***
Сознание то покидало Нелл, то возвращалось к ней. Иногда не целиком, тогда она только слышала, что творится вокруг, но перед глазами плавали одни неясные тени; или, наоборот, могла рассмотреть низкий потолок, но звуки словно доносились откуда-то издалека. Перемежаясь моментами беспросветного забытья, чувства бессистемно сменяли друг друга: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус… Хуже было, когда приходила одна только боль. Нелл ощущала её каждой клеточкой тела, выдыхала вместе с воздухом, излучала вовне. Боль спутывала мысли, не позволяла оценить происходящее, понять, что происходит рядом и надо ли что-то срочно предпринимать. В эти моменты Нелл чувствовала себя беспомощным ребёнком и даже звала бы, возможно, маму, если бы могла выдавить из себя хоть звук. Но боль в очередной раз отступила, дала передышку, и сознание вернулось почти полностью, целостным и достаточно ясным, и Нелл отчётливо услышала, как у неё над ухом кто-то возмущённо рявкнул: «Слышь ты, подонок! Мы ещё живы!» Это правда, осознала она. Мы всё ещё живы. А кто — мы? Рядом с ней на койке кто-то лежал — кто-то посторонний, непонятный, тревожащий. Он неудачно навалился на Нелл, в неё упирались острые колени и локти, слишком неудобно и много, как будто конечностей было никак не меньше шести. Нелл слышала тяжёлое сиплое дыхание и, скосив взгляд, смогла разглядеть край лица: узкий раскосый глаз, острую скулу, гладкие чёрные волосы… Она понятия не имела, с кем и почему делит койку. Облизнув пересохшие губы, Нелл попросила вежливо: — Ты не мог бы сдвинуть свои ноги? Пожалуйста. Они мешают. — Пошла на хер, никуда я не буду двигаться! — резко откликнулся её внезапный сосед по койке. Боль не вернулась, только намекнула на своё возвращение, колыхнулась в голове, накатила тошнотой — и Нелл едва не сорвалась. Усилием воли и резким выдохом удержала эмоции, снова постаралась говорить спокойно: — Слишком пикантная и интимная поза. Мы пока ещё не так близко знакомы. — Ты думаешь, коза, если б я хоть немного мог шевелиться, я бы тебя на пол не спихнул?! — чуть прояснил ситуацию сосед и процедил сквозь зубы: — Ситуация ей интимная… Тычется сама сиськами в мою руку и ещё возникает… Кто бы ни поместил их на одну койку, правилами приличия он в самом деле не озаботился. И похоже, сделать с этим ничего не получалось. Нелл попробовала повернуть голову, чтобы хотя бы рассмотреть того, кто рядом, но в разбитом черепе неудержимо полыхнуло горячим, и сознание, к счастью, растворилось в этом взрыве.***
Ненависть была такой сильной, что заглушала боль и страх. Ннойтора задыхался от этой ненависти — к противникам, пытавшимся его убить, тупым союзникам, не прикрывшим спину, бессердечным коновалам, бросившим его помирать, тупой девке, занимающей слишком много места на койке, самому себе… Да, себя он сейчас ненавидел совершенно по-особенному. За поражение. За слабость. За неспособность шевелиться. С левым глазом что-то было совсем неладно — может, и глаза уже никакого не было — но это Ннойтору не беспокоило. Если бы он только мог встать, он бы и без глаза навалял всем, кто под руку попадётся. Заставил бы его вылечить, в конце концов! А то бросили подыхать, как собаку. Отбраковали. Он слышал их разговоры, хоть и не мог тогда от боли и слабости ничего сказать в ответ. Пока ещё он жив, но это ненадолго. И девка эта, которая пытается быть вежливой, тоже не жилец. Даже жаль немного, вроде симпатичная, да и такая фигура пропадёт ни за что. Девка то отключалась, то стонала от боли, то начинала в бреду бормотать какую-то околесицу, Ннойтора бы уже сам был рад её придушить, чтобы только заткнулась. Она снова залопотала что-то невнятное, и Ннойтора окликнул, чтобы сбить этот бред: — Эй! Зовут тебя как? — …Неллиэл, — ответила она, каким-то чудом уловив вопрос. — Заткнись, Неллиэл, — скрипнул зубами Ннойтора. Странное дело, но она послушалась, затихла. Или сдохла