Я вижу сны

Сотни голосов устремляются ввысь, к сводчатому потолку Чандрильского Сената, смешиваются в давящий на виски гул. Она все еще может разобрать с десяток диалектов, но, кажется, не понимает ничего, не отличает звуки друг от друга, кроме нескольких, складывающихся в простое имя, произносимое ею так часто. На выдохе в минуты высшего наслаждения. Сквозь зубы в секунды ярости. С улыбкой едва ли не каждый день. — Хан! Лея прижимает ладонь к груди, будто пытается удержать, успокоить дрожащую Силу. Не свою. В соседней ложе гнусавят неймодианцы, и Органа почти уверена, что еще чуть-чуть, и она вскинет раскрытую ладонь, сожмет ее в кулак. Жизнь, подаренная этим иноземцам, вытечет из тел. Вдох!.. Выдох… Хан бы этого точно не хотел. Люк, наверное, тоже. — …его голову в коробке! — Переговоры? Ради Соло? — Герой войны — и так глупо попался, вот я бы… — Слоун и милосердие? Не смешите меня. — Говорят, Пеллеон выходил на связь с Мотмой уже трижды… Уйти. Ей сейчас же нужно уйти отсюда — плевать, как это будет выглядеть, плевать на трусость. Ей просто нужно убраться подальше ото всех этих людей, обсуждающих судьбу ее мужа. — Тише! Повторяю: сохраняйте спокойствие! — надрывается спикер Сената и беспомощно оглядывается на хмурящегося Канцлера. Мон Мотма сегодня в красной накидке, и Лея готова проклясть наставницу за это. Когда-то похожий зал рукоплескал политику в красном. — Куда ты? Лея? Лея! Ведж тянет за рукав, почти что заставляя верхнюю накидку съехать с плеча, сминая все ее многослойное одеяние. Черти бы побрали отбывающего реабилитацию вояку. — Я, то есть мне, надо. Уф. Мне надо пописать. Органа бросает ему через плечо первое, что пришло на ум, врет как пятилетка, которой скучно сидеть на королевском приеме. Она почти расталкивает охрану у входа в сенатскую ложу, жмурится и идет на ощупь, ведомая лишь одними ощущениями. Голову словно терзают сотни острых игл, а с кончиков пальцев почти срывается пламя. Нет, не пламя — молнии. — Боги! — шепчет Лея, забегая в первую же попавшуюся уборную, бесконечно маленькая, даже крохотная среди монументальной помпезности этого огромного здания. — Пожалуйста… Она никогда и никого ни о чем не молила раньше, даже там, на Звезде Смерти, когда руки отца удерживали ее на месте, оставляя на плечах багровые синяки, а на панорамном экране в мельчайших подробностях было видно, как разлетается в пыль священный Альдераан. — Пожалуйста. Органа обдает лицо ледяной водой, морщится, когда зеркало напротив дает трещину. Паутина сомнений оплетает все ее существо, пока Лея всматривается в собственное отражение, разбитое теперь на десятки разломанных лиц. Ей страшно, так страшно, что она наконец-то понимает, о каком холоде говорил ей Люк. Неужели он сумел отринуть этот зов? Как? Святые Боги, где же ей взять сил? — Пожалуйста! Что угодно! Что угодно, лишь бы снова почувствовать твердую почву под ногами, снова высокого поднять голову всем смертям назло. Лишь бы — Хан вернулся. Лея опускает ладони на изрядно округлившийся живот и молится. Но не безликим Богам погибшего мира, не вечно голодной Силе, а тому единственному, в ком она уверена, тому, в чьем могуществе не сомневается. Последний оплот, ее новая надежда. Сердце сына неистово колотится под ее собственным. * * * Люк просыпается так резко, будто его наотмашь бьют по щеке. По вискам течет холодный пот, а низ живота сводит судорогой, совсем не той, что приносит удовольствие. Он давится вязкой слюной и едва успевает добежать до раковины, выблевывая остатки вчерашнего обеда. Руки дрожат, когда он пытается умыться, его лихорадит, и дело тут совсем не в особенностях Тариса. Тысячелетия назад разгромленная планета, собственная злость или чья-либо злая воля не способны вызвать такой сильный шторм, такую лютую, неуправляемую… — Бурю? Ты удивишься, когда поймешь. Призрак Энакина взирает на сына со сдержанной осторожностью, и Люк едва успевает начать говорить, спешит задать вопрос, но окруженный голубоватым сиянием Скайуокер отрывисто шипит, а гром за окном вторит этому беспокойству. — Лея и он. В опасности. Поспеши. Люк кивает, хватая полотенце одной рукой и призывая меч в другую. Он собирается за считанные минуты и отдает R2 команды по комлинку, зная, что двигатели его крестокрыла успеют прогреться ко