Иван-машина

Иван схоронен у болот — там тихо, ни души И из груди его растут цветные камыши. (с) Сплин

В приемной полковника Лебедева пусто, не считая телека с бессмертной Екатериной Андреевой в нем. Секретарь потащил полковнику на подпись какие-то бумажки, и вот уже почти час — ни ответа, ни привета. Старший лейтенант Иван Коробанов кукует в приемной один. По его внешности нипочем не поймешь, чем он занят по жизни — парень и парень. Настолько неприметный и обычный, что при взгляде на него искренне потянет зевнуть и отвернуться. Невысок ростом, подстрижен под ноль, телосложение среднее — никаких излишеств в виде накачанной мускулатуры и горделивой осанки, ничего из тех примет, по которым девушки выбирают кавалеров, а телевизионщики — героев для репортажей. Только опытный глаз спеца разглядит скрытый потенциал под свободно болтающейся формой расцветки «мох». Потенциал этот позволяет Ивану выполнять задания государственной важности на пределе человеческих возможностей, и не разово, а 24/7. Но об этом никто не должен знать, и очень кстати, что простое русское лицо Ивана тоже не выдает его истинной сути. Лицо мягко очерченное, с невыразительным носом и крупными чувственными губами, лицо слишком мальчишечье для его возраста и амбиций. Могло бы показаться привлекательным, если бы не угрюмое выражение, накрепко приваренное к скулам. Возможно, это и есть главная примета неприметного героя — он мрачен. Даже когда смеется, даже когда от души — тяжелый, порой неподъемно тяжелый взгляд наводит на мысль: а так ли весело этому Ивану на самом деле? Не запланировал ли он чего-то, о чем лучше не знать? Если же шутить Иван не настроен и сосредоточенно буравит серо-зелеными глазами одну точку, может создаться впечатление, что еще немного, и он таки пробуравит ее насквозь. Что недалеко от истины — к примеру, телевизор в приемной, который раздражает его бессмысленным бубнежом, в какой-то момент начинает барахлить и сам собой тихо гаснет, выдав на прощание голосом Андреевой «А теперь прогноз пого...». Выхолощенные «гражданские» новости для Ивана, что белый шум — с тем же успехом он может пялиться в черный экран или в запертую дверь лебедевского кабинета. Там, откуда он прилетел двенадцать часов назад, не то что телек, двери — экзотика. В хижине из навоза такая штуковина совершенно не к месту, удобнее цветастую тряпку над входом повесить. Имея в бэкграунде подобные туристические впечатления, Иван неплохо проводит время в пустой приемной замдиректора Федеральной службы войск нацгвардии РФ — для него она не пустая. Цветы в горшках, книжки в шкафах, стулья с мягкими спинками — самые простые предметы с непривычки кажутся чем-то нереальным и прекрасным, как из фильмов про космос и далекое будущее. Да и не то чтобы он очень скучал по людям — опять же из-за специфики учебной командировки. Насмотрелся там всякого. Раньше Иван не задумывался, что наравне с цивилизованными обществами (пусть и уебанскими) на земном шарике проживают почти первобытные человеческие стада, этакий двуногий скот. А рядом с ними бок о бок трутся человеко-хищники — уебки похитрее, но не настолько башковитые, чтобы жить как люди, а не по волчьим законам. То, что творится на черном континенте между всеми этими зверушками — инфа не для слабонервных. Чего стоит племечко мундари, «слуги коров». Спят с коровами, жрут с коровами, моются коровьей мочой. А их дети — не просто чумазые лошарики, которым не повезло родиться у взрослых лохов, а ходовой товар на арабских черных рынках. Расположение части находилось в нескольких километрах от пастбищ мундари. В задачи старлея Коробанова ни разу не входило