ребятами за волнами и приехали. Сёрферы мы, ну, начинающие. Нам это место рассекретили, геотег скинули, сказали, что именно в середине осени лучшие волны. Ну волны-то норм, а вот остальное не очень. Косьма покачал головой. Она определенно была в шоке, потому и рассказывала ему всё это. Ну, речь связная — и то хорошо. Он понятия не имел, что делал бы, оставайся она без сознания дальше. — Что-то пошло не так? — Всё пошло не так. Меня отнесло от ребят, ветер ужасный, дальше треснул сёрф — да, такое бывает, — потом крепление порвалось. Я пыталась грести к своим, но испугалась, сёрф отнесло в сторону, меня в другую... — ее затрясло. — Всё-всё, не рассказывай, береги силы. — А вы здесь один? — Да. Я монах-отшельник вроде как. — Вы просто постоянно оборачиваетесь, как будто ищете кого-то. — А, это. Тут иногда бывают другие люди. Помощь бы нам сейчас не помешала, — Косьма вдруг остановился как вкопанный, так что девушка, которая повисла у него на руке, покачнулась и чуть не потеряла равновесие. — Я не маньяк, честно. Просто монах и живу здесь. К местному приходу приписан. Девушка рассмеялась, но как-то нервно. — Я и не думала так! Просто помощь бы реально не помешала. — До ближайшей деревни далековато, но я дойду. — Да вы что, вам же обсохнуть надо, вы весь дрожите! Косьма пожал плечами. Он не чувствовал холода, а о том, что вылез из моря десять минут назад даже не думал. «Соберись, соберись», — стучало в его голове почему-то голосом Витьки. Впрочем, он и так был на взводе. Они наконец дошли до дома, Косьма бросился растапливать печку-буржуйку, а потом спохватился, что девушке нужно переодеться в сухое и укутаться во что-то. — Бери всё, что видишь. Вон там полотенце, там одеяло, там ряса еще одна... У меня тут немного всего, но тебе нужно согреться. — А вы? — Я нормально, я сейчас... — Как вас зовут хотя бы? — девушка уже закуталась в его одеяло и смотрела на него обеспокоенно. — Косьма. — Какое странное имя. — Церковное. — А раньше какое было, до церкви? — Не помню уже. Почти такое же. — Вы извините, я чушь спрашиваю, просто всё еще на нервах. Меня Настя зовут. Они неловко пожали друг другу руки. И тут Косьма вдруг вспомнил. — Ты говорила, что где-то здесь было место где вы остановились, вам его рассекретили, так? Я тут знаю одно похожее, туристы облюбовали, местные ворчали очень... Недалеко отсюда, полчаса быстрым шагом. — Стойте, вам нужно согреться, вы прямо так пойдете? Вы же тоже только из моря и сами едва не утонули. Мои друзья наверняка уже всех на ноги подняли, в МЧС точно позвонили, ищут меня... — Я пойду им навстречу, — Косьма выскочил из домика и бросил испуганной Насте напоследок: — Ты грейся, всё хорошо будет. Я пойду. Он побежал вдоль берега, взяв левее от той дороги, что вела в деревню. Примерно там была проселочная дорога, которую накатали машины туристов, ездившие на «тайное место». Судя по обилию этих самых туристов, жалоб от местных и вот этого явления Насти-русалки место было совершенно не тайное. Косьма как-то прогуливался ради интереса в ту сторону — ничего особенного, просто большая лужайка на которой удобно устанавливать палатки. Наверняка и друзья Насти приехали дикарями, а теперь метались по окрестностям в истерике. — Прямо как я, — сказал Косьма в пустоту и покачал головой на мгновение задохнувшись от горечи, что теперь ему никто не ответит. Много лет назад он с трудом отвыкал от того, что очередную его шутку не подхватит насмешливый знакомый голос, на дурацкий вопрос не засмеются, и не предложат какую-нибудь еще более глупую идею, чем он мог бы придумать сам. Ну и за какие грехи ему нужно переживать это снова, если Витька говорил, что он всё искупил? Врал, наверное. И все равно в глубине души Косьма надеялся на чудо. Вот сейчас он разберется с этим неожиданным делом — испытанием, конечно, как же еще, — спасет Настю окончательно, передаст ее с руки на руки друзьям, а еще лучше вызванным сотрудникам МЧС, с чувством выполненного долга вернется в дом и там