всё-таки? Жаль, если так, решил Ннойтора. Не из человеколюбия и даже не из-за пропавших зря сисек, а исключительно из собственного комфорта: Неллиэл была тёплой. Ннойтору колотило от холода, был ли виной тому сквозняк или озноб; и он, как мог, последними крохами сил, одной только волей вжимался в лихорадочно горячую девку. Если она сдохнет и остынет, то и он тут точно окочурится. — …ты? — выдохнула она, подтверждая, что всё ещё жива. — Ннойтора, — ответил он, угадав смысл вопроса. Вот и познакомились. По непонятной причине эта мысль вдруг принесла ему облегчение, как будто его в самом деле волновало имя этой девки, об которую он грелся на узкой койке госпиталя. Ннойтора прижался мокрым от пота лбом к её плечу; обжигало даже сквозь ткань форменной рубахи. От этого тоже становилось легче, даже зубы стучать перестали. Ннойтора позволил себе расслабиться, прикрыть глаз и забыться ненадолго, буквально на мгновение. Невозможно кипеть ненавистью без остановки.***
Ей всегда говорили, что она не понимает шуток и сама шутить не умеет, совершенно нет чувства юмора. Но сейчас в голове нет-нет, да всплывало что-то насчёт того, как она слишком легко оказалась в постели с незнакомым мужчиной. Нелл хотела рассказать Ннойторе эту шутку, но никак не могла подобрать достаточно смешных слов. Наверное, она в самом деле шутить не умеет. И наверное, научиться уже не успеет. Она не могла сказать, который час, да и насчёт дня не была уверена. То казалось, что ещё полчаса назад она бежала по полю боя, а то эти воспоминания отодвигались назад на годы. Обмороки, галлюцинации и реальность, минуты и часы наслаивались друг на друга что у Нелл, что у лежащего рядом Ннойторы. Они то совпадали в здравом уме и перебрасывались фразами, то оказывались по разные стороны, несколько раз передавая друг другу эту реальность из рук в руки, обессиленно падая по другую сторону. Может, они лежали так уже целую ночь, и там, за окнами, сквозь чёрную хмарь непогоды пробивается рассвет. А может, они провели вместе не больше часа, просто боль растянула и истончила время, словно старую тряпку. А может, они обнимаются на узкой койке госпиталя целую жизнь. Нелл не поняла, в какой момент они стали не просто вынужденными соседями и почему её это не беспокоило. Прижимающийся к ней Ннойтора словно остужал, успокаивал полыхающую внутри лихорадку, которая без этой прохлады уже прожгла бы кожу насквозь и вырвалась наружу. Он был нужен Нелл — так же, как и она была нужна ему. Хотя бы на одну эту несчастную ненастную ночь.***
Перед внутренним взором плавали цветные круги. Ннойтора открыл уцелевший глаз, чтобы мучительное видение ушло, и вместо него тут же накатила тошнота. Наверное, он зашевелился — он сам не почувствовал, но отреагировала рядом Неллиэл. — Привет, — сказала она. — Меня сейчас стошнит, — отозвался Ннойтора. В прямом смысле и от этой неуместной вежливости, бесит же. — Наверное, нет смысла просить делать это не на меня? — уточнила Неллиэл. Ннойтора скосил на неё целый глаз. Выглядела она паршиво: под закрытыми глазами тёмные тени, на щеках нездоровый судорожный румянец, а губы, наоборот, побелевшие, заветренные. И при этом она продолжала говорить так вежливо и спокойно, что Ннойтора едва зубы не стирал от злости. Ему даже блевать расхотелось. — Если бы мне сил хватило, — процедил он, — я бы тебя сам сейчас убил. — Вот как… — она даже не улыбнулась. — А смог бы? — Ты много-то о себе не думай, коза! — пригрозил Ннойтора. — Я, может, сейчас не в лучшей форме, но ты-то тоже тут валяешься, как отбитый кусок мяса! — Точно, — покорно согласилась Неллиэл. — Ты прав. Эта покорность стала последней каплей. Прижимаясь к Неллиэл, пытаясь ухватить её всю, забрать себе, сожрать, вытянуть из неё остатки жизни, он признался, как смог громко, от всего сердца: — Я тебя ненавижу. С силами соберусь — и убью. И тут же испугался. Что она услышит за этими словами другие, настоящие. Его страх и боль, его болезненное желание жить, его настоящую правдивую ненависть — и то, что лежит по другую сторону этой ненависти. Услышит и ответит что-то своим ровным вежливым тоном, и тогда Ннойтора точно сдохнет на месте. Если Неллиэл и услышала, то хотя бы не стала отвечать. А Ннойтора вдруг осознал, что на пороге смерти стал честнее с самим собой.***
