Люди с автоматами

Приехав на свою, казалось, конечную станцию, Есенин тратит чуть ли не все свои деньги на алкоголь, предварительно включив режим полёта на телефоне, дабы не получать эти сраные поздравления от ненужных людей. Да и не ждать от нужного. Он только подключает наушники, включая, соотвественно, свой самый грустный плейлист, с новой силой пуская слёзы под, почему-то, песни про любовь. Был бы Серёжа чуть внимательнее к своим да чувствам, он бы понял, что давно влюбился в полковника полиции, но в упор игнорировал это. Ровно так же, как и игнорировал ту печаль и одиночество, запивая их самыми крепкими алкогольными напитками. Они драли ему горло, губы, щеки изнутри, но он словно бензин в машину, вливал в себя спирт. «яма», на удивление, была пуста. Неужели даже самые отбитые подростки проводят этот день в компании? Кажется, Есенин был сейчас самым никчемным человеком на планете. Володе то там наверняка было хорошо в одиночестве. Он ведь так сильно хотел, чтобы Серёжа ушёл. Тот и ушёл, поняв, что ему даже надеяться больше не на что. *** — молодой человек, ну молодой человек, встаём, полиция. Документики предъявите? —с утра, кажется часов так в девять, Есенина расталкивают сотрудники полиции, которым явно не понравился этот недобомж, сидящий на земле. Есенин же поднимет на них свои полные боли глаза. «Этих ещё не хватало. Чтоб вы все так всю жизнь провели, милицаи сраные»— думает про себя Серёжа, снова утыкаясь глазами в колени. — Нету у меня документов. Нет. — тихо говорит он, заходясь в приступе кашля. Наверное не лучшей идеей было ночевать на морзе. — что ж, друг наш, тогда, в отделение поедем. — Да везите уже хоть в ад. — вздыхает цветноволосый, чувствуя, как его поднимают за руки. *** Кажется, единственным верным указанием Маяковского было везти всех юношей с разноцветными волосами не куда угодно, а к нему и только к нему. Однако, с каждой утекающей минутой Маяковский всё меньше и меньше надеялся на то, что Серёжа магическим образом появится перед ним. Возможно, он поехал к старым друзьям, может быть даже к семье, так что надеяться точно не на что. Ещё больше заставлял сердце сжиматься подарок, который мужчина купил как раз тогда, когда бегал по вечерней, даже ночной Москве. Есенин, кажется, давно ныл, что хочет одну Антистресс раскраску, и под описание юноши подходила лишь одна, которую старший и схватил в художественном магазине, дополнив её новым набором цветных карандашей. Как уверила его консультант, это одна из лучших фирм, хотя, возможно, она просто хотела избавиться от последнего клиента, чтоб, наконец, закрыть магазин. Поэтому, для Володи время словно откатывается назад. В том плане, что он настроил себя на то, что блондин уже никогда не появится перед ним в этом кабинете, да может даже вообще никогда не появится. А значит, он не испытывает ничего, кроме злости, когда к нему заходит очередное шатающееся тело. — Вот, без документов. Возможно несовершеннолетний. Пьян. — сухой отчёт, а Маяковский лишь кивает, даже не отрывая взгляд от бумаг. Пока не чувствует какой-то знакомый запах. Так ведь пахнет у него дома. — Серёжа? — немного удивлённо спрашивает он, смотря на парня, что уже плюхнулся на стул, будто это не Есенин пришёл к нему, а Христос явился народу во второй раз. — Боже, Серёжа... — мужчина сразу же подходит к младшему и садится перед ним на корточки. — Ты как, эй? Помнишь меня вообще? — а как уж вас не помнить, товарищ, ми..... Владимир Владимирович. — Серёжа будто трезвеет на глазах. Он соображал, прекрасно соображал. Безумным его делало ни сколько алкоголь в организме, сколько место, в котором он оказывается, да и человек рядом. А ведь по этому самом Владимиру Владимировичу он убивался буквально несколько часов назад. Ему было безумно больно, снова видеть это прекрасное лицо, в котором не особо, если честно читалась раздражённость, но даже это не давало Есенину никакой надежды. Ему прекрасно дали понять, что он никому больше не нужен. — Из...