«извращенец»

Питер думает, что Роману ужасно идут классические костюмы. Само собой, двухметровый Годфри со своей идеальной фигурой прекрасно смотрится в любой одежде (и особенно без неё, в чём Питеру уже посчастливилось убедиться). Но когда он видит друга в чёрном пиджаке, безупречно сидящем на его широких плечах, Питер чувствует себя собакой больше, чем в полнолуние. Потому что рот моментально наполняется слюной, и приходится быстро сглотнуть, пока она не начала стекать по подбородку, придавая ему вид конченого дебила. Он мнёт в руках картонный стаканчик с розовым пуншем и внутренне проклинает тех, кто придумал эти нелепые школьные балы, куда по старой традиции полагается наряжаться как на собственную свадьбу. А ещё он сейчас особенно сильно ненавидит их с Романом негласную договорённость не афишировать отношения. Потому что ему до обморока хочется подойти к Роману, небрежно облокотившемуся на стену и любезничающему с Кэрол из параллельного, развернуть его к себе, ухватить за лацканы чёртового пиджака и поцеловать. Прямо на глазах у охуевающей Кэрол и остальных одноклассников, болтающихся по залу среди вспышек света от диско-шара и назойливых ритмов прилипчивой музычки. Питер кусает губы и старается не смотреть на красивое лицо с привычным ему выражением: «Привет, я Роман, не хочешь ли отсосать мне прямо здесь?». О нет, Питер не хочет. Отсосать точно нет. А вот впечатать Годфри лицом в стенку, быстро нашаривая пряжку его ремня, чтобы спустить до колен отглаженные брюки и вставить сразу на всю длину — это пожалуйста. Рад стараться. Готов приступить прямо сейчас. От невозможности исполнить подобное Питер едва не стонет и так стискивает несчастный стаканчик, что картонные стенки сжимаются слишком сильно, заливая сладкой фруктовой жидкостью его руку. Питер чертыхается, радуется, что хотя бы на одежду не попало, и быстро выходит из зала, мечтая поскорее смыть с кожи эту липкую гадость. А заодно и просто плеснуть в лицо холодной воды, чтобы освежиться и перестать в красках представлять, как он стаскивает с Романа рубашку, нетерпеливо покусывая сквозь ткань торчащие маленькие соски. Годфри обожает подобное. Наверняка, он бы стонал, выгибался навстречу и его, произнесённое срывающимся шёпотом: «Трахни меня, сука!» снова звучало бы как приказ, имея слишком мало общих интонации с нетерпеливой просьбой. Чёрт. Питер чувствует, как член начинает натягивать ширинку, и понимает, что в уборной придётся задержаться подольше, чтобы по-быстрому спустить напряжение. Возвращаться с откровенным стояком в зал полный подростков как-то не хочется. Он запирается в дальней кабинке, дёргает молнию на джинсах, привычно проводит языком по сладкой от пунша ладони и обхватывает твёрдый член у основания, тяжело выдыхая. Собственные пальцы с чуть шершавой кожей, конечно, ни в какое сравнение не идут с пухлыми губами Романа, о которых Питер тут же вспоминает, прикрыв глаза и быстро двигая рукой, чтобы поскорее избавиться от невыносимого возбуждения. Резкий стук в дверь заставляет его спешно выпрямиться и притихнуть: кого ещё принесло, учитывая, что все остальные пять кабинок пусты?! Но разозлиться Питер не успевает, потому что хлипкая защёлка отскакивает в сторону, и к нему в кабинку вваливается никто иной, как сам Роман Годфри с максимальной пошлой улыбочкой на влажных покрасневших губах. Не иначе, как успел пососаться с той самой Кэрол — мелькает мысль, о которой Питер тут же забывает, потому что Роман к нему уже совсем близко. Он отводит в сторону ладонь, всё ещё сжимающую стояк, и кладёт на её место свои пальцы, плавно повторяя недавние движения самого Питера. — Поганая псина, — сладко шепчет Годфри ему на ухо, поглаживая подушечкой большого пальца набухшую влажную головку, — поганая псина, которая тащит