времени, когда он добежит до посадочной платформы. Ведомый Силой и предостережением отца, Люк прикрывает глаза и вбивает координаты в бортовой компьютер, растягивает губы в вымученной улыбке под удивленную трель своего астромеханика. Грозовые облака над его головой не предвещают ничего хорошего, и в чем-то Люк даже злится на сестру. Впрочем, с Темной Стороной ей всегда было проще. * * * Хан приходит в себя в медицинском отсеке. Он вырубался за штурвалом «Сокола» лишь дважды, но в прошлый раз хотя бы было кому перехватить управление. Он помнит лишь то, как L3 завизжала всеми сиренами, рапортуя о внезапной, не просчитанной червоточине, как у него самого засосало под ложечкой при виде космического шторма. Даже колодец в Утробе не смог его напугать, но в нем не было ничего зловещего, ничего сверхъестественного. — Лея? Операция по освобождению планеты, секретная встреча на Такодане, засада на Анаксисе, голограмма плененного вуки и карточка с голографией жены в нагрудном кармане жилетки. Погони, атака дюжины TIE-файтеров, голос Органы и треск плавящейся от прямых попаданий обшивки звездолета. Ухмыляющаяся физиономия генерала Версио и его верной собачонки, этого прилизанного имперского гада — Гидеона Хаска, будь он проклят трижды, так и стоят перед глазами. Это было вчера? Неделю назад? Месяц? Три? — Все хорошо, Хан, я здесь. Успокойся, не вставай, — он слышит ее голос, но не видит ее. Боги! Неужели он снова не может видеть ее? Все, как было когда-то во дворце Джаббы. Сколько прошло времени? — Люк! Люк, он очнулся! Хан, это я, ты в безопасности. Все хорошо, это я, Лея. Это временно, это пройдет, ты поправишься. Все хорошо, ты вернулся. Ты вернулся ко мне. Она шепчет что-то еще, но Соло заботят лишь ее руки, ее запах, мягкость ее губ, сцеловывающих страхи с его подрагивающих в нерешительности век. Он тянется к возлюбленной супруге, как ветви дерева за теплым ветром, и вскоре его ладони ложатся ей на живот. — Ой! — выдыхает Хан. — Пинается. Он знал. Лея успела рассказать до всей круговерти очередной миссии по спасению, но разве это не произошло месяц назад? — Я, — голос слушается плохо, скрипит, как ржавый разводной ключ, — думал, что еще не скоро. — Мы с хозяином Люком отбываем на орбиту Джакку через семьдесят два стандартных часа, госпожа. О! Вот дела! Господин Соло очнулся, — тараторит где-то поблизости 3РО, — вот радость. Приветствую, господин… Боль приходит внезапно, пронзает копьем сознание, на секунду являя взору картинку: заснеженная планета и разбросанные среди догорающего леса тела, рассеченные мечом, прижигающим раны. Бескровная бойня и рыцарь в темном балахоне, чье лицо сокрыто сияющей маской. Хан вздрагивает, отдергивая руки от жены, боясь, что этот ужас, пожирающий его изнутри, коснется и ее тоже, оставит на ней свою уродливую темную отметину. — Все хорошо, — твердит она, будто не замечая смятения Соло, — ты ведь вернулся. Все будет хорошо. У Хана на этот счет самое нехорошее предчувствие. * * * Бену завтра исполняется три, и Люк почти кричит, что следует вылетать немедленно. Соло боится опоздать на праздник сына и мечтает вообще не заявляться домой. Тот самый страх, зародившийся, когда «Сокола» затянуло в гиперпространственный тоннель, никуда не ушел, лишь разросся, как раковая опухоль. Это страх, сковывающий мысли и охлаждающий чувства, заставляет Хана просыпаться по ночам, заставляет его бояться потревожить сон черноволосого мальчишки, жизнь которого кореллианцу дороже всего на свете, заставляет его бежать с Чандрилы в попытке хотя бы за работой отдохнуть от терзающих душу видений. Кошмаров мрачного будущего, в котором есть смерть и Сила, рыцарь в черном и сломленный как старое дерево Люк. Но разве Хан не всего лишь человек? Разве полагается ему видеть эти — сны? — Да, сообщи R2, пусть запускает «Сокола», — бурчит Соло, стараясь не смотреть Люку в глаза. Скайуокер шумно выдыхает, качая русой головой. Они вернулись с той миссии иными, и война выжгла на душе друга куда больше шрамов, чем джедаю бы хотелось. * * * Лампа жалобно мигает раз-другой и гаснет от скачка напряжения. Впрочем, ничего нового. — Опять? — шипит Лея, даже не заботясь, как нелепо выглядит с полураспущенной прической. — Ты решил, что можешь вот так запросто оставить Бена одного ночью?! — Я