Осколки неба

Как это вообще произошло? Как это могло в принципе случиться с кем-то вроде меня? Спрашиваю об этом себя уже который год. Но обо всём по порядку. День это был не из лучших. Начальство навалило на плечи столько неподъёмного груза, что, думала, переломлюсь, точь-в-точь как сухая ветка по осени. Не зная, за что браться в первую очередь, решила побыть в очередной раз Скарлетт и подумать об этом завтра. Работа — не волк. Ничто не волк, кроме волка. Вышла на остановку под моросящий мерзкий дождь. Треплю янтарный камушек на шее. Настроение ни к чёрту. Осенняя слякоть под стать душевному состоянию. Паршиво. И автобус этот, сто-какой-то-там не шёл, заставляя продрогнуть до костей. Оглядываюсь на прохожих. Таких же смурных, как я. А там? А там стоит он. Пальто серое, как питерское осеннее небо. И волосы почти такие же, перец-с-солью. Собраны в высокий хвост на макушке. Стоит, потупив глаза, и мокнет у самой дороги. Машины туда-сюда, а ему будто всё равно. Не бывает так, думаю. Что-то тут точно неправильно в этой картине. Подхожу к нему, говорю: — Что же вы мокнете тут, давайте под навес. Ну или зонт вот возьмите, — протягиваю ему свой красный клетчатый зонт. Весь нелепый какой-то. Он поднимает глаза. Встречаемся с ним взглядом. Два осколка неба смотрят на меня. А в глазах — пустота. Словно и не человек то вовсе. Так, скорлупка стрекозиная. Говорит: — Не надо, мне и так нормально. — Ничего не нормально, — спорю с ним, — по вам прям видно, что не нормально. Вздыхает. Осколки неба упираются в лужу под ногами. Я не привыкла отступать. Раскрываю свой нелепый зонт, стоим вместе, точно укрывшись под кленовым листом. Он молчит. — Какой вам автобус? — спрашиваю. — Сто-какой-то-там. — Мне тоже. По пути будет. Он кивает. Молчит. Автобус приехал минут через пятнадцать и увёз нас на окраину жилого массива. Мальчишка вышел вместе со мной, на той же остановке. Ловлю его за плечо. Говорю: — Эй, попутчик. Давай-ка ко мне греться. Кофе сделаю и без всяких там. Ответ «нет» не принимается. Тем более, тут недалеко, — показываю пальцем на здание рядом. А почему бы и нет? (думаю себе) Я — не из тех, кто верит в совпадения. Негоже в таком состоянии человека одного оставлять. Он кивает, будто всё равно ему. Ко мне идти или домой, или вообще выйти в окно. Лифт умчал на шестой этаж старой панельной многоэтажки, недовольно кряхтя. Пустая двушка встретила нас теплом. Пахнуло сандаловой ноткой. Утром жгла аромапалочки. Мальчик мялся в коридоре на голом линолеуме, пока не сказала ему располагаться поудобнее. А сама убежала на кухню. Купленный по акции молотый «кофе Лёр» из рекламы оказался неплох. Ставлю кофеварку. Гость приходит через пять минут, уже помыв руки, и неловко пробирается за стол. На нём — чёрная строгая рубашка и такие же чёрные джинсы. Два осколка неба, такие ясные среди осеннего ненастья, смотрят на меня, и как будто уже теплее. Варю кофе, предлагаю ему ликёрчику для радости. Он не отказывается. Попивая терпкий ароматный напиток, говорю: — Расскажи, что случилось-то? Совсем потеряно выглядишь. Он отвечает не сразу. Делает пару глотков, не морщась, хотя ликёра я бахнула знатно. — Гранд умер, — говорит он отрывисто. А я не понимаю. — Кто? — Гранд. Пёс мой. Друг мой. Пятнадцать лет за свете прожил. Огонь и воду с ним прошли. Но — заболел он сильно. Я пятьдесят тысяч ветеринарам отдал, выхаживал его, как ребёнка, целыми днями. Поил и кормил из ложки, выходные брал. Чуть работу не потерял! — повышает он голос, — но всё тщетно. И вот сегодня… умер Гранд. — Мальчишка досадливо хлопает кулаком по столу. Аж чашки звенят. Сочувственно качаю головой, пытаясь встретить взглядом два осколка неба. Слезинки катятся из них. Прозрачные, точно капельки дождя. — Как теперь я без него, возвращаться в пустую квартиру не хочу. Не могу заставить себя войти в дом, где больше нет его. Будто душу из дома вытянули. — Мальчишка залпом допивает кофе и прячет глаза в ладонях. Сажусь рядом, приобнимая его. Горячий. Продрог совсем. Как бы не заболел. Молчим минут десять. Снова лезу варить кофе. И приношу аромапалочки. Прохладный сладкий сандал развевает грусть и уже не так одиноко. А я что? — Знаешь, — говорю, — а я вот по этой самой причине не завожу дома животных. И вообще никого не завожу. С детства мысли о том, что всякая встреча имеет скорбный финал. Что животные для нас? Только страницы в книге. А мы для них — весь мир. И как-то боязно мне. — Если и так, то была самая прекрасная страница в книге моей жизни. — Говорит мальчик, упираясь лбом мне в плечо. — Как мне её перелистнуть? Глажу его по волосам. Надо же, совсем серые, как тучи по осени. Обрамляют лицо, выпав из растрепавшейся причёски. И глаза эти, точно проблески синевы в штормящем небе. А сам — хрупкий, тонкий. Доверчивый. — Всё пройдёт, — отвечаю ему шёпотом. Кофе горчит во рту. А может, и не кофе. Чужая боль, она ведь тоже горчит. Клятая эмпатия. Тянусь к сигаретам. Он тоже просит одну. Затягиваемся ментоловой «спичкой». Совсем повело его от ликёра. Ещё бы! Плохого не держим. Он закашливается едким дымом. — Зачем затягиваешься, если не куришь? — укоряю. — Надо, — отвечает. Кое-как докурил и затих. Минута, две, три… Ни звука, только мерное дыхание. Уснул что ли? Уснул. Уложила его на кухне, укрыв пледом. Совсем измучился, бедняга. Пусть отдохнёт. Да и мне как-то приятнее в пустой квартире, когда кто-то дышит рядом. Что было утром? Наутро, ещё затемно, он собрался совсем тихо и ушёл к себе. Я сплю чутко, успела поймать его и проводить. Обнял на прощание, сказал «спасибо» и исчез в дверном проёме. Имя своё так и не сказал. И моего не спросил. Я до того не думала, что тишина может звенеть. Что тишина может в мозг вгрызаться и голову штробить. Как рассвело, я махнула на всё рукой и покатила в ближайший собачий приют. Там шум, гам, лай. Каждый на свой лад что-то выводит. И только в дальней клетке тишина. Подхожу — а там пёс сидит, молодой, совсем ещё щенок. Морда серая, как тучи над Петербургом по осени. И смотрят на меня из этой серости два глаза, точно синие осколки, точно голубые проблески в штормующем небе. Смотрят внимательно и осторожно. — Ну, что смотришь, дружок? — говорю. — Собирайся. Домой пойдём.