Не по плану

Капитана Аккерманна не так часто можно увидеть в полицейском штабе, что, практически, неудивительно. Во все дни, когда он допоздна может засидеться на своем рабочем месте, в особом порядке слетают не меньше пяти офицеров, уходящих домой с огроменными и заполненными коробками, на которых крупными красными буквами написано «Уволен». Клеймо, расположенное на дурацком предмете, казалось бы, не должно волновать, но многим уволенным и по сей день снятся кошмары с участием капитана Леви. Неотъемлемый образ сурового и не идущего на компромиссы копа затвердел каменной скорлупой, облепившей со всех сторон. Даже не видя его ты получаешь выговоры, с размером которых могут посоревноваться только побочки от гормональных лекарств; не присутствуя на своё горе на общем собрании, проводимом каждое утро в шесть часов утра, работник рискует остаться с крупным штрафом, ещё одной санкцией и взглядом Аккерманна, что острее самого заточенного лезвия. Он хороший… этот капитан Леви. Не даёт спуску, следя за порядком, одновременно с этим не забывая решать дела и мотаться от криминалистических лабораторий к своему кабинету, расположенному на самом последнем этаже их унылого здания. Обшитое потрескавшейся каменной кладкой, оно стоит на виду у всех на оживленной улице частного района, где нет места бездомным, грязи на красных подошвах и своевольничеству подростков. Одно из самых сохранившихся мест в строгом режиме наблюдается с обустроенной под кабинет мансарды Леви. Поднимаясь по чистым ступеням и держась за кованные из железа перила, граждане с уверенностью вваливаются в участок, зная, что им помогут. Потому как капитан встречает всех с холодной приветливостью, отточенной годами и профессионализмом. Но, по правде говоря, всем приходящим больше нравится смотреть, как офицеры и остальные выстраиваются без промедления по струнке, когда Аккерман спускается, чтобы выяснить, в чём причина очередного плача. Одни лишь телефонные звонки в аккомпанементе с шумным стуком сердца отскакивают от стен, приземляясь в вычищенные полы и растворяясь в свежем воздухе, что поступает с открытых окон. И если у любого спросят: «Чем он так хорош?», с твердой уверенностью ответят, что дело в магической ауре, расплывающейся от него за километры ароматом неумолимой силы, кроющейся под формой капитана национальной полиции. Что-то эдакое, да есть… заставляющее вжать голову в плечи и своевольно отдать честь этому человеку, который не меняется в характере из года в год, но завидно хорошеет в лице. Оно и видно даже сквозь синяки под равнодушными глазами. Словно все эмоции, вплоть до горячего раздражения и бурного рабочего гнева спрятались за непробивыемым стеклом, наложенном поверх его зениц. Детектив Эрвин как-то пытался вызвать того на скупую слезу, показав весьма устрашающие фотографии с места преступления, о которых хотелось бы забыть. И, ожидаемо, Леви лишь выгнул бровь, озадаченно пальцами перебрал снимки и на протоколы украдкой взглянул. А ведь изображена была не какая-нибудь да соседская собака, застреленная из дробовика в ходе пьяной драки. Маленькую девочку расчленили у набережной, оставив, словно части конструктора, конечности на тропинках в разных местах. Маленькие окровавленные хрящики, валяющиеся, точно палки, будут долго сниться их криминалисту по имени Ханджи, а багровая тропка вдоль песчаных королевств, так вежливо сделанная для удобств в поимке, не забудется и во сне. — Когда поступят отчёты судмедэкспертов? — Спросил, ознакомившись с неполными очерками в виде отчетов, от которых по большей части позевал. — Передайте, что им дано не больше недели на выяснении причин смерти. Если есть уже приблизительный портрет смерти — несите. — Это уже второе убийство за неделю, — Эрвин мигом подтянул к себе папку с делом, не постеснявшись напомнить капитану о трагичных случаях. В его кабинете всегда чисто, и