Ннойтора рядом только огрызался и ругался, но отчего-то Нелл легчало. Теперь она знала, что рядом с ней человек — настоящий, живой, не чужой, а значит, странным образом свой. И пусть никуда не делась боль, остался страх, но ушло тянущее мучительное одиночество перед его лицом. Каждый раз, когда сознание Нелл прояснялось, первым делом она проверяла Ннойтору — рядом ли, дышит ли. Убеждалась и выдыхала с облегчением, и порой тут же соскальзывала обратно в забытье, но уже с лёгкой душой. А там, в забытьи, казалось, что всё происходящее просто сон, плод безумной фантазии, и лоб не заливает горячей кровью, и внутренности не скручивает от боли, и тело слушается и шевелится... — Не умирай только, — выдавила Нелл, уверенная, что Ннойтора не услышит. Но он, конечно же, услышал. — И не думал даже, — просипел в ответ. Дышал он тяжело, с присвистом, но даже несмотря на это Нелл слышала в его голосе улыбку — не радостную, а злую, страшную; оскал, гримасу. — Не оставляй меня одну, — попросила Нелл, не вполне понимая, что говорит. — Не умирай… — Ты чего там пищишь, дура? — Ннойтора грубил так самозабвенно, словно только этим держался за жизнь. — Никто сегодня не умрёт, усекла? — Мы оба умрём, — немного печально парировала она. В ответ на это её окатила такая волна тишины, что на мгновение Нелл показалось, что вот оно как раз и случилось. Затих за окнами ветер, не раздавались больше стоны и крики раненных, не сипел над ухом Ннойтора — кто умер, он или всё-таки она? Но потом все звуки вернулись, накатили настоящим цунами, из которого выделилось неожиданно спокойное и злое: — Да. Они нас оставили подыхать. Мы оба умрём. — Давай тогда вместе, — предложила Нелл. — Вместе не так обидно. Дыхание Ннойторы ложилось ей на шею, на ключицу, щекотало кожу и отвлекало от всех остальных ощущений в теле — очень кстати. Ннойтора долго молчал, словно действительно раздумывал над её предложением, взвешивал все за и против; а может, собирался с силами, чтобы выдавить из себя хоть слово. — Давай, — сказал он наконец. — Пообещай, — потребовала Нелл. — Слышь, может, тебе ещё расписку написать?! — огрызнулся Ннойтора, и Нелл не улыбнулась, подумала улыбку. — Смотри сама не налажай! Они лежали, вцепившись друг в друга, не как случайные знакомые, а как самые дорогие люди, близкие друзья, страстные любовники. Нелл чувствовала, как Ннойтора прижимается к ней, как его пальцы вцепились в её предплечье, и сама притискивала его к себе свободной рукой, тянулась навстречу всем телом, пыталась даже склонить разбитую голову. Если бы Нелл могла, она бы сейчас поцеловала его. Не в губы, нежно или страстно, а так, запросто, докуда бы дотянулась — в лоб, в макушку, да хоть в плечо прямо сквозь грубую ткань форменной рубашки. Она почувствовала, что соскальзывает в сон; не в мучительный круговорот галлюцинаций, а в обычный спокойный сон. Вот бы так и умереть, легко и незаметно. Хорошо, что среди этой войны, этого хаоса боли и смертей они встретились, думала Нелл, засыпая; жаль, что так ненадолго.***