вмешиваться в «социально-экономические процессы» Южного Судана и жизнь этого племени в частности. Но у Ивана было много свободного времени — по одному дню в неделю без занятий и тестов. В такие дни отличникам (а Иван был им самым) по запросу предоставлялись боекомплект и ведомственный внедорожник. И вот по части прошел слух, что на границе с Эфиопией видели подозрительную халупу и вооруженных людей. Был выходной, было скучно, и Иван отправился к границе на внедорожнике — хотел посмотреть на работорговцев. Ну и что-нибудь с ними сделать. Говорить там было не о чем, «улов» из Южного Судана через Эфиопию переправляли в Сомали, схемы были известны. Халупа отыскалась на закате. Не то чтобы Иван в ту ночь серьезно повредил отлаженную пищевую цепочку, но одним ее звеном и тремя обнаглевшими хищниками стало меньше. Самым сложным оказалось не выпилить взрослых, а поймать перепуганных детей — проворные, как ящерицы, они смылись, едва началось мочилово, и попрятались в непролазных колючих кустах. Спустя полчаса Ивану удалось разыскать одного пацана — вытащил за шкирман из-под бандитского внедорожника, объяснил жестами, что он безопасный мзунгу (белый) и повезет всех на стойбище к родным коровам. Пацан на удивление быстро словил инфу и собрал ему остальных — в основном девчонок детсадовского возраста, но были и постарше. Иван планировал затемно высадить их всех неподалеку от племенной стоянки и свалить незамеченным, но мундари народ дикий, чуют бензиновую вонь издалека — машину ждали у дороги и тут же обступили местные. Высокие, мосластые, черные как смоль мужики и бабы наперебой хватали Ивана за плечи, улыбались, частили на своем языке, объясняли жестами, что хотят отблагодарить хорошего мзунгу, но тот сильно подозревал, что благодарственная церемония будет связана с воскурением коровьего дерьма или типа того. В общем, вернулся в расположение части до рассвета, никто ничего и не заметил. Подобных воспоминаний в Ивановой голове предостаточно, и на пятьдесят первой минуте ожидания терпения пока хватает. — Всё ждете, молодой человек... Дверь отворяется, и в приемную, изнемогая под тяжестью разноцветных папок, вваливается секретарь Лебедева. Полковник как будто нарочно взял в помощники полную противоположность себя: с бледно-рыжими волосами, водянистыми серыми глазами и до глупости дружелюбным лицом, на котором правит бал диспропорция между широкой верхней частью и слабым безвольным подбородком. Будто и не военный, а так... Аккуратно пристроив папки на край стола, секретарь крупными кривоватыми зубами улыбается старшему лейтенанту и покровительственно кивает на дверь. — Заходите. «Да иди ты, ебаный граммар-наци, — думает в ответ Иван. — Штабной мудила». Это ему вспомнилась запись на собеседование к Лебедеву — рыжий отыскивал ошибки в длиннющем рапорте и три гребаных раза заставлял переписывать его набело от руки. Выпрямив спину, Иван вшагивает в кабинет и козыряет гипотетическому начальнику. — Садитесь, — говорит ему полковник Лебедев. Склонив голову набок, задумчиво скребет пальцем седой висок. Вспомнив, чего хотел, вынимает из ящика стола файл. Полковнику на вид лет пятьдесят. Межведомственная кличка «Волчара». Обронзовелая кожа выдает в нем завсегдатая сложных командировок. Тело тоже — спортивное, подтянутое, движения скупые и точные. Прямоугольное лицо лишено особых примет, зацепиться не за что — разве что быстрые карие глаза в оправе мелких лучиков-морщинок сами тебя цепанут. Или тонкие губы, готовые в любой момент сложиться в саркастическую улыбку. Аккуратные, почти изнеженные кисти рук полковника не вписываются в общую картину — тонкие