извините, я... я не хотел больше показываться Вам на глаза, я просто документы с собой не взял, вот и арестовали....— немного неуверенно говорит Есенин, смотря в пол, на ноги Маяковского, боясь даже взгляд на него поднять лишний раз. — Ты пил? — Ну выпил шампанского бокальчик... — Какой бокальчик?! Где ты деньги взял? — Деньги? А.... родители. Я хотел на них... а в общем и не важно что я на них хотел купить. Купил то, что купил. — шмыгает носом Серёжа, почёсывая нос. — Дурак. — выдыхает мужчина, но уже совершенно беззлобно. Будто как-то... С заботой? С переживанием? Он не знал, как назвать это. Маяковский не мог в полной мере выразить то, что чувствует словами, так что он просто слегка наклоняется вперёд, сидя на корточках, и крепко обнимает блондина, ведь сейчас они были примерно на одном уровне. — Я волновался. Прости меня. — признаётся Володя, почёсывая затылок младшего. — что... что Вы сказали? — со слезами на глазах, спрашивает Есенин, немного отрывая своё лицо от плеча Володи. — но... но я же такой... такое неуклюжий. Все порчу только? Да и.... неправильно это, на Ваши деньги жить... я ведь вам... никто....—последние слова он произносит с большей болью. Он знает... знает что мужчину не привлекают парни, прекрасно знает. Может у него даже появился кто-то, но он не говорит. Наверняка знает уже, что Серёжа влюбился. Не выдержав всего этого наплыва, он только прижимается к Маяковскому сам, начиная чуть ли не реветь от своей безысходности. Он не понимал сам себя, не понимал что чувствует и почему все это так. Ему просто хотелось находиться в коконе рук мужчины, тихо, почти что беззвучно рыдая ему в плечо. — я хотел на те деньги купить Вам подарок....— заикаясь, говорит, вжимаясь мертвой хваткой в мужчину. — Тише, тише... — шепчет старший, поглаживая спину Есенина. Если честно, он никогда ещё до этого не бывал в такой ситуации. Обычно, ему было плевать, если кто-то плачет, издержки профессии, как-никак, но сейчас всё было совсем не так. С каждым тяжёлым вздохом, с каждым всхлипом и шмыгом сердце мужчины буквально сжималось от боли и обиды. Обиды на самого себя и своё самолюбие. Он ведь самый настоящий эгоист. — Ничего страшного, Серёж, не переживай. Это не важно, хорошо? Главное... Не уходи так больше, хорошо? Ну или я правда снова тебя так сильно достану иди в безопасное место, договорились? — Маяковский даже не пытается заглянуть в глаза блондина, ведь для этого нужно отстраниться, а он знает, что сейчас младший не даст ему это сделать, да и самому Володе не очень то хочется. — Ну а... Я там тебе купил кое-что. Может, займёшь время до... Ну, в общем, если ты подождёшь конца моего рабочего дня. Или хочешь домой? Или вообще не хочешь ко мне? — хочу! Очень хочу, правда! — собирая все нюни в кулак, говорит Серёжа, чуть ли не залезая на Маяковского с ногами Почему-то именно сейчас он начал осознавать то, что так пытался скрыть от себя же. То, о чем он и думать боялся. Володя ему очень дорог. Дороже любого друга, знакомого, да даже родителей. Да, Володя порой очень несправедливо срывался на Есенина, кричал, злился. Но Серёжа все равно чувствует какое-то это трепетное чувство по отношению к своему сожителю. То, что испытывают, как он думал, к людям, которые тебе нравится. К своему предмету воздыхания, симпатии, влюблённости. Может об этом ещё и рано говорить, но блондин буквально чувствует эту нужду в тактильности с Володей, в этих касаниях. Он хочет быть рядом. — да, конечно, я...я подожду, но... мне очень неудобно принимать это.... я и так приношу много хлопот. Извините меня за это... — Всё, правда... Хватит извинений. Давай просто забудем эту ситуацию, хорошо? — Володя трёт глаза, которые упрямо так и хотели закрыться, ведь он не спал всю ночь, и снова крепко обнимает блондина, понимая, что совсем не хочет отстраняться от этого юноши. Лишь сейчас он понял, что значил для Есенина на самом деле. Без лишней скромности, Маяковский ведь его последний шанс. Единственный человек, к которому он может прийти. А поэтому ни в коем случае больше нельзя подводить младшего. — Так что, будешь