в свою нору вкусный кусок, пока хозяин не видит. Питер мог бы съязвить: какой из Романа хозяин? Тоже ещё, упырь с энергетикой пассива! Но сейчас ему не до шуток. Годфри дрочит слишком хорошо, размеренно и с нажимом, целует, несильно царапая клыками горячую кожу шеи, умудряясь до сих пор нести свою чушь про непослушных собак и прочее. Господи, как же Питер его любит! Этого незатыкающегося придурка, который — как всегда — появился в самое подходящее время и понятливо включился в процесс, несмотря на свои дурацкие комментарии. — Роман, да, боже! Ещё! Питер уже готов кончить. По ногам пробегают мурашки, а член наливается кровью так, что вены на нём проступают совсем отчётливо, и Роман плотнее обхватывает его ладонью, к большей радости Питера. — Ещё, совсем немного, ещё, Роман, ну! Но тот внезапно прекращает ласки и отстраняется, как ни в чём не бывало. Откидывает с лица волосы, вновь расцветая своей блядской улыбочкой. Ну что ещё пришло в голову этому кровососу? — Блять, Роман? Питер приоткрывает глаза, чтобы понять, какого хрена тот остановился на самом интересном месте, и видит, как Роман медленно облизывает губы, укладывая руку на свою оттопырившуюся ширинку. — Хочешь сыграть в одного? Мы так не договаривались. Питер смотрит, часто моргая, всё ещё во власти горячего возбуждения, будто не понимая, что от него требует этот доморощенный искуситель. Но Годфри хорошо умеет объяснять. Во всяком случае, до Питера тут же доходит, стоит Роману развернуться к нему спиной, опираясь ладонями на стенку кабинки, и нетерпеливо прошипеть: — Давай! — Хочешь, чтобы я тебя прямо здесь? Блядский боже! Питер иногда и впрямь выглядит дебилом, особенно рядом с таким Романом, поза и взгляд которого так и кричат: Трахни! Засади поглубже! Выеби меня до трясущихся коленей! Наверное, Годфри согласен с тем фактом, что Питеру иногда стоит соображать побыстрее. Но сейчас он почему-то воздерживается от своих любимых ядовитых шуточек, оглядывается через плечо, ловит взгляд Питера и отчётливо произносит: — Я хочу, чтобы ты засунул в меня свой член. Так понятно? Более чем. Питер судорожно кивает, внутренне смиряясь с тем, что Роман однажды в могилу его загонит своими пошлыми выходками. Но отношения с ним определённо того стоят. — Да, сейчас. Сейчас. Он сбрасывает с себя куртку, лезет руками под пиджак Романа, выдирает его рубашку из-под ремня брюк, одновременно вжимаясь стояком в маленькую задницу и жадно целуя. Роман отрывается от него, облизывает губы и упирается лбом в стенку кабинки, сильнее прогибаясь в спине, делает всё, чтобы Питеру было удобнее. Но у того так трясутся руки, что он едва справляется с пряжкой ремня, замечая следы своей смазки на чёрной ткани безупречных брюк Годфри. Чёрт. — Чёрт, Роман, я… Питер вовремя прикусывает язык, потому что сейчас явно не самый подходящий момент, чтобы вслух пожалеть об испачканных брюках. Он, наконец, расправляется с ремнём, расстегивает пуговицы на ширинке и спускает штаны с Романа, в очередной раз за вечер нехило охуевая. — Блядь, что это?! — Ммм? — Роман даже не поворачивается. Мурлычет под нос и, судя по интонации в голосе, улыбается самой лисьей из своих улыбочек. Ещё бы, весьма доволен произведённым эффектом. А вот Питер никак не может прийти в себя, пялясь на аккуратную крепкую задницу Годфри, обтянутую фиолетово-розовой полупрозрачной тканью явно женских трусиков, украшенных белым мехом наподобие заячьего хвостика. Это какой-то пиздец. — Это какой-то пиздец, — глухо изрекает Питер, подцепляя трусы и сдвигая их в сторону, — ты грёбанный извращенец, Роман, — выдыхает Питер ему на ухо, надавливая на узкий вход облизанным пальцем. Роман не отвечает, только ещё больше прогибается в спине и ахает, когда Питер другой рукой сжимает его член, обтянутый тонким