подвижные запястья придают Лебедеву что-то то ли бабье, то ли просто человечье, словом, совершенно чуждое той среде, где он занимает высокий ответственный пост. — Ваш рапорт о переводе в СпРГ, узнаете? — спрашивает полковник и, двумя пальцами сняв трубку с допотопного черного телефона (кажется, при Сталине такие были в моде), прикладывает её к уху. — Приветствую, Василий Семенович, — говорит он. С вице-премьером, судя по всему, говорит. Какой еще Василий Семенович станет названивать на такую рухлядь? — Я вас внимательно слушаю. Да, у меня, явился. Да, беседуем очень серьезно. Да. У Ивана начинает зудеть и покалывать в кончиках ушей. С тех пор, как в башку вживили контроллер психоневрологических реакций, это стало для него обычным делом: чувствовать грядущие неприятности не только на уровне интуиции, но и телом тоже. Удобно, чо. За полгода, прошедшие с вживления, эта способность несколько раз спасала ему жизнь. Не зря говорят, что программу «И-100» лучшие умы России разрабатывали — Илон Маск сосет... — Нервничаете, Иван? — спрашивает Лебедев, закончив беседовать с Василием Семеновичем. — Да. — Как думаете, ваше волнение заметно со стороны? — Да. Вы же заметили. — Не заметил, — усмехается Лебедев. — А догадался. Потому что знаю, что поводы для переживаний у вас действительно имеются. Как говорится, «знает кошка, чье мясо съела», да, Иван? Уши разве что не дымятся от сконцентрированного напряжения. — Не понял вопрос, товарищ полковник. — Всё вы поняли, — возражает Лебедев. С мягкой улыбочкой возражает, но взгляд острый как буравчик, так и норовит ввинтиться под кожу. — Хорошо, Иван, пойдем длинным путем. Полковник делает старлею знак не вставать, а сам покидает кресло и упругой походкой начинает расхаживать туда-сюда. — Как там в Африке, Иван? — Жарко. Лебедев, не моргнув глазом, проглатывает грубость. Видимо, понимает, что Иван не нарочно — он же солдат, а не филолог. Откуда ему знать правильный ответ на такой странный вопрос. «Как там в Африке». Каком кверху. — Я ежедневно получал отчеты старшего группы. Соколов на вас не нарадуется, Иван. Все характеристики в превосходных степенях: самая быстрая реакция, наивысшие физические показатели, исключительное мужество. Послушать Соколова — так хоть сейчас на орбиту запускай. Что скажете, Иван? Пойдете в космические войска? — Предпочел бы спецподразделение Росгвардии. Лебедев останавливается, округляет брови, губы складываются в куриную жопку — всем видом показывает, что поражен ответом. — Но почему? Так стремитесь под мое начало, когда вокруг полно более заманчивых перспектив... «Уже, может, и не стремлюсь», — мрачно думает Иван. Последние десять минут ему пиздец как не по себе. Организм всеми силами сигнализирует, что опасность рядом, да оно и глазами видно. Издалека полковник Лебедев казался Ивану другим — суровым прокачанным Волчарой. А при личной встрече выяснилось, что Волчара любит паясничать, чуть ли не юродствовать, и это сбивает Ивана с толку. Впрочем, не сильно. Иван Коробанов — человек одного слова, одного решения. Решил служить своей стране на передовой — значит, будет служить. Лучшей структуры, чем СпРГ, для этого не найти. Говорят, что СпРГ — стальной щит конституционного строя и демократических завоеваний, дополнительная гарантия законности и правопорядка на территории страны. Но все знают, что «дополнительная» гарантия зачастую оказывается самой решающей. А значит, Иван станет стальной пластинкой на этом щите, и точка. Обратной дороги нет — он не оставлял на неё силы, поэтому и забрался так далеко. Прошел отбор в программу «И-100», перенес вживление техники в мозг и