спать? — предлагает Маяковский, вынужденно отстраняясь, ведь кто-то настойчиво стучал в дверь. — Кого там черти принесли? — ворчит мужчина так, чтоб услышал только Есенин, и улыбается, слыша его смех. Благо, ничего серьёзного не произошло. Темноволосому просто отдали какие-то бумажки, а он сразу же закрыл дверь на ключ, чтоб никто их не беспокоил. — В общем, как хочешь. Одеяло на диване, твой подарок около стола. — спасибо Вам, правда, спасибо. — тихо, каким-то хриплым голосом говорит Серёжа, смотря то на пакет, явно из художественного магазина, то на тёплое одеяло, которое так и манило его поспать. В итоге он выбирает подарок. Его действия на самом деле, очень легко объяснить. Он хоть и безумно хотел спать, чувствуя, что заболевает, но Серёжа видел этот сонный взгляд Маяковского. Тот явно хотел спать не меньше Есенина, а дразнить его в этой ситуации было неправильно. Может быть раньше. Блондин бы и без раздумий упал на диван, стараясь даже храпеть погромче, хоть делать этого он и не делает. Серёжа аккуратно, очень неуверенно тянется к пакету, ловя на себе как-то очень добрый взгляд Володи. Он не понимал, почему вдруг тот стал на него так смотреть, но ему определенно нравилось это. Чувствовалась какая-то забота.... может всё-таки, у него есть шансы? — что? Говорите вам сказали, что это лучшие карандаши? — с усмешкой говорит Есенин, осматривая упаковку с самыми дорогими детскими карандашами. — боюсь, вас сильно наебали, хах, это детские карандаши, а ещё они примерно на равне с карандашами из ашана. Магазин такой продуктовый. — усмехается Есенин, раскрывая упаковку. Да, он не любил эти карандаши. Они были слишком жёсткими, а он, как любитель чуть ли не 8В, просто не мог такими ничего делать. Но он делает. — а можно взять у Вас чистый листик? — Бери, конечно. — Если честно, Володе даже ругаться на этот магазин не хотелось, то ли от усталости, то ли от счастья, что Есенин жив-здоров и сидит сейчас с ним. Он сразу протягивает юноше несколько листиков, для приличия всё таки поворчав на консультанта, но потом снова утыкается в бумажки. — Значит, пойдём сегодня и выберешь сам. Я в этом совершенно не разбираюсь. Раскраска хоть та? — ну хоть на это Серёжа довольно кивает, из-за чего мужчина вздыхает спокойно. Хотя бы здесь он не облажался. — раскраска именно та! Но карандаши у меня и так дома есть. — смеётся Серёжа. Именно сейчас слово дом он произносит с какой-то нежностью. Ещё месяц назад он мог только с сильной натяжкой произнести это слово. Да и то, он не был уверен в том, что может называть то место своим домом. Но сейчас. Сейчас даже Маяковский говорит, что это их дом, что не может не радовать Серёжу. Неужели он действительно кому-то нужен? Но почему Володя так хочет, чтобы Серёжа остался? Что в нем так поменялось за эту ночь? Нет. Нельзя давать себе ложных надежд. Пора успокоиться, мужчине наверняка очень одиноко, а Серёжа единственный, кто пытался и будет пытаться хоть немного поднять его настроение. Да, в обмен на это наверняка все ещё будет злость, но Есенин понимает. Не самая лёгкая работа, обида на государство, и не только, всё копится и копится, а в себе держать нельзя. Но вечером было действительно обидно. Но это надо забыть. Сейчас он сидел на диване под одеялом. Холод был жуткий, кажется он продрог до костей, который скрипели чуть ли не от любого движения. Подложив под листик ту самую раскраску с твёрдой обложкой, Серёжа рисует. Рисует открытку. Последний раз он такие рисовал ещё в детстве. Он совсем не знал, что нарисовать, хотелось как-то и показать свою нежность, то, что все хорошо. Может даже попытаться передать какие-то только заражающиеся чувства, но нельзя выдавать себя полностью. Это плохо. Он просто рисует то, как он представлял их вид со стороны, когда они обнимались. Он думал, что это будет нужное описание всего. Не забыв и про текст, который пишет не самым аккуратным почерком, но вроде разборчиво. — Владимир Владимирович? Это Вам. — немного смущённо говорит Серёжа, оставляя бумажку на краю стола мужчины, быстро