Сборник #writober2020

Если бы кто-то спросил, что было самым главным в жизни Сэма, он бы ответил, не задумываясь, — чтобы Симона улыбалась. Когда Сэм и Дэн впервые попали на представление цирка-шапито, им было по четыре года. Дэнни бы настаивал, что им было ровно по четыре года, три месяца и двадцать семь дней, но вот Сэму было на это наплевать. В тот день родители решили порадовать своих мальчиков и повезли их на ярмарку. Там были яблоки в карамели, палатки с призами за сбитые банки и большой шатер, разноцветный, весь в лентах и блестках. Внутри шатра было темно, душно и пахло зверьем и навозом, но братья этого совсем не замечали. Там были — гимнасты и силачи, женщина с бородой и укротитель тигров. Внутри шатра были фокусники, клоуны, словом, это было замечательное, чудесное место для маленьких мальчиков и девочек. И еще внутри шатра была Симона. В тот вечер Симона разоделась настоящей русалкой. У нее были длинные, до самого пола, рыжие волосы, крохотный купальник в форме ракушек и переливающийся в свете прожекторов русалочий хвост. Папа говорил, что хвост ненастоящий, но девушка так проворно с ним управлялась, пока крутилась в прозрачном бассейне посреди арены, что верить папиным словам было невозможно. Симона кружилась в воде, ныряла так глубоко и так долго оставалась под водой и не дышала, будто и правда родилась русалкой или рыбкой. Ее представление было самым длинным, самым неторопливым и самым прекрасным. Такой — прекрасной, волшебной и запомнили мальчики Симону. На следующий год, когда вновь пришла пора ярмарки, передвижной цирк вернулся. Вместо укротителя тигров на афише значились карлики, что тягались в метании ядер с силачом, а Симона была одета лесной нимфой и так ловко ходила по канату, делала на нем сальто и подпрыгивала, что сердца у Сэма и Дэна замирали всякий раз, как качался натянутый под куполом канат. Потом девушка была белоснежным и хрупким лебедем, что кружился под куполом цирка, держась за атласные ленты. Еще через год — яркой бабочкой, которую поднимали над ареной, сидящей в обруче, а наверху бабочка-Симона расправляла прозрачные, покрытые стразами крылья. Братья каждый год с нетерпением ждали начала осени и открытия ярмарки. Копили карманные деньги, вели себя как самые распрекрасные и примерные дети на свете, только бы родители позволили им сходить на цирковое представление. В тот год, когда мальчикам исполнилось по двенадцать лет, они дождались последнего в этом сезоне вечера, и уехали вместе с бродячим цирком. И, конечно, вместе с Симоной. Для самых обычных мальчишек работы в цирке бы не нашлось, а вот для братьев-близнецов Сэма и Дэна — запросто. Директор цирка наказал им учиться жонглировать и смешно падать, и уже через полгода, когда они колесили по югу страны, мальчики стали частью цирковой труппы в качестве клоунов. Они выходили на манеж между номерами, перебрасывались мячиками или разноцветными кеглями, одинаково улыбались, синхронно кланялись и порой так ладно повторяли движения друг за другом, словно были не двумя мальчишками, а одним-единственным мальчиком и его отражением. Со временем, когда братья стали набираться опыта, и их номера становились все сложнее, а жизнь в цирке — все насыщеннее, им иногда и правда хотелось стать одним-единственным мальчиком. Хотя бы потому, что Симона-то была в одном экземпляре, и была она все так же прекрасна, хотя и годилась им в старшие сестры или даже тетушки. Годам к семнадцати, братья начали не только спорить, но и драться, кому из них следовало бы быть главным. Дэн настаивал, что он должен быть главным из них двоих, потому что был куда умнее, чем брат. Сэм считал, что это глупости, ведь он был старшим братом — на целых девять минут страшим — и это что-то, да значило. То, что Симона смотрела на них, как на детишек, ничего не значило вовсе, как и то, что жила артистка в одном вагончике со шпагоглотателем. Глотатель шпаг, помимо бутафорских шпаг во время представления, поглощал еще и вино в неимоверных количествах, и потому никто не удивился, когда однажды утром мужчину обнаружили лицом в лошадином дерьме. Вонючим, грязным и мертвым. Чтобы не связываться с властями и не терять право на установку шатра и проведение выступлений, мертвого шпагоглотателя было решено вывезти из лагеря тайно, похоронить в какой-нибудь заброшенной старой могиле или же склепе. Как самые юные и сильные — или как имеющие меньше всего прав в труппе — Сэм и Дэнни были выбраны временными могильщиками. Симона составляла им компанию, несла лопаты, пока мальчики тащили носилки с трупом, подсвечивала дорогу фонарем. Хоть