его будет ждать Витька. И плевать на смерть, на правила и всю эту бесовскую братию. Есть вещи сильнее и важнее. В начавших сгущаться сумерках он увидел электрический свет и побежал навстречу. Из минивэна, который двигался не так уж быстро по обычному грунту ему засигналили, а он замахал руками. — Настя жива! Настя жива, она недалеко! — заорал он и машина резко остановилась, только комья земли из-под колес полетели. Водительская дверь открылась, выскочил бледный взъерошенный парень. — Ты кто такой? — Да всё равно кто, Вов, если она жива! — истерично завопила какая-то девчонка тоже вылезая из машины. — Я монах, живу неподалеку. Настя выплыла у моего мыса, чудом спаслась. Меня отправила за вами. Девчонка разрыдалась, уронив в лицо в ладони. Ее попытался утешить еще один парень, который сидел в машине. Водитель возвел глаза к небу и перекрестился. — Слава Богу. Спасибо тебе, божий человек. — Нет времени, поехали. Она там мерзнет, у меня с удобствами не особо. — Да, конечно, сади... тесь. Косьма влез на пассажирское сиденье рядом с водителем и еще раз выслушал сбивчивую историю про сёрферов и тайное место. Девушка всё плакала и звонила всем подряд: какому-то Олегу, который еще остался ждать МЧС на месте кэмпинга, родителям Насти, своим родителям, еще общим друзьям и знакомым. Она тряслась в истерике, ее сосед тщетно пытался ее утешить. — Теперь скорая еще и нам понадобится. Как назло в аптечке даже валерьянки нет, — тихо произнес водитель, руки на руле у него мелко подрагивали. Косьма хотел предложить ему поменяться местами, но потом решил что сам не в лучшем состоянии. Всё происходящее казалось ему немного нереальным, а звуки доходили как из-за толщи воды, словно он все еще продолжал тонуть. — Как она, с ней всё в порядке? — У вас мокрая одежда. Это вы ей помогли выбраться, да? — Аня, отстань от него, не видишь, что человеку тоже хреново. — Ну вот, а ты говорил спасателей отменять. Он не успевал отвечать, только кивал или мотал головой, которая была как ватой набита. В машине был неплохой кондиционер, от теплого воздуха он сначала согрелся, потом наконец ощутил мокрые тряпки на себе и его начал бить озноб. Дальнейшее слилось в мешанину пятен. Он помнил, как они остановились у сторожки, как все высыпали из машины, начали обниматься с Настей и снова плакать, а он не мог найти силы выйти из спасительного тепла. — Олег звонил, там МЧСники командуют в цивилизацию ехать, то есть в деревню. — Конечно, он совсем плох, у него жар, кажется. — Косьма! Косьма, как вас по батюшке? Он с трудом разлепил глаза. — Юрьевич. — Косьма Юрьевич, вы нам покажете где деревня? Говорите с нами, показывайте дорогу. «Соберись. Еще немного». Он практически не говорил, но куда ехать показывал. Кто-то с заднего сиденья беспрестанно тормошил его за плечи. — Косьма, не засыпайте. Вам нельзя спать! Ну что же вы, даже мне не так хреново! Настя-русалка. Круговорот спасения в природе. Он спасал русалку, его спас бес, а потом еще раз, и еще раз, и так до бесконечности. В очередной раз открыв глаза он заметил знакомый дом. — Стой! Вот тут тормозни. — Где? — Это дом друга моего. Священника. Я пойду у него заночую. — Да вы с ума сошли! Косьма открыл дверь и вышел из машины, благо водитель успел притормозить. Дом отца Никиты был словно подернут дымкой, расстояние до него то увеличивалось, то уменьшалось. Он дошел до ворот, практически не слыша криков сзади, постучал три раза и настала чернота. *** Обычно скорая из ближайшей краевой больницы доезжала до деревни примерно за минут сорок, максимум час, если дороги размыло дождями. Но в этот раз благодаря своевременному звонку в МЧС она добралась всего за четверть часа. В машину погрузили всех серферов за исключением водителя минивэна, который поехал за ними вслед. Настю-русалку быстро укутали в теплое, измерили температуру и давление, а ее подруге Ане, которая до сих пор никак не могла перестать плакать, укололи успокоительное. Косьму, который находился в невменяемом