маленьким пылинкам с книг не находится своего сантиметра в этой комнате. Но ни живых цветов, прибавляющих красок, ни картин, оживляющих обстановку, ни ковров не предвидится в ближайшие года, пока на пост Леви не взойдёт кто-нибудь другой. Однако, это не мешает обстановке быть уютной, по-своему рабочей и настраивающей на полную сосредоточенность. Плотные шторы молочного оттенка всегда задёрнуты, не пропуская внутрь частиц солнечного света, и абсолютно каждый новенький решится спросить у своих коллег, почему он не наслаждается столь красочными видами главных парков и не любуется готическими домами на верхушке склона у въезда в город. Однажды, а именно два года назад, на маленьком сборе, на котором обсуждались стратегии поимки преступников, Леви внезапно распахнул шторы, и блеклое солнце на горизонте ударило по лицам присутсвующих, привыкших к искусственному свету. Время близилось к восьми часам вечера, когда небесное полотно над городком по взмаху волшебной палочки окрасилось в нежно-розовый, лишь у самой земли контрастируя с ярким алым, врезающимся в память на долгие годы. Все возжелали остановить разговор, чтобы вдоволь рассмотреть закат, но опрометчивы были их просьбы, и Аккерман без разговоров перекрыл доступ к красивому и вечному. — Хочешь меня упрекнуть в этом? — Скептически настроенный на столь провокационную тему, Леви поднимает холодный взор на детектива. — Припомнить. — Вежливо поправляет Эрвин. — Сегодня к нам прибудут практиканты. Вам поручено провести… — Да знаю я, — недовольно дёрнув плечами, останавливает его мужчина. — Разгони всех на патрулирование, чтобы не мешались. Или пусть в подвалах разгребают архивы. — Есть, сэр. Будет ли в этом году стажировка для них? — Нет, — Аккерман бросает ручку, поднимаясь со стула. — Где угодно, но не здесь. В прошлом году, давай тоже припомню, наш отдел прославился громким убийством, в котором был замешан стажирующийся. Мне хватило этого. До сих пор запах крови чувствую на лестнице между вторым и третьим этажом. — Наша репутация уже давно очищена, несмотря на это. — И кто будет заниматься ими? — Леви обходит стол, неохотно размышляя о возможности инструктажа всех зеленых. — Если ты возьмешься за шестимесячную, то пожалуйста. Будешь успевать — зарплату вдвое повышу. Меня главное не тревожь, сам знаешь, почему я не люблю возиться с новенькими. Капитана Леви Аккерманна не так часто видят в полицейском штабе, но именно сегодня он позднее всех остаётся сидеть за своим письменным столом, не понимая, чем так сильно насолил жизни, что та его так благодарит.

***

Этого следовало ожидать. Толпа незнаек собралась у входа в семь утра, перебирая свои бесполезные значки на груди, внутри которой трепетало волнение. Один за вторым во весь голос восхищались будущей работой, ни на йоту не представляя, насколько ошибутся через годика три-четыре, когда настанет время соскребать с себя впитавшийся слой мертвечины. И он уже сейчас слышит и видит эти слёзы в туалетах, появившиеся от слабости или от переизбытка плохих эмоций с переживаниями, что шли вместе в тандеме, похуже убийственного смерча. Они входят с гамом и шумом, подавляющими в Леви всякую эмпатию. Перебирая дела и высматривая в электронной почте письма, Леви сосредотачивается на своём карандаше у фотографии одного насильника и со вздохом мучения понимает, что не может сделать даже этого из-за присутствия детишек. Вечно разговаривающих, мешающих и отвлекающих от важных вещей, и как бы ни старался угомонить все рвущиеся наружу вопросы Эрвин, поток слов со скоростью света сменяется по второму и третьему кругу. Хуже быть просто не может. Нет, может. Потому как захотев выпить чаю и заодно взглянуть на ленивых бездарей, Леви почти что чертыхается во весь голос, замечая знакомую женскую макушку чёрных волос. Слепым и немым учует этот аромат жженой корицы и клубники, прорывающийся сквозь запах