надпочечники, восстановился, потестился «на земле», вернулся. Так какого хрена этому Лебедеву еще надо? Чтобы сплясал? — Товарищ полковник, — Иван решительно покидает стул и тянется в струну. — Разрешите обратиться? — Обращайтесь, — насмешливо разрешает Лебедев. Но Ивана с толку не собьешь. — В СпРГ принимают лучших из лучших. Я принял решение однажды оказаться в числе избранных, но осознаю, насколько это непростая задача. В академии у меня были не самые высокие показатели, в ходе эксперимента «И-100» они выросли втрое. Если я по-прежнему не подхожу под высокие стандарты СпРГ — очевидно, надо еще работать над собой. Разрешите идти? Лебедев внемлет Ивановой речи, наклонив голову к плечу и постукивая по ладони скрученным в трубочку рапортом. Вместо ответа устало вздыхает и, надавив рапортом на плечо, возвращает Ивана на стул. — Как это сейчас говорят? Зачетный перформанс, Коробанов, браво. Амбиций вам не занимать. И способностей, и наглости тоже. Но есть одно «но»... — Какое, товарищ полковник? — Скользкое, Иван. Скользкое «но»... — ласково отвечает Лебедев, прохаживаясь где-то там за спиной, вне поля видимости. — Но, но, но... — нараспев повторяет полковник и, проплыв перед самыми Ивановым носом, рвет его рапорт на мелкие кусочки. Выбрасывает их в мусорку, отряхивает ладони, будто говно какое-то трогал, а Иван наблюдает за «перформансом» и не может родить ни одной идеи, что Лебедев выкинет дальше. Вот бы удивились те трое из его тестовой группы, если бы прошли в финал. Но они не прошли — летели из Центральной Экватории грузом 200 в оцинкованных ящиках. Соколов и для них, наверное, нашел много добрых слов, но говорить их пришлось не начальству, а родственникам... — Требования к кандидату учил? — внезапный вопрос Лебедева сшибает Коробанова с мысли. — Так точно. — Встать! — повысив голос, почти на крике командует полковник. — Четыр-р-рнадцатый пункт! Иван радостно вскакивает. Выполнять приказы — это ему понятно. И пусть следующим приказом будет «пошел нахуй отсюда», он хотя бы поймет, что его послали, а не что-то размазанное и неконкретное! — Кандидат не имеет физических зависимостей и моральных слабостей! — чеканит Коробанов заученные до дыр слова. — Не имеет личных привязанностей, способных повлиять на несение службы в рядах СпРГ! Исключение — родители или лица, их заменяющие. Данные, предоставляемые по перечисленным пунктам, обязательны к проверке и засвидетельствованию соответствующими специалистами, подлежат перепроверке ежеквартально! — Молодец, садись, пять. Иронии в голосе полковника дофига, но Иван гаркает «так точно» и в весьма приподнятом настроении возвращает зад на стул. Проорал свой страх, и стало легче. — Итак, «не имеет физических зависимостей и моральных слабостей». «Не имеет личных привязанностей, способных повлиять на несение службы в рядах СпРГ». На словах ты это знаешь, но почему проигнорировал по факту? М? — Никак нет. Не игнорировал. Не понимаю, товарищ полковник. — Ох, Иван... Не понимает он. Лебедев берет со стола пульт и, нажав пару кнопок, выводит на плазменную панель фото. Панель занимает почти полстены, и на всю эту ебаную ширь растянута сфотканная из-под полы ебля Ивана с его, так скажем, хорошим знакомым по ебле. Иван не без труда заставляет себя усидеть на стуле. Ощущение такое, словно яйцами в капкан угодил. Какого хуя?! Как он мог не прочухать слежку? Свои засняли? Чужие? ФСБ? — Мне кажется, лейтенант, — светским тоном комментирует Лебедев, будто лекцию в офицерском киноклубе ведет. — Или тут налицо весь букет? Физическая зависимость, моральная слабость, личная привязанность, способная повлиять на качество несения