Васильковые поцелуи

Я снова пришёл на вокзал нашей давно забытой деревеньки. Знаешь, сразу же вспомнил твою солнечную улыбку и платье в цветочек, летнее такое, на бретельках. Ты очень любила натягивать поверх него кардиган, бабушкинский такой, с большими пуговками и узором словно советским, кажется, свитер с похожим узором носил мой отец. Перед глазами рисуются воспоминания. Помнишь, как мы с тобой бегали по этим рельсам совсем не боясь упасть и разбить колени в кровь. Помнишь, как танцевали неумелый и ещё совсем юный и неопытный вальс только вдвоём, неуверенно переступая с рельсы на рельсу, со шпалы на шпалу. Ты тогда мычала какую-то мелодию, а я старался не наступить тебе на ноги. А потом мы вдруг резко срывались с места и бежали по ним, прямо навстречу закату. До сих пор помню этот гул ветра в ушах и твои волосы, развивающиеся на ветру. На вокзале сейчас довольно пусто, поезда больше не ходят, они ушли на покой, и теперь постепенно отдают себя во власть природы. Некоторые нехотя: сопротивляются и жалобно скрипят, когда лоза пытается прорости по их стенке. Некоторые наоборот ищут в этом покой и постепенно совсем прячутся в густой траве, словно кузнечики. А ведь если подумать, вагоны поездов, правда, похожи на кузнечиков, ведь некоторые вагоны даже зелёного цвета. Вот только они не прыгают. «Представьте себе, представьте себе и съела кузнеца». Сразу вспоминаю эти строчки, когда думаю о кузнечиках. Помнишь, мы гуляли с тобой по лесу и забрели на полянку. Там было много цветов, самых-самых разных: скромные ромашки, бурные армерии, тихим звоном заливающиеся колокольчики, простой, но так вкусно пахнущий клевер и журчащий ковыль, но самые важные — васильки. Они были словно твои глаза. Мои любимые глаза. Глаза, в которых я готов утонуть. Пропасть в этой синеве. А знаешь, я уже пропал. А тут, представляешь, целая полянка самых любимых глаз. Ты смеялась и ловила божьих коровок, шепча потом им: «коровка, коровка, улети на небко, там твои детки кушают конфетки, всем по одной, а тебе никакой». И ведь они всегда улетали, когда ты заканчивала это небольшое напутствие. Тогда ты казалась мне волшебницей или даже самой настоящей принцессой. Только не вычурной капризной принцессой с миллионом рюшек на платье, а живой и настоящей принцессой, к которой тянуться не только люди, но и животные. Кузнечиков ты тоже ловила, тебе нравилось их разглядывать и потом тоже отпускать. Они даже не улетали, я снова убежден — ты волшебная принцесса. Во всем этом сером мире, ты была живой лужайкой. На тебе росли цветы, к тебе приходили животные. Вокруг тебя царила жизнь. Жаль только, что сейчас тут стоят каменные дома. Я вспомнил! Тут ты впервые научила меня плести венок. Я сплёл так неумело и некрасиво, что он развалился в первые две минуты своей жизни. Но ты всё равно так счастливо улыбалась и целовала мое лицо. Я никогда не забуду эти васильковые поцелуи. А после этой прогулки мы шли домой, державшись за руки. Помнишь, какой закат был тогда на вокзале и как быстро исчезали в нем поезда? Даже какие-то мурашки бегают по коже. Вот я дошёл до нашего с тобой тайного места. Ты же помнишь этот развалившийся причал около озера, где всегда было много головастиков. Из-за них ты боялась там плавать, хотя я миллион раз говорил, что они безобидные. Вода сегодня довольно холодная, хотя обычно она всегда была тёплая. Наверное, ее грела наша с тобой любовь. Это хорошо, что ты не видишь нашу деревню сейчас. Она практически умерла. Вокруг построили город, деревья вырубили, траву потоптали, даже наших деревенских мальчишек шпыняли городские псы. Но надо отдать должное нашим, они всегда давали отпор и стойко выдерживали натиск. Помнишь наш с тобой колодец тот, что был за деревенькой, у дороги, которую все никак не могли достроить? От его осталось всего лишь пара камушков, тоже уничтожили и смели на своём пути городские люди. Страшный они народ однако, под ними гибнет все, будь то человек, будь то природа. Наверное, пора уже идти домой. Хотя не очень хочется возвращаться туда, где тебя никто не ждёт. Раньше меня всегда ждала Маруська — кошка, которую я подобрал давно-давно. Но теперь она больше не может меня встречать. А я, наверное, так привязался, что другую завести не смог. Знаешь, я не смог уйти. Я вернулся обратно на наш с тобой вокзал. Я помню твой последний день. Ты сидела в платке, совсем бледная, с белыми бровями и очень слабой улыбкой. Руки, что я держал, были совсем сухие и укутанные в белоснежные бинты, под ними я иногда разглядывал следы от капельниц. Я знал, что и сидеть тебе было больно, поэтому взял плед, но он не особо помогал. Но ты все терпела. Все. Всю боль, что предоставил тебе Господь. Я всегда этому удивлялся, думаю, несмотря на то, что ты девушка, ты намного сильнее духом, чем я. Я украл тебя из дома, чтобы посмотреть с тобой на закат в последний раз. Последний раз тебя поцеловать. Знаешь, ты просила меня жениться и завести собаку, купить дом и быть счастливым. Но знаешь, я не вижу счастья без тебя. Мне такое счастье не нужно. Знаешь, порой мне кажется, что ты в одном из этих пропащих в закате поездов. И я уверен, что следующий будет моим. На перроне сидел дедушка, оперевшись обеими руками о трость, глаза его были почти пустыми и уже сразу понятно — мертвыми. Но одновременно они казались такими живыми, такими счастливыми. Они смотрели туда, туда, где только что село солнце.