1000 историй под одним небом

— Открывай глаза, Чимин, давай, родной… — раздался у него в голове спокойный и низкий голос Хосока. Он растекался по ушам словно бархат. Был таким мягким, как низкое мурчание большого кота, уютным как теплый плед, и настойчивым. Этот голос гипнотизировал, не давая возможности ослушаться.       Не было ни в одном из миров того, кто смог бы отказать Хосоку хоть в какой-то его просьбе, когда она звучала так. Когда-то один из преподавателей по менталистике, назвал голосовую технику Хосока — «бархатным приказом».       Чимину и в обычное время было трудно ослушаться старшего, а сейчас, когда сил почти не осталось, он даже не пытался сопротивляться.       Глаза открывались плохо. И не сразу. Потребовалось приложить немало усилий, чтобы налитые свинцом веки хотя бы пропустили свет.   — Так тяжело… — облизывая сухие губы, едва прохрипелЧимин. Кажется у его голоса совсем не было звука. Но Хоупу не нужно было слышать, чтобы уловить мысли Пака.   — Постарайся… — еще настойчивее произнес Хосок, вкладывая в голос уже не магию, а сочувствие. И Чимин старался. Но у него элементарно не хватало сил. Мысленно он приказывал себе открыть глаза. Но на деле, лишь слегка приподнял, увидев только кончики своих ресниц. — Уже лучше… Давай еще немного сил, Чимин…       Но его потуги оставались безрезультатными. Он слышал, как кто-то нетерпеливый и раздраженный шаркающими широкими шагами подошел к его кровати. Этот кто-то не издавал ни звука. Чимин лишь слышал, как тяжело он дышит. Этот кто-то злился. Гнев и злость были знакомыми для него эмоциями. Он был воплощением гнева гильдии — самым страшным из грехов.   — Что ты собираешься делать? — абсолютно недоуменно проговорил Хоуп, обращаясь к кому-то, кто присел на кровать Чимина. Чимин еще раз попытался открыть глаза, но все еще ничего не выходило.       После этих слов, Чимин почувствовал, как кто-то сильно сжал его нижнюю челюсть, оттягивая ее вниз, чтобы открыть его рот. Стало нестерпимо больно, казалось что пальцы, которые это делали, были сделаны из стали, он сдавливали.       И он застонал от боли. Через мгновение его рот наполнился жидкость с металлическим гемоглобиновым привкусом. Чуть солоноватая. Кровь. Запах крови, вызвал неприятные воспоминания и к горлу подступил ком рвоты. Он попытался дернуть головой. Но бархат, наполнивший его уши, произнес:   — Глотай, Чимин… Ты должен проглотить все… до последней капли…       Он не посмел ослушаться, хотя волна рвоты никуда не уходила. Крови было много. Она заливала всю полость его рта. Только через секунду он понял, что к его губам прижато чье-то запястье, а он сам жадно глотает гемоглобиновую жидкость.   — Хватит… — спокойно попросил- потребовал Хоуп, но Чимин как будто знал, что требование это адресовано не ему, а обладателю руки. — Ты уверен, что мне стоит уйти? — спросил Хосок, все еще обращаясь не к Чимину.       Видно тот второй в комнате был уверен, потому что Чимин услышал, как скрипнуло кресло. И Хосок неспешной походкой направился к двери. Затем скрипнула половица у самого порога, щелкнул язычок замка, и дверь закрылась с другой стороны.       Они остались один на один. Чимин, который не мог открыть глаза, и кто-то молчащий в его комнате. Кто-то занял кресло, в котором до этого моменты сидел Хоуп. Совсем скоро, Чимин провалился в сон…       … Сон был тяжёлым. Тягучим. Как смола. Липким. И когда он снова вернулся в сознание, смог приоткрыть глаза. Во рту было сухо. Губы болели. Болели веки. Но в этот раз он смог приоткрыть глаза. Шторы были открыты. От чего белый, дневной свет, отражающийся от выпавшего снега, попадая в комнату разъедал уставшие глаза.       На фоне окна стояла фигура. Он не мог рассмотреть кто это, картинка была нечеткой, и сфокусировать свой взгляд он не мог. Гость стоял спиной к окну. Он был настолько прямой, будто его позвоночник трещал по швам.   — Пить… пожалуйста, — едва слышно проскрипел голос Чимина. Стоявший у окна чуть повернул голову, вытащил руки из карманов брюк. И пересек комнату, для того чтобы уже через пару секунд, приподнять его голову и влить в приоткрытые губы просящего воду.       Вода, попавшая в организм действовала на него как на засохшую глину. Дышать стало легче. Горло, получившее долгожданную влагу, наконец-то перестало раздирать. Он облизал засохшие губы. И шумно выпустил застоявшийся комок воздуха. И только после этого его взгляд прояснился. Джин аккуратно опустил его голову на подушку и молча убрал стакан с водой.   — Почему ты молчишь? — спросил Чимин, к которому вместе с голосом по-тихоньку возвращались силы.   — Что я должен тебе сказать? — оставляя на кофейном столике стакан и возвращаясь к созерцанию зимнего парка, переспросил его Джин.   — Я не знаю… Обругай меня… Скажи, что я идиот. Накричи. Задай вопросы. Только не молчи… Не молчи… Не молчи, как в тот раз…       Тот раз произошел пять лет назад… Именно столько Чимин слышал зов Кукри. Пять лет. Пять лет назад, когда они впервые сильно повздорили. Пять лет назад, когда Джин молча вышел из комнаты. А на следующий день сделал вид, что ничего не произошло.       В тот раз Чимин не смог сдержать своего гнева. С того раза он не раз пробовал извиниться перед своим хёном, но Джин всякий раз отшучивался и уходил от разговора.       В тот раз… Было очередное задание, очередной ритуал для книги теней, чтобы скрепить сделку. Очередной раз, когда Чимин занес руку с Кукри, чтобы избавить Ви от остатков личности заказчика, очередной раз, когда Джун не присутствовал, отнекиваясь делами, но все знали, что он не может смотреть на насилие друг над другом, даже если оно и необходимо… Очередной раз, когда Юнги раскрыл книгу, чтобы подтвердить сделку… Очередной раз, когда Хосок ментально отслеживал состояние Тэхёна, очередной раз, когда Чонгук вынужден был просто наблюдать за этим со стороны, чтобы в случае чего вмешаться и остановить Чимина, если он не справится с кинжалом, очередной раз, когда Джин принимал в свои руки ослабленное тело…       Чимин уже и не помнил, за какую мелочь накинулся на старшего принца… Но он хорошо помнил причину, толчок, который заставил его назвать Джина «бесполезным, не нужным, лишним…» — гнев. Он хорошо помнил, как Старший принц молча выслушал его гневные оскорбления, как одной рукой остановил Юнги и Хосока, которые пытались вмешаться, помнил как Джин дослушав до конца, просто вышел, не проронив ни звука, помнил, как получил словесную пощечину от Намджуна в довесок к осуждающему взгляду Юнги…   — Разве есть в этом смысл? — необычайно серьезно, спросил Джин, не поворачиваясь к нему. Голос его был спокойным. Он не дрожал. — Есть смысл спрашивать, Чимин? — Чимин не ответил ему и он продолжил, — Ты был зол… Ты наговорил глупостей, натворил глупостей… Я знаю, что это было не со зла… Знаю, что тебе трудно контролировать это… В тебе ГНЕВ всего мира… — он развернулся в пол оборота — Даже, если этот гнев говорит твоим голосом и твоими губами. Единственное, что я хочу знать — это… Кто знал, что ты так использовал Кукри и сколько ты уже так мучаешься?   — Чонгук знал… Он узнал, в самый первый раз — вытащил его из меня. Держал меня, когда зов становился слишком сильный, не давал убить себя… Держал всякий раз… Пять лет… Хён, но разве ты не чувствовал всей той боли, что была на другой стороне? Я же видел тебя… видел тебя той ночью… тебя била дрожь, твоё тело ломало… Но ты никогда не говорил… Почему? Что это вообще?   — Я не должен говорить. Никто из старших не должен был вам говорить. Ты, Тэхен и Чонгук знать об этом вообще не должны были. Но раз уж, ты и Чонгукк пять лет хранили от нас твою зависимость от Кукри — я расскажу. Многое ты и сам уже понял. Этот нож имеет собственную душу, которая держится за счёт жизненной силы, которую он получает при убийстве. Ритуальным оружием нельзя убить, только в двух случаях — когда оно периодически получает жизненную силу и не голодно, и второе, когда поглощает жизнь внутри тебя. В случае с ТэТэ все ясно — в нем вместе с кровью пропадает часть жизни и личности другого человека, поэтому, когда мы подтверждаем сделку — Шуга и Хоуп ментально отделяют важную нам информацию и знания от самой личности, нож съедает ее, тем самым освобождая Тэхена от чужого внутри него. Через какое-то время он приходит в физическую и моральную норму. Но мы не можем заключать договоры так часто, как это требуется для сдерживания Кукри. Его приходится кормить. Чьей-то жизненной силой. — приостановишись в своем рассказе, он отвернулся от окна и занял кресло, рядом с кроватью Чимина. — Иначе, Кукри бы все равно получил необходимую жертву, но перебив всех в этом доме, начиная от Осени и заканчивая тем, кто держит его в руках. Мы даем столько, сколько нужно, чтобы сдерживать его жадность. Когда ты убил себя, он был в тебе дольше положенного, взял слишком много, он понял, что ему нужно больше. Поэтому ты слышишь зов. Который стихает на пару минут, чтобы окунуть тебя в бесконечную боль.   — Но почему вы не сказали? Зачем было хранить это в тайне… Почему ты не сказал, что этот нож делает с тобой, почему не сказали о том, что вообще делаете?   — Все просто… Мы взяли на себя ответственность за вас. — вздыхая ответил он. Но встретившись с недоуменным взглядом Чимина, пояснил, — Вы с Гукком, в то время были совесем убитыми, его разъедало чувство вины за то, в чем он был не виноват, он даже голову поднять не мог… Вспомни… Он не ел с нами, он не говорил с нами, он всегда молчал и считал, что с ним не должны считаться за то, что он делал, он всегда брался за самую сложную работу… Он изводил себя… А ты? Злой на себя, на поступок Мегг, злой на весь мир, не мог контролировать свой гнев, настолько, что после того, как мы подтверждали сделку, Тэхён неделями не поднимался с постели — с такой силой и ненавистью ты вонзал в него кинжал по самую рукоять… Я думаю с Ви и так все понятно, ему острых ощущений хватило… Намджун и Хосок, я разве мог позволить им испытать еще больше боли, они потеряли близкого человека и эта потеря разбила их, Джун вместе с тем потерял свободу — оставаясь взаперти в этом доме, его единственная отдушина — семья, которой мы стали, когда в доме появилось это голубоглазое недоразумение… А Шуга, который до такой степени тонул в своём чувстве вины перед каждым из нас, просто бы убил себя… Вам хватало впечатлений от жизни, поэтому Юнги отдал Кукри мне. Я не пришелся ему по вкусу. Но у него не было выбора. Мы оба были слишком упрямы: он в желании убить, а я в желании уберечь. Зов почти не действует на меня. И на тебя больше так сильно действовать не будет, но ты все равно будешь слышать его…   — Почему не будет действовать? — совершенно ошарашенный рассказом старшего, спросил Чимин.   — Моя кровь… — ответил Джин, но Чимин все еще требовательно смотрел на него, — она почему-то ему не по вкусу… больше ничего не знаю… — развел он руками. — А теперь… — окончательно меня тему разговора произнес Джин, — … на правах твоего спасителя и старшего хочу, чтобы ты собрался, отправился в душ и спустился к завтраку… Все-таки доча дома…       Чимин усмехнулся. К глазам подкатывали слезы. А внутри разливалось неясное и теплое чувство…       … Когда Джин закрыл дверь комнаты Чимина, он выдохнул. Впервые с того дня, когда выслушал гневную истерику друга. Наверное, его наконец-то отпустило чувство обиды, еще одна заноза была изъята.   — Так, Сени, аккуратно, давай мне руку…       Джин обернулся на звук голоса НамДжуна. Он неспешно подошел к распахнутым дверям бальной залы. Сени стояла в персикового цвета платье, с аккуратной косой, в которую были вплетены золотистые ленточки, превращающиеся в завязанный в конце в кокетливый тонкий бантик, на глаза девочки был повязан платок.       Она неосторожно ступала. Джун с абсолютно счастливой детской улыбкой держал ее за руку, помогая переступать через порог. Сок Джин решил не выдавать своего присутствия, чтобы не нарушать идиллию между отцом и дочерью, которая делала сурового гильдмастера самым счастливым человеком в мире.   — Пап, уже можно открывать глаза? — спросила девочка.   — Еще нет, бусинка, потерпи… Осталось сделать еще пару шагов. — мужчина, аккуратно приподнял подол, что бы девочка смогла безопасно сделать еще несколько шагов по скользкому паркету. — Ну, что? Как будешь готова, можешь открывать…       НамДжун отошел за ее спину, чтобы когда руки дочери развязали платок, она смогла рассмотреть каждую деталь.   — Пап, я снимаю платок… — предупредила она на всякий случай.       Когда Осень стянула платок, она не смогла сдержать восторженный «вауууууу», который вырвался из ее рта. Она стояла в бальной зале. В той самой бальной зале, которая была покрыта невероятным слоем пыли, в той самой бальной зале, на стенах которой паутина была такой плотной, что невозможно было узнать какого цвета стены, в бальном зале, в который никогда не проникал свет из-за плотных прибитых к карнизам занавесок…       Сейчас эта большая комната казалась еще больше… Стены здесь были сделаны из белого мрамора с прожилками золота, потолок как молочное зеркало — был таким сверкающим, что отражал массивные хрустальные люстры украшающие его, под ее ногами блестел на зимнем солнце коричневый натертый воском паркет. В зале пахло свежей хвоей и морозным воздухом. Между большими панорамными окнами стояла огромная елка. Возле нее множество коробок с игрушками и украшениями. Осень прошла вперед по залу — кто-то уже расставил удобные диваны с кофейными столиками с одной стороны и длинные, но пока пустые фуршетные столы с другой.       Ей казалось, что такой комнаты в доме никогда не существовало до этого дня.   — Нарядим елку вечером, все вместе? — спросил Намджун, ближе подходя к девочке.   — Можно? — с полными восторга глазами развернулась к нему девочка.   — Нужно, мы же всегда делали это всей семьей. — Осень довольно сжала кучаки и кивнула. Она была таким ребенком….       Джин все еще не решался войти, опираясь на дверь, он смотрел на то, как довольно маленькая стрекоза бегала по залу, задавая счастливому Джуну тысячу вопросов, кружась на паркете, перебирая вместе с Джуном игрушки в коробках. Они шутили, смеялись и разговаривали. Девочка рассказывала, как проводила дни в академии, о книге, которую ей повезло выцепить в библиотеке, рассказывала о новом декане, о его бесконечной вредности, о том как ее впечатлила новый ректор, о том что Велька влюблена в Юнги, а она всячески пресекает попытки подруги и блюдет честь отца, о сладостях, о проказах эльфов. Джун слушал, уточнял и от души смеялся вместе с девочкой. Казалось, им не хватает времени друг с другом. Она не могла остановиться, а Джун, не хотел прекращать слушать…   — Завтрак готов… — раздался над ухом голос Тэхена, который собирался оповестить об этом и Намджуна с девочкой.   — Погоди, дай им еще пару минут… — с улыбкой, произнес Джин смотря на Тэхена. Тот остановился и заглянул в зал. То, что он увидел, заставило его улыбнуться. Он кивнул Джину, но никуда не ушел, оставаясь наблюдать.   — Ты волнуешься перед первым балом? — спросил Джун.   — Нет, не волнуюсь… Я же не буду там одна… Папа Чимин сказал, что вы все поедете во дворец… — на этих словах Джун немного погрустнел, но, кажется, девочка ничего не заметила, потому что он продолжал улыбаться. — Только, знаешь пап… Есть проблема… Я думаю, что папа Джин, когда узнает, он меня убьет… — шморгая носом и закатывая глаза к потолку произнесла девочка.   — Что ты уже натворила, бусинка? — с усмешкой спросил Джун, совершенно не зная к чему готовиться.   — В Академии есть урок манер… Так вот… Я ни разу там не была… Ни разочка… Я даже не заглянула туда ни одной секунды в своей жизни. Но я сказала ему что хожу… Поэтому о королевском этикете я знаю только то, что он есть.       Если бы Осень сейчас находилась близко ко входу в зал, то она бы увидела совершенно ошарашенного Тэхёна, который сдерживал рвущийся наружу смех, и одновременно СокДжина, на лице которого эмоции сменяли друг друга как картинки у ярмарочного фокусника.       Как только Джин услышал, что Осень понятия не имеет о королевском этикете — все волшебство момента просто разбилось как хрустальная ваза об паркет. А когда представил себе, что будет происходить во дворце, его сердце чуть не остановилось. Но самое страшное Осень произнесла, только сейчас:   — Пап, и еще… в эти уроки входило и изучение танцев… Старший принц от меня мокрого места не оставит… — трагично произнесла она, абсолютно точно передавая атмосферу и настроения, в которых Джин пребывал уже за дверями бального зала.       Джун сдержал улыбкой, рвущийся наружу смех.   — Танцы это не сложно, вот смотри. Одну руку ты кладешь кавалеру на плечо, — он поднял руку дочери и положил на свое плечо, — так… вторую, ты должна вложить в ладонь партнера. Теперь выпрямись, — Осень вытянулась как струна. — Хорошо, Сени… Только нужно расслабить руки. Теперь повторяй шаги партнера…и слушай музыку… Попробуем?   — Пап, но музыки же нет… — произнесла девочка   — Разве? — уточнил Намджун. И в этот же момент под сводами зала раздался вальс, он был таким нежным, что скорее напоминал колыбельную. Играла скрипка, её звуки переплетались со звуками виолончели и высоким голосом пианино…       Как только музыка чуть усилилась, Намджун сделал шаг, увлекая Осень в танец вслед за мелодией. Сначала она смотрела под ноги, но потом доверилась отцу и просто следовала за ним. Он кружил девочку в ее первом в жизни вальсе. Она чувствовала, как отец гордился ей. Если она ошибалась и оступалась, он улыбался, кивал и они начинали заново.       Намджун был хорошим учителем. А Осень хорошей ученицей. Она слушалась его движений, быстро улавливала повороты. В какой-то момент она перестала наблюдать за движениями отца, но вся превратилась вслух. Пышная персиковая юбка колыхалась в такт музыке, кружилась отрываясь от пола шифоновая подкладка, аккуратно и точно ступали балетки по натертому скользкому полу. Временами они проскальзывали, но отец держал крепко, не давая упасть. Поддерживая на поворотах и «Па».       Когда мелодия закончилась, Джун выпустил руку Осени и поклонился. Девочка улыбаясь отвесила ему реверанс.   — Ну, вот. Ты умница, дочка… У тебя хорошо получается.   — Спасибо, пап… Это ты хорошо танцуешь…   — Ладно, думаю, время завтракать… — на этих словах в бальную залу вошли улыбающийся до ушей Тэхён и красный докончиков ушей Джин. — Вы за нами? Что сегодня на завтрак?   — Думаю, Сени заслужила свои любимые черничные сырники, — довольно произнес Тэхен, Осень подпрыгнула и тут же подбежала к нему. Намджун улыбнулся.   — Но сначала придётся съесть кашу. — больше из вредности, произнес Сок Джин.   — Ваше высочество, вы чего? — спросил у него Намджун.       Но Осень улыбнулась и взяв принца за руку, подняв на него голову с довольной улыбкой произнесла:  — Хорошо, пап, я съем… — она подтянулась на носочках, поцеловала его в щеку и улыбка предательским образом появилась на лице Джина, от чего Тэхен тут же зашелся смехом, а Намджун просто ничего не понял.