службы? — Никак нет, — облизнув сухие губы, отвечает Иван. — Вам кажется. — Поясни. — Перечень требований к кандидату не содержит точных указаний, как спускать пар. Кто-то на карусели катается, кто-то в библиотеке шарится, а я вот так. — И если карусель вдруг сломает себе шею, упав на нож, ты не расстроишься? И это никак не повлияет на несение службы? На исполнение приказов? Запретов?.. — Нет, — с секундной заминкой отвечает Иван. — Иван... — По движению воздуха он безошибочно определяет, что Лебедев намерен зайти ему за спину и водрузить ладони на плечи. Тот действительно заходит и слегка приглаживает пальцами звездочки на погонах. Потом убирает руки за спину. Чтобы знать такие подробности, Ивану не нужно видеть: он всё чувствует, будто в затылок встроены сканеры движения. Тем интереснее, почему не прочухал, что за ним следили. Качественно кто-то работал, издалека. Хорошо, если фсбшники. А если ЦРУ, например?.. — Хочу, чтобы ты понимал, Иван, — вещает Лебедев вкрадчиво и злобно. — Что только огромные деньги, потраченные на «И-100» удерживают меня от того, чтобы выпереть тебя из проекта немедленно. «Ага, а еще отсутствие у меня конкурентов», — мысленно добавляет Иван. Нет, экстрасенсом он пока не заделался. Элементарная логика: будь у Лебедева в запасе еще пара-другая иванов, стал бы он сейчас тут дракониться? Как же... — Как ты умудрился пройти психолога, засранец? — Говорил ему то же самое, что и вам. — Отлично. То есть ты утверждаешь, что некто Кирилл Крольцов, девяностого года рождения, не приходится тебе близким человеком? И то, что ты знаком с ним с седьмого класса, и что жили вы в одном дворе в Южном Чертаново, никак не влияет на твоё отношение к данному Кириллу? — Так точно, — ровным голосом отвечает Иван. Пульс у него тоже ровный, и все реакции в норме. Только в ушах назойливый жар и зуд. — Не влияет. Оформлять отношения не собирались, общались редко и по делу. Просто секс, товарищ полковник. — Ну допустим. Что же в таком случае сподвигло тебя переться к этому Кириллу в ночь темную, если это запрещено? Нет-нет, не отвечай, Вань, я уже понял, выкручиваться ты мастер. Буквально еще один моментик мне освети. Что ты ответил на вопрос «Имели ли вы сексуальные связи с представителями своего пола с момента поступления в программу»? М? — «Никак нет. Не имел связей с представителями своего гендера». — То есть соврал. — Никак нет. Воспользовался слабостью системы. В ней понятие «гендер» ошибочно используется как синоним понятия «пол». Но понятие гендера затрагивает психические, культурные и социальные различия, а понятие пола — только физические различия. Мужчина на фото — физически мужчина, а гендерно... В двух словах не объяснишь — и то, и сё. И мужчина, и женщина, небинарная гендерная личность. — «И то, и сё», — передразнивает Лебедев. — Умный самый, будешь систему учить, где пестик, а где тычинка. Ты хоть понимаешь, что вот эту непотребщину мне пришлось в присутствии директора ФСБ показывать президенту? И объяснять! — Лебедев снова срывается в крик. Он вообще очень легко перескакивает со спокойствия на бешенство, а потом обратно. — Какого ляда казенные деньги тратятся на нарушителя дисциплины, пока в очереди сто других стоят, нормальных! Хотя... нормальным в «И-100» ловить нечего, да, Ваня? Иван не имеет мнения по заданному вопросу, но кивает утвердительно. Хули, с него не убудет. — Ты хоть осознаешь, что ты лучший? — Лебедев добавляет отеческой боли в голос. — По всем показателям, Вань! Быстрее всех бегаешь, лучше всех водишь мотоцикл, реакция молниеносная. Через несколько лет наши ученые сделали бы из твоего тела био-механизм, понимаешь? Ты