Angewohnheiten

Гилберт не маньяк и не фанатик. Нет. Все его знания не были получены в результате долгой слежки. Он просто достаточно долго общался с Томасом, чтобы понять его привычки, любимые вещи и многое другое, что как-то странно уселось у Пруссии в груди, мешая нормально дышать рядом с Лондоном. Это было странно, немного пугающе, но не неприятно. В какой-то степени ему нравилось это ощущение и реакция Тома на значимые для него мелочи жизни. В какой-то момент Гил понял, что... влюбился? Нет. Не так. В его сердце места для любви не осталось совершенно. Единственное, что было — это любовь к матери и, совсем немного, к Родериху. Да, он бывал тем ещё снобом, но семью любил и берёг, в особенности мать. Она была тем человеком, которая могла объединить две враждующие силы своей добротой, так что неудивительно, что рядом с родительницей Гилберт со старшим братом прекращали свои препирательства. А для Тома не было даже укромного закутка, по мнению Гила. Сердце с хозяином было совершенно несогласно, а потому уделило ровно половину своей любви странному англичанину, который смешно краснел на похабщину, слетающую с губ Пруссии время от времени. Чужой румянец веселил, как и ответный взгляд, молящий то ли прекратить, то ли продолжить, потому что отступать было уже некуда. Чуть позже Гилберт узнал, что краснеют не только кончики ушей, но ещё шея и грудь, что выглядело слишком... Лондон был слишком сдержан и совершенно никак не реагировал на первые попытки сближения. Но после пары-тройки приездов он наконец-то понял, что вредить ему не собираются, травить тоже и Гила никак не притягивает мысль о захвате столицы Великой Британии в прямом и переносном. Какому-никакому общению он был рад, как и мелким радостям. Спустя пару месяцев Пруссия заметил, что Том из всего обилия сладкого предпочитал пончики. Гилберт переполошил обе немецкие столицы, чтобы добыть как можно больше берлинеров, чтобы порадовать и так смущённого вниманием Лондона. Томасу Гил нравился. Никакой лишней сдержанности и холодности, едких подколов и многого другого, что Лондон не любил в политических и высоких дискуссиях. Гилберт был просто человеком — поправочка: Страной — с которым хотелось общаться без высокопарности. Пусть Пруссия и вёл себя иногда как беспризорник с улиц да и шутил, столь же редко, немного грубо. Он умел прекращать, если видел, что шутка уже перестаёт смешить, а вызывает неприязнь и горечь. В разговорах были запрещённые темы, которые раскрылись лишь спустя полгода. Лондон рассказал о матери, жизни на улице и о дяде Матиасе, который взял его к себе. Гилберт слушал и не перебивал, поглощая чужую историю. К бросившей Тома женщине он испытывал сильную неприязнь, даже не зная её, а вот Матиасу он был благодарен. Возможно, если бы не он, они бы и не встретились. И Пруссия бы... Лондон прятал взгляд, когда впервые позволил стянуть с себя перчатки. Покрытая буграми и ямками кожа Гилберта не пугала, больше беспокоило то, что Тому было очень больно. После короткой просьбы Гил сам принес мазь, которой требовалось покрывать кожу, чтобы она не пересыхала под почти вечным слоем ткани. Первый приезд в Лондон был даже удивительным. На улице было солнечно, дождь намечался лишь к вечеру, а сам Томас был счастлив, по-детски счастлив, показать пруссу свой дом. Небольшой, всего в два этажа, узкий домишко выглядел почти так же, как и соседские, но англичанин светился от счастья, особенно когда показывал своего случайного питомца — пятнистого кота без одного уха. Коту было плевать на свою инвалидность, он довольно урчал на прикосновения и пил чай из своей миски, когда ему его налили. Кот забрался зимой, когда было холодно, а отец Матиас его пожалел. Кота назвали Котом, что Гила очень повеселило. У Томаса есть смешная привычка сворачиваться в клубок в постели, укладывая подушку к животу. Многим она кажется смешной. Прусс не исключение, но он для себя её охарактеризовывает как «очаровательную». Лондон любит белый и молочный шоколад вместе с какао. Если нет какао, то он пьёт чёрный чай, но с меньшим энтузиазмом. Гилберт любит Тома как своего хорошего друга, не больше. Эта дружба немного странная и тактильная, но Пруссия не жалуется, ему всё нравится. Общение, смущённые улыбки на его глупейшие шутки и крохотные сапфировые блики в совершенном мраке. Прусс почти сразу подметил, что у Лондона великолепные глаза. Англичанин не любил цитрусы по причине своей аллергии к ним. Умереть от них он не мог, но чиханье могло довести его до праведного гнева, направленного на того, кто принёс цитрусовые. Но аллергия заставляла его пытаться почесать руки, что он сразу прерывал, несмотря на дискомфорт. Гилберт специально не приносил даже намёк на лимоны или апельсины, чтобы не мучить своего... друга. Гил не говорит Лондону всей правды их отношений даже тогда, когда они уходят в постель. Случайно, совершенно случайно. Ничто это не предвещало, но никто из них не был против. А после возник свод правил, который они пополняли. Никакого насилия, никакого принуждения, «нет» значит «нет». Три самых основных правила, которые Гилберт даже не думал нарушить. Томас боялся своего первого раза, зажимался и пытался прикрыться, когда его вытряхнули из одежды. Пруссия успокаивал его поцелуями и осторожными касаниями рук, не смея касаться ниже талии, чтобы не спугнуть. Лишь когда англичанин успокоился и понял, что насиловать его не посмеют, Гил осторожно коснулся его внизу. Он довёл его до разрядки одними пальцами, проглотив чужой стон поцелуем. Кроме постели и дружбы ничего и не было. Потому что большего и не нужно было. Они продолжали посещать разнообразные мероприятия — Гилберт гордо защитил честь своего друга на дуэли два раза, — пару раз посетили дворцовые балы, которые наскучили им достаточно скоро, и, в конце концов, Гил привёз его в более интересные места, чем Бельгия, в которой они встречались раньше. Пруссия Томасу понравилась своими замками, лесами и людьми, больше крестьянами, чем баронами и герцогами. В особенности ему понравился дубовый лес близ столицы Прусского государства. Гилберт тогда не сказал то, что хотел сказать по приезде, вместо этого предлагая Лондону покормить белок. Та улыбка, когда одна из любопытных рыжиков залезла к Тому на руки, запала ещё глубже в сердце, но и это Гил не признал. Он совершенно не хотел это признавать. Пусть лучше дружба с привилегиями, чем... Что-либо другое. Лондон любил бежевый цвет, позднюю осень в Кёнигсберге, картофельное пюре, которое впервые приготовил ему Гилберт, восход солнца и что-то ещё, что почти всегда сопровождало всё это. Пруссия не позволял себе думать, что это «что-то» — он сам.