кофе, что заполонил квадратные метры. Но молниеносно возвращает себя в привычную колею, охладившись мыслью, что Эрвин пристанет и начнёт расспрашивать беспрестанно, пока не узнает всё. В пределах работы они коллеги с чуткостью и тактичностью, а за границами — те ещё болтушки с развязанным от алкоголем языком. Да, это определено она. С неровными кончиками запредельно мягких волос, и, на секунду вспомнив их податливость, Леви сглатывает. Разжимает и зажимает в карманах штатных штанов пальцы, стремясь избавиться от фантомного ощущения, но какой в этом толк, если мозг по наигранной Микасу всю выдаёт, как на фотопленке. Сладкий привкус её движений, походки и учтивости на кончике языка проскакивает, и хоть капитан предпочитает не злоупотреблять сладким, от повторного приёма он бы не отказался во благо их общих интересов. — Леви, значит… — Микаса растягивает имя его, опустив глаза и полуулыбкой наградив мужчину. — А твоё? — Не скажу, — мотает та головой, отказываясь отвечать. — будет лишним. Сначала она выпивает залпом рюмку сакэ, затем кидает в рот мармеладного мишку, покрытого шоколадом. От такого количества сахара Леви мутит уже на первых секундах, но глядя на неё, ему хочется самому закинуть грёбаного мармеладного мишку и в точности, как она, разжевать медленно, пробуя вкус сладости в неимоверном количестве. — Какой толк в твоей скрытности? — Инкогнито не раз спасало, — пожимает плечами Микаса, пьяно схватившись за его руку и хихикнув, — боже, прости. Ловлю вертолеты, от которых и сидя не спасёшься. — Тебе вызвать такси? Леви ведь не терпит случайных и намеренных прикосновений, чувствуя себя в этот момент уязвлённым и открытым, словно окно в жаркий летний день. Но её ладошку не сбрасывает, намеренно в свете неонов рассматривая выпирающие жилки и тонкие пальцы, вцепившиеся омертвело в его пиджак. Её касание немного грубое и бестактное, но Леви, незаметно для неё, пододвигает свою руку ближе, и плечом уже ощущает её щеку, до которой дотронуться желает. В этом нет ничего необычного. Они оба пьяны и тяга к друг другу свойственна всем выпившим в компании обворожительной собеседницы. — Так ещё и двенадцати нет, — хмурится Микаса, и второй ладонью хватает свой недопитый коктейль. Подносит к его сомкнутым губам, подняв голову и впившись требовательным взглядом, немым приказом требует, чтобы глотнул ещё хоть чуть-чуть. — Мне завтра на работу, — отклоняет предложение Леви. — Какой, зараза, скучный, — фыркает она, и через один миг заливается смехом, до атомов и клеток добравшимся волной, что сбила его дыхание и превратило ровный стук сердца в неугомонную пляску эмоций. — Все полицейские такие, а, Леви? Или как мне вас звать? Мистер полицейский, не желаете переступить через себя и немного выпить с незнакомкой в баре? Глядя на неё, хочется самому забыться в ярком калейдоскопе спиртного и рискнуть ещё раз в жизни. Аккерман на редкость снисходительно улыбается ей, на что получает ответную улыбку. Она хороша для простой тусовщицы, что зависает в клубах в поисках легкомысленных встреч на одна ночь. И не похожа на студентку какого-нибудь филфака, крепкими мышцами сияя в свечении фиолетового и синего. Цвета проходятся по её телу, облизывая, и в полутьме даже самый незатейливый и простой взор женский кажется настроенным на похоть и приключения. — Что я делаю? — Под нос бормоча себе, задается вопросом Леви. Он должен быть дома, а не в злачном месте, где собрано всё худшее из худших. К примеру, смотреть пресные мелодрамы и до банальности схожие боевики, а затем лечь спать, чтобы проснуться и потопать вновь на работу, но Аккерман сидит здесь. В объятиях этой незнакомки, от которой веет двусмысленными намеками и дружелюбием, приправленным загадочностью. Стойкий запах духов её в носу играет, никак не желая уходить, а постоянные шутки то и дело срывают с него маску безразличия. Увидел бы Эрвин — засмеял и засомневался бы, что это настоящий Леви. Тот самый, что серьёзен в своих намерениях и никогда не бывает игрив, уж тем более не отвечает на заигрывания девушек, от чьих предложений потом не отобьёшься. И, вроде как, зажимать эту девчушку в своих руках неплохо. Голос разума, словно не свой, вопит и просит остановиться, пока не поздно, а Леви лишь слушает ласкание её влажных и сладостных губ, позволяя рубашку расстегивать и ногтями ссадины оставлять на шее. Совесть укоряет, что поведение детское и совсем не по-взрослому так, но кнопку «стоп» перебило очередным тихим стоном, сорвавшимся с её уст. Эрвин что-то объясняет, не прекращая посматривать на спину капитана, дожидающегося чая. На мгновение представить себе не может, как упрямо тот вперился взором в плитку на стене и мысли в порядок приводит от нахлынувших воспоминаний. Повернётся — и сразу они узнают друг друга по мелькнувшему движению губ и судорожному вдоху. Леви и не старался найти девушку после, сполна насладившись вечером, и фрагментов из памяти хватало ещё на недели две. А сейчас она стоит вместе со своими однокурсниками, собираясь работать в полиции наверняка. Интересно, помнит ли она всё в той же точности? Он всё же оборачивается, без страха и безучастно каждого пришедшего оглядев. Неторопливо рассматривает одеяния «школьников», заставляя понервничать, потому как не заметить его презрительное выражение лица не составит труда. Все не лишены чертового синего пламени решимости и энтузиазма, чем смешат Леви. Выдержит ли половина из них первый выезд в три или четыре часа ночи, собираясь на убийство или кражу? Нет, не выдержат. Он уже сейчас может сказать, кто попадёт в их отряды, а кто нет. И ко вторым относится большая часть толпы. Хорошо, Леви сдаётся с белым флагом перед ней, когда она посылает ответный испытующий взор, не собираясь проигрывать. Стенки любимой кружки с изображением Вейдера обжигают пальцы, но поставить её и убежать будет окончательным поражением на всю жизнь. Оттого Аккерман отпивает чаю, не сводя глаз с девушки, от которой веет за милю пленительным ароматом свежих ягод и специй. Уста её трогает игривый смешок, а правый кончик поднимается вверх. Тут же отдергивает себя, становясь равнодушной, но в последнюю секунду в зеницах, цвета самого тёмного антрацита, огоньком некая радость вспыхивает и неподвластно ничьим рукам дорогу к сердцу выжигает. Она неплоха в поцелуях. В красочных, наполненных живостью и искренностью; страстью и необузданной дикостью, она лишает контроль той значимости, что играла для него важную роль. Делает это слово пустым, совершенно чужим, дотрагиваясь подушечками пальцев до шеи и зарываясь ими в чёрные пряди, нарочно проводит ногтем по коже и насылает наваждение. Леви знаком с этим чувством. Не противясь сбившемуся дыханию и ритму сердца своего, он опаляет касанием каждую клетку её тела, вбирая, точно одержимый, ощущения, связанные с ней. Шрамы, проходящие под тыльной стороной ладони сменяются мурашками, она с придыханием произносит «Леви», когда губы его так бесцеремонно по шее проходятся, в пламени желания сжигая все возгласы разума. — Нет-нет, — резко останавливает она Аккерманна, с ухмылкой оторвавшись от него. — Я не позволю тебе портить моё последнее платье, лучше сама сниму. И он громко сглатывает. Послушно дожидается, глаз не спуская с тонких лямок, так медленно ползущих по её рукам, из последних сил держится, без стеснения наблюдая, как она стаскивает платье, оставаясь в белье. — Жуть, нужно будет потом тебе царапины обработать, — посмеиваясь, отшучивается Микаса, оглаживая аккуратно пальчиком красные полосы на его коже. Она так и не обработала их, исчезнув под утро с бутылкой ликера и позаимствованным мужским пиджаком. И, вероятно, усмехнулась только поэтому, увидев темноватые корки на шее капитана в полицейском участке, в котором собиралась работать.