неуязвимый солдат, будущее Российской Федерации, Иван-машина. А ведешь себя как Иван-дурак, прости Господи! Это же не в прошлом году, это месяц назад ты кувыркался, между учебкой и тестами. Так пригорело, да? Не мог потерпеть до зачисления в наши славные ряды? — Мог. — А чего ж не потерпел? Иван пожимает плечами. Действительно, чего же он не потерпел? Русским по белому было сказано: на время испытаний любые нестандартные нагрузки запрещены. Другое дело, что запрет этот — чистой воды перестраховка, о чем ему сами экспериментаторы и говорили в неформальной обстановке. Могли бы молчать — Иван и без них чувствовал, что хуйня все эти воздержания. Наоборот, чем громче выбесишься перед тестами, тем спокойнее на тестах. Шифроваться надо было лучше, вот и всё. А то получается, что нарушил формальность, а мог пустить по пизде реальное дело. За то, что попался, Иван Коробанов и сам себе хочет отвесить пинка. — Напряжение хотел скинуть. Чтобы качество несения службы было на высоте. — Ай, молодца, отличник боевой подготовки! А мне теперь как прикажешь напряжение скидывать? Которое... — Лебедев пучит глаза и выразительно стучит ладонью по кулаку. — ...которое мне президент сообщил. Терять Ивану нечего. — Вон хороший способ, — кивает он на экран. — Работает. — Да что ты говоришь! — Лебедев в сердцах замахивается, чтобы отвесить Ивану подзатыльник, но привычка детства плюс новоприобретенные реакции делают своё дело — он машинально уклоняется, и ладонь полковника повисает в воздухе. Несколько секунд Лебедев стоит со своей повисшей рукой и сверлит глазами фото. Иван туда же — разглядывает себя и Кирилла. Умом пытается просчитать, с какого расстояния фсбшники сняли кадр, психикой готовится принять удар. Старлей Коробанов не знает, откуда инфа, но она точная. Грядет беспрецедентное испытание на прочность, и он ощущает это уже не только головой — всем телом. Словно в чан его эмоциональности кто-то зашвырнул свинцовый шарик, и по глади расходятся медленные тревожные круги, задевая собой каждый нерв, каждый сосуд, каждый внутренний орган. — Ладно, уговорил, — объявляет наконец полковник. Иван внутренне группируется, он готов ко всему. Но Лебедев, панибратски хлопнув его по плечу, лыбится своими тонкими губами и выдвигает совершенно неожиданное предложение. — Вставай, как этот твой... небинарный, — с притворно тяжким вздохом говорит он. «Всего лишь?» Коробанову на минутку становится так легко, словно гора свалилась с плеч. Он ждал какой-то жести, невыполнимого «пойди туда, не знаю куда». А полковник оказался проще, чем драконился, намного проще... — Так точно. Иван встает и, плавно обернувшись лицом к столу, спускает штаны вместе с трусами до колен. Наклоняется на сорок пять градусов и, перенеся вес на растопыренные ладони, расставляет ноги, насколько позволяет одежда. Уровень адреналина не повышается, пульс неизменен, «бей или беги» не работает. «Всё-таки обуздал процесс мобилизации систем, — мысленно хвалит себя Иван. — И месяца не прошло». — Вам может понадобиться смазка, — честно предупреждает он, чувствуя, что полковник в небольшом замешательстве. Скорее всего, тому причиной одноразовый гомосексуальный опыт, а может, и нулевой. — Если она мне понадобится, это будет считаться недоработкой с твоей стороны, — строго говорит Лебедев. — Расслабляйся эффективнее, старлей, — и, плюнув на ладонь, размазывает слюну по головке. Член с трудом ввинчивается в узкий сопротивляющийся зад. Иван отлично умеет контролировать круговые мышцы (была даже одна забавная история, когда это умение позволило протащить с собой складной нож и по-тихому выпилить трех