Сознание постепенно складывалось из отдельных фрагментов. Мысли метались обрывочные, незаконченные, Ннойтора не мог толком сконцентрироваться ни на одной. Получалось только совсем маленькими кусочками. Он проснулся. Значит, прежде успел уснуть. Неллиэл тоже уснула, первой. Проснулся от того, что закашлялся. Закашлялся, потому что в горло что-то полилось. Что-то солёное. Кровь. Его кровь. Он закашлялся, значит, мог разбудить Неллиэл. Последняя мысль отчего-то встревожила его, Ннойтора уцепился за неё, попытался додумать до конца. В голове гудело, тяжёлая пульсирующая боль отдавалась в теле то тут, то там, как будто переползала с места на место. Открыть глаз оказалось непростой задачей, почти непосильной, — когда Ннойтора наконец смог, ему пришлось отдышаться, будто стометровку пробежал с места без подготовки. Неллиэл рядом с ним дышала тихо и мерно — спала. Не металась в бреду, не корчилась от боли, просто спала, и это отдалось в груди у Ннойторы непривычным тёплым чувством. «Я ненавижу её», — подумал он по привычке, но легче не стало. Потому что это было враньём от первого до последнего звука, отдающегося в глухом сумраке сознания. Он наконец-то согрелся, даже больше того, ему стало жарко, слишком горячо, нестерпимо, и каким-то образом он догадался, что всё, это конец, дальше ничего уже не будет. Но об этом думать было невыносимо, и остатками-обрывками мыслей он цеплялся за Неллиэл, беспокоился о том, чтобы не разбудить её своим булькающим кашлем, вглядывался в знакомое незнакомое лицо… Ненависть, злость и страх вдруг отхлынули, и в последний момент на их месте осталась только тоскливая безысходная грусть. Никогда в жизни Ннойтора никого не любил, всегда считал, что это глупость, сопли, сказочки для тупых девиц. Но этой ночью, в ледяном госпитале на слишком тесной для двоих койке, он вляпался. Рухнул в эту гадость с головой, так что не выплыть. И хуже всего, что знал: не он один. Неллиэл тоже. Не знал, как, почему, откуда, но был уверен. Почему же так, в самый последний момент, слишком поздно?.. «Какая ж хреновая история любви, — подумал он, закрывая глаз. — Слишком короткая».***
Ночная смена валилась с ног, утренняя старалась бодриться. Старрк коротко глянул на доктора Тиа и не удержался, всё-таки спросил: — Когда ты в последний раз спала? — Не помню, — честно призналась она. — Ты же понимаешь, что сон важен? — Старрк включил воду, ополоснул руки и принялся тщательно их намыливать. — Тебе кажется, что нельзя ложиться спать, а надо постараться сделать побольше, но на самом деле от усталости ты действуешь медленнее. Чаще ошибаешься. Больше вреда, чем пользы. — Ты-то никогда о важности сна не забываешь, — устало огрызнулась доктор Тиа. Обычно она так себя не вела; ей совершенно точно требовался отдых. Старрк смыл мыльную пену с рук, кран прощально хлюпнул, и вода перестала течь. — Тебе надо отдохнуть, Халлибэл, — фраза прозвучала равнодушно. Не в укор, но и не заботливо. — Знаю, — вздохнула доктор Тиа. — Это была паршивая ночь. — А теперь начинается паршивый день, — Старрк вытирал руки. — Потом будет ещё одна паршивая ночь. А затем… — Спасибо, я поняла, — остановила его доктор Тиа. Она попыталась удержаться, но не смогла, сильно зевнула, успев только прикрыть лицо краем медицинского халата. Потёрла красные от усталости глаза и уставилась на Старрка. — Я уйду и сразу лягу спать, — пообещала она, — но давай напоследок сделаем вместе один обход. Мне так будет спокойнее. Старрк пожал плечами. Они были знакомы много лет, но он никогда толком не понимал доктора Тиа — строго говоря, никогда и не пытался понять, не желал прикладывать лишних усилий к тому, в чём не видел смысла. Ему сложно было представить, как может настроить на крепкий сон перепись свежих мертвецов, но если доктор Тиа видела в этом какой-то смысл, то пусть будет так. — Тогда пойдём, — позвал он. — Раньше начнём — раньше закончим, больше времени на отдых. — Лентяй, — одними губами проговорила доктор Тиа ему в спину. Рядом переговаривались смены ассистентов и санитаров, приводились в порядок смотровые и операционные, а они вдвоём зашагали между рядами коек. Старрк остановился, неодобрительно оглядел неаккуратно сваленных на койки солдат, поймал взгляд доктора Тиа и спросил: — Барраган? — Естественно, — кивнула она и уточнила: — Но не то чтобы у нас был выбор. — Да, — кивнул Старрк. Он понимал, конечно, но легче от этого не было. — Скажу санитарам, чтобы унесли