решил? — Хан почти повышает голос, но вовремя вспоминает, что сын спит буквально в соседней комнате. — Ты должна была прилететь шестнадцать часов назад. Тойдарианцы, позволь напомнить, не терпят опозданий, и этот таможенный союз нам нужен. — Но Сенат!.. — Сенат! Ну, разумеется, Лея! Органа упирает руки в бока, и Хан знает, что вот-вот разразится в их спальне очередная гроза. Ему бы махнуть на нее рукой да сорваться с места, хлопнув дверью. Но перед глазами стоит ложе с недвижимой, иссушенной Силой и изрядно поседевшей Леей — посреди неизвестных ему джунглей: она одна, осталась совсем одна на пороге смерти. Что угодно, лишь бы дать ей шанс на иной путь, на иной будущее. — Иди сюда, принцесса. Соло преодолевает разделяющее их расстояние в один широкий шаг. Ее пальцы сминают мягкую ткань его рубашки, а губы скользят по подбородку и шее. — Ненавижу, — выдыхает Лея, — когда ты улетаешь. — Знаю. Сильные руки подхватывают ее, отрывая от земли. Желание, разбавленное подспудным страхом, жжет до боли в груди, заставляя целоваться с какой-то остервенелой жадностью, будто бы впрок. Они уже не те, что были на заре их любви, они иные, да и сама любовь, кажется, повзрослела и стала другой — более простой, наверное. Супругов прерывает крик. Они отскакивают друг от друга и на пару секунд теряются, пока Хан не произносит: — Я сам, отдыхай. Он заходит в спальню сына, и первое, что видит — освещенный светом лун силуэт мальчишки, сидящего в кроватке. Бен взмахом руки включает ночник и ловит обеспокоенный взгляд отца. — Прости, — глотает слезы шестилетний мальчуган. — Не извиняйся за кошмары. Мы все беззащитны во сне. Хан присаживается на краешек кровати, а затем и вовсе ложиться рядом с мальчиком. Тот с неподдельной радостью жмется к отцу, упираясь лбом Хану куда-то в грудь. — Вы ругались, — шепчет Бен. — В моем сне. Так громко, что мама даже разбила вазу Силой, а ты обозвал ее… — Не надо, — дергается Хан. — Кошмар прошел, забудь, просто выкинь из головы. Старший Соло знает, что именно привиделось его сыну. Болезненное видение пронзило его в тот момент, когда ладошки Бена коснулись его руки. Спустя столько времени глупо отрицать, что Хан вернулся иным после той самой космической бури, сверхъестественного шторма — происков Темной Стороны. Мальчик закусывает губу и прикрывает глаза. — Пап, а те, кто любит, всегда ругаются? — спрашивает внук Вейдера. Сердце Хана словно рвут на куски. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, какой пример они с Леей подают Бену. Но как, ну вот как объяснить ему, что за поцелуями кроется много больше, чем просто идеализированная романтическая любовь? Как, в каких словах рассказать, что больнее всего ранят слова, брошенные сгоряча любимыми людьми? Как научить, что ни одно разногласие не может нарушить их с Леей союз, потому что есть в этом мире нерушимые константы, любовь, пронесенная через всю жизнь — да и через все последующие. — Мы с твоей мамой часто спорим, но не бойся, — произносит Хан Соло, — у нас все хорошо. — Надеюсь, — ворчит Бен, зевая и потягиваясь, — что у меня такого никогда не будет, — он молчит с минуту, а потом добавляет: — Я видел во сне девочку с тремя хвостиками. Она красивая. Маленький Соло засыпает, а его отец, закусывающий кулак от резанувшей голову боли, видит перед плотно закрытыми веками огромную шахту и слышит девичий крик. Хан возвращается к Лее спустя добрых полчаса, молча раздевается и ложится рядом. Они нежно любят друг друга, не произнося ни слова, но Органа будто против воли слышит его мысли: лишь бы умереть как все нормальные люди, без всякой этой Силы. Она ласкает мужа, прижимается к нему всем телом, пытается касанием выразить, как ей жаль, как нестерпимо жаль, что ему пришлось пройти сквозь ту бурю, испытать на себе тот шторм. Хан вернулся иным — и пусть виновата Темная Сторона, как нравится Лее убеждать себя, — но он вернулся. Живой. И горе тем, кто попытается отнять у нее мужа. В ту ночь Лее впервые снится рыцарь в черном, с алеющим клинком в руках. Во сне ей кажется, что она знает его имя. Хан улетает на рассвете. Об этих снах они так и не научатся говорить. Они оба встретятся посреди сбывшегося кошмара много лет спустя, совершенно иными людьми. И лишь одно останется неизменным. — Я люблю тебя. — Я знаю.