Топь милостива

Журналист не помнит, как он оказался на берегу. Что-то ему подсказывает, что лучше и не помнить. (как хрустели кости, перекручиваясь в причудливые спирали, срастались заново, склееные болотной гнилью, как прорастали в сердце кувшинки цезием, а по венам вместо крови растекался брусничный сок) Спасибо, как говорится, что живой. «Ой ли?» — вкрадчиво мурлычет чей-то голос откуда-то изнутри, но Журналист от этой мысли отмахивается, как от мошкары. Которая, кстати, куда-то пропала. (предрассветный комар опустился в мой пожар захлебнулся кровью из моего виска) Он твёрдо обещает себе расследовать загадочное исчезновение этого немаловажного элемента экосистемы и уверенно шагает домой неизведанными тропами. Не замечая, что лес молчит так, будто и не было тут ничего живого никогда. Даже птицы осторожничают. Журналист тянется за сигаретой только для того, чтобы обнаружить, что карманы его кожанки до краёв забиты клюквой. Смеётся — ну и подарочки неясного генеза. Отправляет горсть ягод в рот, и зачем-то говорит «спасибо». Где-то неподалëку топи довольно булькают. (он совсем не замечает, что оставил на дне болота не только спички, сигареты, паспорт и бумажник с фотографией Тани-Татьяночки внутри, но и нечто н а м н о г о б о л е е в а ж н о е) По дороге домой он не встречает никого, кроме стайки бесстрашных жаб, многозначительно мерцающих на него фосфорными глазëнками, и Игоря Натальевича Катамаранова, в каске которого эти жабы приютились. Тот еë тут же Журналисту протягивает — бери, мол. — Теперь твоё будет. Журналисту что-то подсказывает, что речь тут совсем не о жабах, но каску он берёт. Долго потом смотрит вслед Игорю, на голове у которого моментально появляется точно такая же каска. Интересно, а этот город всегда был таким странным? Дома он сразу же ставит чайник. Пока тот высвистывает что-то, смутно напоминающее траурный марш, Журналист выпускает жаб в ванну. Те радостно урчат в аккомпанемент. Решив, что атмосфера располагает к празднику, он тянется в глубины кухонного шкафа, чтобы достать красивый бабушкин сервиз с серебряными ложечками. В момент соприкосновения что-то идёт не так — пальцы жжёт так, будто вместо ложек кто-то в шкаф подкинул гадюку. (в голове бегущей строкой: как известно серебро самый благой и светлый из всех металлов с помощью которого можно защититься от любого сверхъестественного зла) Журналист пытается ещё раз. И ещё. И ещё. Тело молит о пощаде, не выдерживая благостного жара кухонной утвари, и Журналисту приходится согласиться на совсем не праздничный алюминий, что, в общем-то, для него не ново, но всё же немного обидно. Одна из жаб выпрыгивает из ванны и ластится к его руке, но тот не веселеет. Из-под кожанки сочится мутная водица, топит маленькую кухню в могильной вязкости, окна илом затягивает. Журналист моргает. Сгинуло. (на кружке остаются пятна зеленушной тины) На следующее утро Журналист идёт на работу, рассудив, что ни один болотный конфуз не стоит того, чтобы отказаться от поиска истины. Не говоря уже о том, что мысли об неприятно удивлëнном (возможно, даже испуганном) начальнике греют душу не хуже серебряных ложек. У здания он видит Таню и улыбается ей застенчиво. Когда на своё «Здравствуй, Танечка!» он получает совершенно разборчивый ответ, в грудной клетке у него начинают дымиться торфяники. После этого он решает не врываться в кабинет к Ричарду, обвиняя его во всех смертных грехах. Тихо садится в свою каморку и работает несколько часов, закусывая кофе клюквой. (и откуда она берётся в его карманах?) Ричард приходит сам, услышав, видимо, новость от Тани. Недовольно морщится: заходить в грачиное логово всегда было неприятно, но никогда раньше здесь не было настолько затхло. Он замечает лепестки пузырчатки поверх отчётов и чувствует в воздухе сладковатый запах гнили. На всякий случай бесцеремонно распахивает форточку. — Hello, Юрий Александрович! Пришёл вас поздравить с вашим... Unexpected воскрешением. Мы уж думали, you were... — Ричард проводит пальцем по горлу. — Сами понимаете. Журналист молчит, в очередной раз ошарашенный тем, насколько вдохновенно и убедительно Ричард умеет отыгрывать беспокойство. И что он забыл на девятом канале? Ему бы на сцену. Может, счастливей был бы. А тот продолжает: — Не думаете, что за это стоит выпить? Just a drink, nothing more. Ручка в руках Журналиста ломается с хрустом. — Откажусь. — Какой вы осторожный. — смеëтся Ричард. — But... — Осторожность — штука полезная. — прерывает Журналист. В глазах у него — топь непроглядная, липкая, что дëготь. По тëмному кабинету блуждают синие огоньки и с треском взрываются где-то у Ричарда над ухом. — Вам бы тоже не помешала. Ричард, конечно же, не боится. Он вообще ничего не боится — считает, что это не продуктивно. (всего в торфяных болотах было обнаружено более тысячи древних трупов им присуща разная степень сохранности некоторые тела почти не затронуты разложением иные истлели частично от других остались только скелеты или фрагменты тел) Но он отступает, рассыпаясь в извинениях, пожеланиях успешной работы и обещаниях повысить своему dear Юрию Александровичу зарплату. Закрыв дверь, брезгливо отряхивает с рукава цепкий мох и совершенно неуместный, почти первобытный ужас. Хочется то ли молиться всем богам, то ли напиться. Сегодня Ричард не уверен в том, что выберет последнее. Журналист по ту сторону двери довольно улыбается и думает о том, как подарит Тане сегодня вечером букет из багульника.