и было уже утро, и рассвело, да было так пасмурно, словно еще не отступила ночь. Похоронив бывшего любовника Симоны, они вернулись к вагончикам, и жизнь в цирковом лагере пошла своим чередом. Еще через полтора года, когда Симона сошлась с факиром, пришлось подыскать заросшую сорняком могилку и для него. К тому моменту, как братья отметили свой десятый год работы в передвижном цирке, Симона приютила в вагончике кролика, который так растолстел, что фокусник больше не мог вытащить его из своей шляпы. Зарезать кроля и приготовить из него рагу женщина отказалась, и теперь по вечерам держала длинноухого на коленях, поглаживая мягкую шерстку. Сэм и Дэн уже перестали спорить, пытаясь выяснить, кто из них важнее и главнее. Снова начали все делать вместе и сообща, словно бы были не обычными близнецами, а сиамскими, — настолько порой их движения и жесты повторяли, дополняли друг друга. Бородатая женщина иногда говорила, что жутко было на них, братьев, смотреть, когда они начинали так копировать один другого. Словно бы, и правда, сливались в одного человека, что почему-то существовал в двух телах. Может быть, так оно и было, думал Сэм или Дэн, или же они оба, в одно и то же время. Симону их метаморфозы не пугали и не отталкивали. Напротив, как-то раз, отыграв последнее в этом городке представление, и просидев до глубокой ночи с артистами и директором цирка, ушли они втроем в вагончик Симоны. Там выпили еще, травили какие-то байки, и проснулся Сэм только к полудню, — в своей постели, в их с братом уголке, в мятой и воняющей потом и табаком одежде. Один, в их двухместном вагончике. Сэм тогда сделал вид, что ничего не понял и не заметил. Пьян он был, имя бы свое и то не вспомнил, чего уж. Не драться же ему, в самом деле, снова с родным братом. С его собственным полным отражением, лучше любого зеркала. Не тащить же его тело на очередное кладбище, ища старое, покореженное надгробие, у которого уже полвека никто не оставлял цветов. Вместо этого Сэм принялся учиться метать кинжалы и ножи, разучивал потихоньку простые фокусы и тренировался перед зеркалом вставать в эффектную, элегантную позу. В очередную одинокую ночь, когда стояли они на отшибе большого города, сияющего разноцветными огнями даже больше, чем цирковой шатер, Сэм поймал кролика, что приютила Симона. На улице уже было холодно, даже с такой толстой шкуркой изнеженный, ручной кролик вмиг бы замерз и заболел. Сэму было его, кроля, жалко, было тоскливо. Наутро, когда труппа начала просыпаться, кормить зверье да готовиться к вечернему шоу, никто не мог найти и следа Сэма, его вещей или толстого симониного кролика. Много лет спустя, когда лицо Сэма уже покрылось морщинами, волосы поредели, и его труппа циркачей-бродяг приносила своему директору неплохую прибыль, Симона снова появилась в его жизни. Постаревшая, сгорбленная, но Сэм узнал ее сразу же, едва только вышел на манеж. Он объявлял номера и представлял артистов, пускал по рядам свою шляпу для сбора чаевых — кому не жалко, подайте четвертак! — и смотрел только на Симону. Она ждала его после представления, осталась сидеть на своей скамье, даже когда убежали самые любопытные из детей, и свет на манеже приглушили. Сэм помнил ее улыбку из стеклянного аквариума. Улыбку, когда они с братом зазывали народ на вечернее представление. Сейчас, во время его шоу, Симона улыбалась тоже, словно бы так же легко и призывно. Сэм к ней так и не вышел. Велел своего помощнику выставить старуху из шатра на улицу, увести подальше от палаточного городка циркачей. Не о чем Сэму было с ней говорить. Мальчишка, что кормил голубей и чистил их перышки и клетки, потом сказал, что Симона еще долго стояла на улице, до самой темноты, продолжая смотреть на их шатер и вагончики. Сэм повертел в руках засушенную кроличью лапку, что таскал с собой как талисман долгие годы. Шерстка была все такой же гладкой, как и тогда, и вкус кроличьего мяса мужчина помнил до сих пор. Помнил он и старые маленькие кладбища, заброшенные могилы, где покоились, захороненные тайно, шпагоглотатель и факир. Сэм подкрутил лампу, присмотрелся к отражению в напольном зеркале, в полный рост. Когда-то, еще совсем юные, они с Дэном спорили, кто их них самый главный из близнецов. Когда-то давно они с братом притворялись, что были одним-единственным человеком, по ошибке природы разделенным надвое. В воспоминаниях и снах братьев всегда было двое, но сейчас в отражении был только один лишь Сэм. Кладбище за городом, старое надгробие и собственные слезы, которые он стирал грязными руками, пока копал могилку для Дэнни, он помнил еще лучше.