состоянии от немедленной госпитализации спас отец Никита — и то только потому что врач на скорой оказался знакомый. Все-таки решение постучаться в знакомый дом оказалось верным. Обо всем этом Косьма узнал уже через две недели, которые провел в забытьи. Он валялся с лихорадкой, страшно кашлял, практически ничего не ел и не отличал день от ночи. У его постели попеременно дежурили то жена отца Никиты, то его сын, который вообще-то был врачом в краевой больнице и приехал к родителям в отпуск. Косьма изредка выныривал из снов — не привычных кошмаров, а какой-то видоизмененной реальности, которую забывал мгновенно, — и видел то отца Никиту, читающего что-то в углу комнаты, то сочувственные лица его домочадцев. Смешно, но он даже не знал имени его сына, который, похоже, вытащил его с того света еще раз. Жену звали Марья — до этого он видел ее пару раз в церкви. Очень неловко, вылез из своего медвежьего угла и стольких хороших людей побеспокоил, которым он еще и приходился никем — так, божьим человеком. На третьей неделе пребывания в чужом доме болезнь стала отступать. Температура больше не повышалась, в груди не клокотало, Косьма стал нормально есть и даже выходить на улицу. Как только пришел в себя понял, что ему необходимо обратно к морю, как можно скорее. Он совершенно не помнил, что ему чудилось в бреду, но точно знал, что Витьки там не было. А значит, он был где-то еще. Но пока Косьма не чувствовал себя настолько хорошо, чтобы вынести часовую пешую прогулку и не свалиться где-нибудь по дороге. Этого делать было никак нельзя, иначе все усилия Вити пойдут чёрту под хвост. В один из дней выдалась хорошая погода, солнце пригревало в последний раз в этом году, ветер слегка колыхал листья на деревьях еще не срывая их безжалостно. Косьма сидел во дворе на лавке у дома и наблюдал за весьма ухоженным садом отца Никиты. Марья ушла в церковь, а сын вчера уехал обратно в райцентр — хороший же у него отпуск получился. Отец Никита вышел из дома, набивая трубку табаком. Раньше Косьма даже не замечал, что тот курит, да еще и так затейливо — вот насколько близко они были знакомы. Он подвинулся на лавке и отец Никита сел рядом с подветренной стороны. — Анастасия звонила, справлялась как ты, — сказал отец Никита, раскурив трубку. — Она уже выписалась из московской больницы, всё с ней в порядке. Хочет приехать на днях и поблагодарить тебя. — Это не обязательно. — Это тебе не обязательно, а ей обязательно. Косьма вяло пожал плечами. Ему, если честно, было всё равно. Саму Настю он практически не запомнил, она как будто отошла на второй план во всей этой ужасной истории. Он был уверен, что даже не узнает ее когда она приедет. Как в анекдоте: «а был ли мальчик?». Да и никакие благодарности ему и вправду были не нужны. — А, забыл еще сказать. В домишко-то твой полиция приезжала, всё там перевернули... Они со спасателями приехали, так положено. — Проверяли не маньяк ли я? — Да прям! Проверяли на кого дом записан, денег хотели струсить под шумок. Как хорошо, что Марья это еще десять лет назад решила. Участок твой — часть прихода, как и дом, и всё что в нем. Хотя, по-моему, в то время когда его строили это самозахват земли был... Но потом задокументировали, да. Косьма усмехнулся. Время шло — менты не менялись. — Паспорт твой там нашли, да, он у меня, если что, ну чтобы ты знал и не нервничал. — Отец Никита, я не пойму зачем этот разговор. Ходите вокруг да около, кружите... Не лучше прямо сказать? — А я и так говорю как есть! Паспорт твой у меня, полиция к тебе претензий не имеет, так что если ты вдруг захочешь Анастасию в Москве навестить, или друга своего, или еще куда уехать, то... — Гоните меня? — Да Господь с тобой! — отец Никита аж дымом подавился от возмущения и долго кашлял. Весьма натурально, причем, непохоже на игру. — Я просто говорю, что ты здесь не привязан и волен поступать как хочешь. — А вам откуда знать, как я хочу? — сказал Косьма и тут же устыдился своей резкости. — Извините. — Ох, Косьма-Косьма... Я