охранников-динка), но он справедливо полагает, что полковника не порадуешь расслабленным анусом. Лебедеву нужно ощущение власти, с трудом и кряхтением прогнувшегося тела — и он его получит. Наконец полковник ему вставляет. Хуй у него немаленький, сантиметров восемнадцать. Иван делает вид, что ему это не нравится, но не перебарщивает — просто сопит преувеличенно громко. На самом деле ему совершенно не больно и, что намного важнее, не принципиально — снизу или сверху. Универсальность присуща старшему лейтенанту Коробанову во всем: он с легкостью пересаживается с БТРа на бронеавтомобиль «Иртыш», одинаково ловко управляется и с вертолетом, и беспилотником, но может и пассажиром побыть, и лечь под танк, если такова боевая задача. Точно так же и в ебле — предпочтений нет, есть цель и средства. По ощущениям тела перепихон получается ниочемный и краткий. Когда Лебедев, громко охнув, кончает, Коробанову всё еще не верится, что он так просто отделался. Напряжение никуда не делось, сигнализирует о том, что верить рано. Удар не нанесен. Пока он заправляет в трусы привставший член и возится с ремнем, удовлетворенный Лебедев усаживается в кресло и извлекает из стола второй рапорт. До Ивана запоздало доходит, что формы он заполнял без ошибок, просто полковник, сука, дальновидный человек. Что ж, на то он и полковник. — Был старший лейтенант Коробанов... — Лебедев берет красивую золотую ручку и ставит росчерки внизу нескольких листков. — А стал капитан. — Служу России! — выдает Иван заготовленную сто лет назад фразу. Полковник встает и, перегнувшись через стол, на котором пять минут назад ебал новобранца, энергично встряхивает ему руку. — Поздравляю, капитан Коробанов. Достоин несения службы в СпРГ. В глазах ни капли иронии, уголки тонких губ не кривятся — Лебедев смотрит на Ивана серьёзно и жёстко, как на нового члена волчьей стаи. — Неделю отдохни и возвращайся в Центральную Экваторию. — Есть вернуться! Разрешите без отдыха? Там же всё... сложно. — Нет, Вань. Дело ясное, Соколов без тебя как без рук. Но, раз уж ты рвешься в бой, тут тоже забот невпроворот. Вот, например... Как бы невзначай Лебедев переводит взгляд на плазму, и у Ивана запоздало начинает болеть жопа. И не только... — Господин Крольцов — твое задание на предстоящую неделю, — бесстрастным голосом вещает Волчара. Прекрасно понимает, что Иван уже всё понял, и кайфует от ситуации. Но виду, сука, не подает. — Проживает по адресу: улица Расплетина, дом два. Задача — уничтожить. Выбор способа за тобой, несчастный случай имитировать не обязательно. Фотоотчет скинь на почту, сам знаешь какую. И еще, Иван... — Слушаю, товарищ полковник. — Хочу напомнить, хотя ты и так, несомненно, это помнишь. Новобранец имеет право забрать свой рапорт в течение десяти дней. Ведь мы за добровольность, и «только полностью осознанный выбор делает бойца СпРГ тем уникальным оружием, которого как огня боятся противники». С выходом из «И-100» всё не так просто, последствия изъятия контроллеров недостаточно изучены, но тоже имеешь право соскочить ввиду... — Кончики лебедевских губ всё-таки вздрагивают в иронической усмешке. — Ввиду небинарных причин. — Не соскочу, товарищ полковник, — твердо отвечает Иван. — Разрешите идти? — Свободен. Козырнув со всей доступной лихостью, Иван вываливается в приемную и чуть не сшибает с ног секретаря. Рыжий смотрит испуганно, протягивает мотоциклетный шлем и с примирительной улыбочкой блеет: — Хотите воды? — Спасибо, не хочу, — очень вежливо отвечает Иван, забирая шлем. Еще одно слово — и он начнет рвать эту рыжую крысу на части. А крыса ответит, потому что — Иван только сейчас это