кружевом. От сочетания каменного стояка и нежной, елозящей под пальцами ткани у Питера темнеет в глазах. От мысли, что его красавчик Годфри — влажная мечта всех старшеклассниц и некоторых старшеклассников — весь вечер таскался в строгом костюме, под которым прятались шлюшьи женские трусики, Питер готов кончить прямо сейчас, окончательно заляпав сдёрнутые до колен брюки Романа. Но Годфри нетерпеливо двигает задницей из стороны в сторону, насаживаясь на его пальцы, и Питер понимает, что если он спустит до того, как хорошенько вытрахает Романа, это будет очень большой ошибкой. Он плюёт на ладонь, растирает слюну по своему члену и приставляет головку, мягко толкаясь вовнутрь. Роман царапает короткими ногтями стенку с длинным стоном, таким громким, что Питер замирает и обещает Роману «засунуть эти чёртовы трусики в глотку, если тот не будет потише». — Сучья морда! — шипит Годфри, но старается сдерживаться и теперь только еле слышно поскуливает при каждом толчке. — Я тоже люблю тебя, дорогая, — отвечает Питер, понимая, что несмотря на всю нелепость их отношений, правда любит. И очень сильно. Он бы просто сдох, если бы не Роман. Если бы не Роман, которого он сейчас притискивает к стенке уборной, размеренно натягивая на свой член, чувствуя, как ему жарко и тесно. Если бы не Роман: с мерзкими шуточками на грани фола и самой нежной улыбкой. Если бы не Роман. Его Роман. Его. — Роман, блять, Роман! Питер не успевает сказать что-то ещё, потому что член Годфри под его рукой дёргается, и он чувствует горячую сперму, пропитывающую ткань истерзанных трусиков, явно не рассчитанных на те размеры, которые им сейчас приходится прикрывать. Как обычно. Роман — любитель удовольствий на скорую руку — даже не подумал сдерживаться и получил свой быстрый кайф за пару минут, довольно урча и подставляясь под двигающийся в нём член. Надо успеть тоже кончить, пока Роман не захочет повторить по-новой. А он точно захочет, не успеешь досчитать до тридцати, как он снова начнёт намекать на продолжение. А вот у Питера вряд ли хватит терпения продержаться в течение второго захода. Он и так изо всех сил сдерживался, чтобы не кончить раньше времени, и больше ждать не намерен. — Иди сюда, — он тянет на себя Романа, ускоряясь, крепко сжимая его бёдра и замечая, что стенки кабинки дрожат так — будто вся эта конструкция вот-вот к чертям развалится. Да и хрен с ней. Роман после оргазма расслабленный, почти покорный, и Питеру слишком нравится поворачивать его так, как ему хочется, управлять раскоординированным телом, не переставая резко вколачиваться. Оргазм оглушает, на некоторое время выключая для Питера весь внешний мир, оставляя здесь только его и тяжело дышащего Романа, вновь ткнувшегося лицом в пластик стенки. Питер прижимается лицом к спине под плотной тканью пиджака, аккуратно выходит из Годфри, придерживая себя у основания, следя за тем, чтобы вытекающая сперма не испачкала костюмные брюки. Но Роману, кажется, нет до этого никакого дела. Он разворачивается лицом к нему довольный, встрёпанный, с розовыми щеками и нахальным блеском в глазах. Питер готов любоваться им таким вечно. — Покурим? — Ты хоть штаны надень, — Питер отводит взгляд от полувставшего члена, розово просвечивающего сквозь промокшее кружево. — Покажи мне закон, который запрещает курить без штанов, — хмыкает Роман, но всё-таки одевается. Замечает белёсые пятна на тёмной ткани, с прищуром глядит на Питера. — Ну что? — Тот не может сдержать смех, видя напускное негодование Годфри, — хочешь, я оплачу тебе химчистку? — Пошёл ты! — Хмыкает Роман в ответ, смахивая с плеча невидимую пылинку, — пёсья морда. — Я тоже тебя люблю, — вновь повторяет Питер и ловит его на выходе из кабинки. Долго целует, не замечая круглые глаза их одноклассника, застывшего у писсуара.