еще когда тебя увидел, понял, что ты особенный человек и на дорогу божию свернул как-то случайно. — Вся наша жизнь — дорога к Богу, разве нет? — Ну конечно же. И прийти к нему можно не только обратившись к церкви, закутавшись в рясу и отгородившись от искушений священными стенами. Косьма молчал. Отец Никита тяжело вздохнул и продолжил: — Существуют люди, для которых воцерковление лишь часть пути. В многих из нас сильно мирское и иногда оно зовет обратно, и в этом нет ничего плохого. Во сне ты часто разговаривал. Звал какого-то Виктора. — Он умер. — Я так и понял. И более того, если уж ты просишь не ходить вокруг да около, я знаю. Интернет имеется, фамилия у тебя видная, а банда ваша была очень заметной благодаря твоему другу Александру. Косьма прикрыл глаза и постарался никак не реагировать, а просто дышать. Отец Никита осторожно тронул его за руку. — Я это всё говорю не чтобы тебе боль причинить, не чтобы гнать отсюда или шантажировать, упаси Господи. Ты можешь оставаться здесь сколько-угодно, конечно же, жить в доме или здесь в церкви, да хоть у меня живи. Но действительно ли это то, чего ты хочешь? — Вы не понимаете. Я должен оставаться здесь. — Кому? Ты полжизни бежишь от себя самого и страшишься не расплаты в этом мире, и не геенны огненной, а самому себе в глаза взглянуть. Но так ли страшно то, что там находится? — Всю. Отец Никита вопросительно приподнял брови. — Всю жизнь, а не половину. Всегда боялся и всегда бежал. — Ну разве это дело? Разве душа твоя не мучается? — Мучается. Но верите или нет, здесь ей спокойнее всего. — Хорошо. Я не давлю на тебя, не выгоняю, это не совет даже, а факт: если ты вернешься в мирскую жизнь это будет не проигрыш. Это будет просто продолжение твоего пути. — В мирской жизни нет ничего для меня. — А здесь есть? — Не... — Косьма запнулся. — Не знаю. Отец Никита встал с лавочки, выбил табак из трубки, похлопал Косьму по плечу напоследок и ушел в дом. Спустя неделю после этого разговора Косьма уже был на дороге. Он шел медленно, плечо оттягивал баул, который ему собрала Марья. Пролесок перед ним всё не кончался, казалось, он идет вечность, хотя если смотреть на время выходило не так уж много. Отец Никита выдал ему с собой старенький телефон, наказал звонить хотя бы пару раз в неделю, а раз в две как минимум показываться в деревне, если уж такое дело. Косьма выключил телефон, едва увидел свою сторожку и виднеющееся вдалеке море. Он вошел в дом, отмечая что вещи лежат не на своих местах. Кто-то пытался здесь прибраться после прихода полиции, в итоге сложил всё аккуратненько, но на свой вкус. Письмо от Саши так и лежало на краю стола в уже распечатанном конверте. Косьма положил рядом с ним телефон и вышел из дома. Он пошел к морю, к тому самому месту, где они с Витей стояли в последний раз и углядели в волнах Настю-русалку. Сейчас не было ни волн, ни ветра, полный штиль. Косьма сел на землю, скрестив ноги и продолжил смотреть на водную гладь. Он сидел так долго, то вглядываясь в горизонт, то переводя взгляд на прибрежные воды. Сгустились сумерки, задул ветер, поднялись небольшие волны — обычное дело к ночи, тем более осенью. Вдруг Косьма подскочил, потому что ему показалось, что внизу что-то есть. Он сбежал по тропинке к заводи, на этот раз потратил несколько секунд на то, чтобы сбросить хотя бы сковывающую движения в воде рясу. Человек лежал на волнах, как будто держался в воде сам, на спине, но глаза его были закрыты, а сам он не двигался. Он не выглядел как мертвец, но и особо живым его тоже было трудно назвать. Косьма не мог оторвать взгляд от такой невероятной картины, словно сон или галлюцинация. Он бросился в волны, в несколько больших гребков добрался до цели. Издалека можно было ошибиться, но близи всё подтвердилось — это был Витя. Его взрослый уставший Витя. Он сгреб его в объятья, потянул на мель, попутно пытаясь прощупать пульс. Витя дышал, под пальцами билась жилка. И только в этот момент, все еще стоя в воде и