мёртвых, — доктор Тиа обняла себя за плечи, как будто её неожиданно зазнобило. Непогода снаружи улеглась, но воздух в госпитале оставался каким-то могильно стылым. — Тебя уже морозит от недосыпа, — недовольно заметил Старрк, разглядывая лежащих на койке мужчину и женщину. Доктор Тиа проигнорировала его слова, зато проследила взгляд. — Я вчера думала, что не жилец, — проговорила она, — до утра не дотянет. А смотри, дышит ещё, и раны вроде подзакрылись… — Какая тяга к жизни, — сухо отозвался Старрк. — Давай всё-таки попробуем что-то сделать, — доктор Тиа перевела взгляд на него. — Сейчас вроде небольшое затишье, руки свободные есть… — Ты уйдёшь наконец, если я пообещаю тебе этим заняться? Некоторое время они смотрели друг на друга. Доктор Тиа устало потёрла лицо. — Чёрт, я уже ничего не соображаю, — выдохнула она, так что у Старрка даже какое-то сочувствие к ней шевельнулось. — Ночь с Барраганом меня вымотала вконец. Мясник равнодушный. — Я тоже равнодушный, — откликнулся Старрк и махнул рукой, подзывая санитара. Указал на койку и скомандовал вполголоса: — В операционную. Посмотрим, что получится. — Спасибо тебе, — доктор Тиа снова спрятала отчаянный зевок и пообещала: — Я сама закончу обход. И сразу уйду. — А второе тело вынести, — закончил отдавать указания Старрк, не глядя в её сторону, — койку освободить.***
Ннойторы рядом не было. Первая мысль, которая пришла в голову Нелл, звучала именно так: «Ннойторы нет». Всё остальное докатилось позже: она жива, почти ушла жгучая горячая боль, едва пульсировала на краю сознания, кожей чувствовались бинты и повязки, почти не было тошноты, всё, кажется, стало лучше… Но в кровати она одна. — О, очнулась? — ухмыляющийся медбрат отошёл от соседней койки, приблизился к Нелл. — Как себя чувствуешь, сестрёнка? Говорить можешь? Ей не хотелось говорить, она попыталась кивнуть, но в голове моментально что-то взорвалось, напоминая, что до выздоровления ей ещё очень далеко. Пришлось разлепить губы и выдавить: — Да. — Ну ты прям монстр! — похвалил медбрат. — Никто не думал, что выкарабкаешься! Охренеть просто! Он говорил ещё что-то, но Нелл снова сконцентрировалась на одной мысли, пульсировавшей в голове вместе с болью: «Ннойторы нет». В мозгах снова понемногу прояснялось, и какая-то логичная, рациональная часть её ума говорила, что надо задать вопрос. Спросить у бодрого медбрата, что с тем, кто лежал с ней на одной койке, назвать его имя. По двое швыряли только тех, кого не планировали лечить, но раз за Нелл всё-таки взялись и устроили её со всем возможным комфортом, то и Ннойтора может сейчас лежать где-то здесь. А другая, путанная, сложная, интуитивная часть шептала, что нет смысла спрашивать. Нелл знала ответ. Точно так же, как ночью знала, что пока Ннойтора рядом, всё будет в порядке; что в нём весь смысл; что с ним она жить хочет, а без него — нет; что сплошную неправду пишут в стихах и поют в песнях, любовь — это другое… Она знала, что Ннойторы больше не было. Не рядом с ней, а вообще. Его отсутствие зияло огромной сосущей дырой в самом мироздании. И теперь смысла тоже не было. Ни в чём. Нелл представляла оставшуюся ей жизнь — может, ещё день, а может, долгие годы — бледной, бессмысленной и бесконечной. Пустая и бесцветная, она будет длиться, и длиться, и длиться… А ведь обещал не умирать первым. Обещал её убить. И обманул. Она сразу подумала, что он обманщик и подонок, но такого подлого предательства не ожидала… Хотя договаривались умирать вместе, а она, выходит, тоже обманула… — Эй-эй, сестрёнка, ну-ка не отъезжаем! — засуетился рядом медбрат. — Давай-ка, держись, я тебе сейчас витаминов вколю, взбодришься! — Я в порядке, — с трудом ворочая языком, ответила Нелл. — Просто надо отдохнуть. — Отдыхай, — легко согласился медбрат. — Витаминов у меня всё равно нет. Со всей возможной осторожностью, чтобы снова не растревожить боль, Нелл отвернулась к стене. Белой-белой и бесконечной.