понимает, как следует вглядевшись в водянистые глаза, — крыса тоже с контроллерами, просто амплитуда раскачки послабее. За девять минут отмахав двадцать этажей по пожарной лестнице, Коробанов вырывается из здания министерства на открытую парковку. Душная летняя ночь пялится на него миллиардом неспящих глаз, и это глаза его собственных мыслей. Отвратительное зрелище. Иван седлает моцик и, чудом не сшибив каких-то чиновных ублюдков возле их джипа, берет курс на Октябрьское поле. Три секунды — разгон до ста километров, и через минуту он несется по дорогам Москвы со скоростью двести восемьдесят девять километров в час, огибая словно бы застывший на месте нескончаемый автомобильный поток. Разрешение на особый скоростной режим получено в МВД на начальной стадии «И-100», и дорожные службы дружно не замечают Ивана. То, что для обывателя лихачество, для него законная норма. А сейчас и потребность, потому что только на предельной скорости ветер высвистывает из головы мысли. Они держатся за что-то, цепляются из последних сил, но потом всё-таки отрываются и размазываются по трассе где-то там, далеко-далеко позади. Дворы на Расплетина кишат жизнью: лето, ночь, пятница, народ гуляет. Иван оставляет мотоцикл на соседней улице и, вывернув куртку погонами внутрь, пешком доходит до дома номер два. Присев на заборчик, ставит у ног пустую бутылку пива и долго всматривается в окна на седьмом этаже. Окна горят. Когда мелькает силуэт высокого плечистого парня, Иван опускает взгляд. Мысли и чувства находятся в оппозиции, и он обязан примирить их, прежде чем встретится глазами со своим первым неучебным заданием. Мимо проходят тётки с собачками, шумные компании подростков. Он их замечает, а они его в упор не видят. Даже близко не подозревают, какой силы борьба происходит сейчас внутри него. Обычные черты лица, среднее телосложение, выцветшая курсантская форма — парень и парень, пивка попить на ночь глядя выполз. Для Кирилла он не просто парень. Выносливый, изобретательный, пунктуальный ебырь — да, но есть и еще что-то. Кирилл был бы рад углубить отношения, сто раз на это намекал. Иван в гробу видал его романтику, однако некое подобие привязанности успело прорасти внутри — против его воли, как зловредный сорняк. Спрятать сорняк он не смог, значит, плохо старался. Значит, придется подчищать. Непросто, но необходимо. Потому что Лебедев прав. Потому что на щит родины не присобачишь такого, как Кирилл — он не из стали отлит, а из пластика какого-нибудь новомодного. С разрядом по плаванию, красивый на лицо, веселый... Конечно, Иван неспроста выбрал себе именно такого партнера для потрахушек, конечно, симпатия имела место быть. Но, по сути дела, Кирилл мало чем отличается для него от тёток с собачонками и от миллионов других россиян, и даже от мундари. Капля в море, песчинка в горе песка, частичка общества, которое нуждается в защите и должно за эту защиту платить. Да и вообще, мир то ещё дерьмо. Если знаешь, каков он, то и смерть не наказание. Вот во что верит капитан Коробанов, и вот что будет руководить его действиями. Дождавшись, когда собачники и подростки рассосутся по домам, Иван открывает подъезд своим ключом и заходит. Менее чем через полчаса выходит и быстрым шагом удаляется в сторону Берзарина. Окна на седьмом этаже всё так же горят, но кое-что принципиально изменилось. Главным образом в Иване Коробанове: был Иван-дурак, стал — Иван-машина. Непримечательная походка, непримечательный внешний вид — так и не скажешь, что что-то особенное. Только в глазах неподъёмная, неестественная для человека тяжесть. Наткнешься взглядом нечаянно — и потянет перекреститься...