обнимая его, Космос заплакал. *** — Ну вот и первый круг, — сказал отец Никита, прикуривая сигарету от его зажигалки. Было странно видеть его не в рясе, а в «гражданском», а еще наблюдать как он затягивается обычным «Мальборо», а не набивает пижонскую трубку. Летний воздух плавился от жары, всё изнемогало в ожидании хорошего ливня. Мимо пробежала стайка ребятишек, игравшая в казаков-разбойников, кто-то предложил сделать засаду и объектом укрытия стала неловко припаркованная машина отца Космоса. Тот вечно бросал ее как попало, задумавшись о чем-то или просто потому что так спешил домой, а потом вздыхал над царапинами. И вот сейчас совсем рядом с капотом пролетела палка и из-за машины показалась вихрастая мальчишечья голова. Космос сделал страшные глаза и мальчишка скрылся обратно, а потом дети с воплями бросились врассыпную. Космос покачал головой и прикурил уже себе. — Первый? А что, будет еще? — Ну это вы сами решите, будет или не будет, честное слово, — отец Никита махнул рукой, как будто раздосадованный чем-то. — Свобода выбора. Помнишь? — Помню. И долго буду помнить, кстати? — Некоторое время. Потом забудется, конечно, будешь думать, что всё приснилось или сам себе придумал. Но вот про свободу выбора и голову на плечах, пожалуйста, не забывай. Космос кивнул, глядя поверх его плеча. Из-за угла соседского дома вынырнул Витька, запыхавшийся, бежал, улыбался. Увидев, что Кос не один притормозил и улыбка пропала, выражение лица стало одновременно такое вопросительное и подозрительное — мол, чё за поц? Отец Никита не оборачивался, а только хлопнул Космоса по плечу, обогнул его и пошел в противоположную сторону. Быстро исчез во дворах, как растворился. Кос не двигался с места, просто продолжал курить. Витя подошел ближе, они привычно обнялись, хотя уже виделись утром. — Это чё, ты уже с сектантами болтаешь? Ну на минуту тебя нельзя оставить, — он сверкнул своей ускользающей улыбкой, достал сигарету из-за уха и прикурил от сигареты Космоса, не обращая внимания на зажигалку. Космос помнил свои мысли — вчерашние, недельной давности. «Он не должен заметить, что я им любуюсь». А почему, собственно? — Да чё ты, просто мужик мимо шел, огоньку попросил. Я его впервые вижу, как и он меня. Какие сектанты, тебе голову напекло? — Не, мне не напекло. Это может тебе напекло, ты ж у нас ближе к солнцу и чернявый какой. Космос закатил глаза, а Витька со смехом взъерошил ему волосы. — Ну так чё, чего по делам нашим? Идем за рыночек сегодня базарить, я ж ничего не путаю? — Не путаешь. Но я вот думаю, может ну его нахер? Витька даже не удивился особо. — Хм, ну идея твоя была. — Не моя, они предлагали настойчиво. Но мне что-то стрёмно, Пчёла. Про эти мутки с рыночком разные слухи ходят, что менты там вовсе не крыша, да и вообще кто-то с кем-то территорию делит... Ой, вот в этом всём черт ногу сломит, а может нас заодно того. Он был уверен, что Витька скажет, что он ссыкло. Или что-то в таком же духе. Сам уговорил, а теперь спрыгивает с темы. Но Витя только затянулся покрепче и посмотрел как-то задумчиво. — Ну если такое дело... Куда ты, туда и я, ты же знаешь. А если ты не пойдешь, то чё я там забыл. Но деньги нужны. И работа нужна. — Менее рискованная для здоровья, знаешь. Я послушал разное и ну его нахер. — Ну нахер и нахер. Куда сейчас пойдем, раз время освободилось? Космос затушил бычок, бросил наугад в сторону урны (наверняка не попал) и жадно вдохнул раскаленный московский воздух. — Может, в парк? Там мороженое. А потом в киношку на вечерний или ночной, как смотришь? Витя почему-то развеселился. — Мороженое, киношка... Кос, ты такой ребёнок. А новую жизнь с понедельника? — Да хоть со вторника, а. — Бэ. Погнали, чего тут стоять и твоим из окна глаза мозолить. Они отошли на пару шагов, Кос обернулся и нашел взглядом свой балкон. Отец курил, чуть высунувшись наружу и отчаянно делал вид, что не смотрит в их сторону. Кос махнул ему рукой, а папа пару секунд поколебавшись все же махнул в ответ.