убегая на, диван, прячась под пледом. Назвать сейчас мужчину тем длинным именем не хотелось. Не настолько у него игривое настроение. Но в открытке он всё-таки обратился так. Может хоть это вызовет у него хотя бы усмешку. Володя действительно чувствовал себя так, будто у него появился сын, ну или младший брат, а на крайний случай так, будто его оставили в роли няни. Есенин действительно сейчас напоминал скорее семилетнего ребёнка, чем юношу, даже совершеннолетнего юношу. Особенно когда так спрятался под одеяло от смущения. Всё же Маяковский не медлит и сразу хватает бумажку, читая сначала текст на внешней стороне. И, если честно, даже он вызывает у него улыбку. Что делает рисунок даже говорить не стоит. Кажется, мужчина вмиг забывает про сон и просто смотрит на этот комок на диване. — Хочешь ещё обняться? — немного неуверенно спрашивает он и видит выползающую из под пледа макушку. Есенин лишь активно кивает Володе, удобнее устраиваясь на своём месте, дожидаясь, когда же старший подойдёт к нему с объятиями. Это ведь был намёк, не так ли? Он тоже хочет обняться? Он хочет. Он достаточно быстро встаёт со своего кресла, немного задевая ногой стол, но кажется вообще не обращая на это внимания. Есенин в это время полностью вылезает из-под одеяла, поднимая свои руки в воздух, уже мечтая о том, как он совсем скоро окажется в таком приятном омуте рук. Он даже не стесняется обвить своими ногами талию Володи, когда тот нормально усаживается на диван, опуская свою ладонь на волосы блондина. — я никогда не уйду, хорошо? Не уйду, пока Вы сами не скажите мне уйти. Честно. — слёзы будто снова начинали вытекать его глаз. Он просто хотел это сказать. Хотел сказать, что не уйдёт. — Даже если скажу, не уходи, хорошо? Это всё мой долбанный рот, который никак не соотносится с мозгом. Ну и моя врождённая неделикатность. — вздыхает мужчина, только сейчас понимая, как же мудачиски он порою себя вёл. — С тобой приятно обниматься. — делает он, возможно, немного странный комплимент, зато от всего сердца. Ну и ему правда было приятно, несмотря на то, что от Серёжи несло дешёвым алкоголем. Кажется, Володя даже немного подзарядился из-за этих объятий, но ему всё равно совершенно не хотелось отстраняться. Правда, к сожалению, работа ждать не будет. — Серёж, мне работать нужно… — не очень уверенно намекает старший, правда в ответ получая лишь тихое сопение. Уснул. Маяковский мягко улыбается и аккуратно перекладывает этого ребёнка на диван, а затем и укрывает его. *** Будит Серёжу только какое-то нежное прикосновение к плечу. Будто кто-то очень любящий Серёжу пытается аккуратно разбудить его. Даже мама так нежно не будила его в детстве, никто, кажется, не касался его так, как сейчас его касались. И даже не надо долго думать над личностью этого кого-то. Это Володя. Мужчина, который случайно засел в сердце Серёжи, который в свою очередь сел на его шею. — я... я уснул? — немного неуверенно говорит Серёжа, совсем хриплым голосом. Он ещё лёжа на диване осматривается по сторонам, пытаясь оценить обстановку вокруг, вспоминая, что произошло. Серёжа уже был абсолютно трезв, если не брать в счёт жуткие головные боли от похмелья. Ну а чего он ожидал? Ещё и проспал на морозе. Кажется, кто-то заболел. — Да, уснул. — посмеивается Володя, правда недолго. Когда он хочет поправить волосы, спадающие на лоб младшего, он понимает, что что-то не так. — Ты какой-то горячий… В плане, температура. — Маяковский прикусывает язык, понимая, что возможно не только в плане температуры. Нет, о таком он точно никогда никому не сознаётся. — Тааак, ясно. Поехали лучше домой. — ну и что, что до конца рабочего дня ещё полчаса. У него больной ребёнок! — Надо бы врача вызвать. Их, надеюсь, не боишься? — младший же вместо ответа прикусывает губу, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. — А моё мнение на что-то влияет? — Не думаю. — Тогда… Можно мне потом хотя бы гематогенку? — Володя тихо посмеивается и заправляет розовые волосы, упавшие на лицо, за ухо хозяина. — Можно. Тебе можно всё.