пещера девичьих стонов

Kalandra - Borders Woodkid - Enemy Гермиона спит крепко, ей не снится ничего, но сквозь сон она слышит монотонное дыхание моря. Недавние пляски у разъярённого пламени будто бы отвели от неё дурные мысли и кошмары. Просыпается она с улыбкой на губах и замечает, что над её кроватью появилось ещё несколько чудесных оберегов, сплетённых, очевидно, Федрой. Луны снова нет у колодца утром, хотя прежде она любила утренние прогулки не меньше Гермионы. Днём Гермиона решается посетить отца Грюма: он владеет самой обширной библиотекой, расположенной в доме у самой церкви. Преподобного девушка видела всего несколько раз и то мельком: они с тётей ещё не посещали служб. Стоя у высокого каменного забора, Гермиона осматривает это ограждение: его захватил плющ, она смотрит на него, но не видит, так как мысли её далеко. Честно говоря, всю свою жизнь она только и делает, что сомневается в Боге. Наука многое объясняет, а писание лишь диктует правила и даёт столько же знаний о мире, сколько детские сказки. Тряхнув головой, словно в попытке стряхнуть с себя подобные мысли, она поднимает тяжёлое кольцо и стучит им по закрытой калитке, надеясь, что Отец Грюм услышит этот стук. Его описывают как урода, но достаточно безобидного. Уроды не пугают девушку. Не больше и не меньше, чем иные незнакомцы. Наконец, слышатся шаркающие шаги. Точнее: один шаг и один стук. Медленно-медленно приближается Преподобный. Скрипит калитка. Гермиона улыбается, ещё не зная, справедливо ли называть Отца Грюма уродом. Перед ней оказывается мужчина среднего роста в порядком изношенной сутане. Один его глаз — небесно-голубой, другой закрыт будто бы пиратской, но более изящной повязкой, из-под которой выглядывает зарубцевавшийся розоватый шрам. Ладони у него широкие, всё в морщинах. Волосы янтарные, едва тронутые сединой, спутанные. Наверное, раньше это была пышная шевелюра. Отец Грюм приветливо улыбается, в глубине души радуясь девушке, не подающей признаков отвращения или ужаса, но на лице его отражается усталость. У него нет половины правой ноги, вместо неё из-под одежд виднеется деревянный протез, который, наверное, причиняет ему не только неудобства, но и боль. Девушка старается не разглядывать это. — Дитя моё, — радушно говорит он. Голос у него мягкий, но сиплый. Гермиона объясняет ему цель своего визита. Он приглашает её войти. За забором оказывается сад и, надо сказать, весьма необычный сад. В нём нельзя найти пёстрых цветов, это скорее наглядное пособие по отличиям оттенков зелёного. Весь сад заполнен разными травами, за которыми пристально следят и о которых заботятся. Среди этих островков растительности камнями выложена дорога, ведущая к самому дому. — Ты у нас недавно? — спрашивает он, впуская гостью в дом. Внутри пахнет совсем как в церквях. Отец Грюм ведёт её вглубь, пока не оказывается перед старыми стеклянными дверьми. За ними оказывается множество полок и шкафов, заполненных книгами. Глаза Гермионы округляются от восторга. — Да… я… совсем недавно здесь, — только и может выдавить Гермиона, Преподобный кивает, прекрасно понимая её восхищение: количество книг не могло производить иного впечатления. Вскоре девушке удаётся взять себя в руки и она представляется, не желая показаться бестактной. — Очень приятно, Гермиона, Аластор Грюм. Я знаком с твоей тётей, к сожалению, она посещает нас не так часто, как хотелось бы. Не стесняйся, дитя, я вижу, что тебе не терпится осмотреть нашу библиотеку. Приступай. Не бойся, — он приглашает Гермиону пройти дальше, и, о, как она рада этому предложению. — Я надеялась представиться Вам в ночь танцев, — мечтательно говорит Гермиона, прикасаясь к корешкам книг, — но не заметила Вас. — Я бы с удовольствием разделил с вами это, однако… — по этой паузе Гермиона понимает, что только что сказала глупость. Конечно, у Отца Грюма не было почти целой ноги. Он пресек её попытку извиниться, жестом, привлекая внимание к пыльным полкам. — Здесь редко кто-нибудь бывает, так что я несказанно счастлив твоему визиту, дитя. Он решает подождать её у прилавка, где ведёт учёт всех взятых и полученных книг, оставляя девушку в одиночестве. Гермиона рассматривает книжные ряды с благоговением. Её ровесники предпочитают шумные компании, мелкое хулиганство — книги мало кого интересуют: старшее поколение слишком занято, чтобы всерьёз увлечься ими, они редко листают один и тот же роман, рассматривая его на протяжении долгих месяцев. Гермиона же видит в книгах отдушину: всё неизвестное ей можно почерпнуть из этих сосудов знаний. Она выбирает восемь книг, часть которых решает прочитать здесь и тут же вернуть, а остальные — взять с собой. Отец Грюм записывает названия, улыбаясь, а Гермиона рассматривает комнату, погруженную в приятный полумрак. На прилавке она замечает рисунок женщины. — Очень красивая девушка, — говорит она, — Это Ваша дочь? — Жена. У меня нет дочерей. Только сыновья, — Гермиона хочет узнать их имена, но Отец Грюм продолжает, — Они погибли. Все, кроме Эйба, — он кивает в сторону семилетнего мальчика, выглядывающего из-за стены. — Я совершил ошибку, дитя, не одну, а великое множество. И отдал за это всё, что имел. — Я сожалею, — девушка понимает, что второй раз за их короткую встречу сморозила глупость. — Ты когда-нибудь теряла близких? — внезапно спрашивает Отец Грюм. Гермиона кивает. — В наших краях водится чудовище. Оно кричит по ночам из тёмной пещеры и рыщет по свету в поисках пищи, забирая человеческие жизни. Мы подобрались к нему близко, так близко. Но были неосторожны. Оно уничтожило всё, что было нам дорого. Дьявол руководит им. Будь осторожнее, дитя, — Гермиона снова кивает, но ничего не отвечает, не понимая, о каком чудовище идёт речь. К тому же, маловероятно, думает она, что дьявол управляет хоть кем-то, что он вообще существует, однако не так давно Полумна тоже упоминала в своём рассказе пещеру и крики, доносившиеся оттуда. Гермиона отходит к читальному столу. Мать Гермионы всегда усмехалась над дочерью, видя её, читающей в глубокой ночи: большая редкость иметь ребёнка, добровольно интересующегося книгами. Отец нежно ворошил её волосы, целовал в макушку и отходил к жене, чтобы крепко её обнять, пока дочь увлечённо листала страницы, поглощая одну за другой. Гермиона всегда теряла счёт времени, открывая книги. Отрывается она только тогда, когда буквы складывались в забавные неправильные слова, поднимает взгляд, чтобы зажмуриться и осмотреть библиотеку. Отец Грюм отошёл некоторое время назад, чтобы уложить сына, а напротив, к удивлению Гермионы, возникла Беллатрикс Блэк, лениво переворачивающая страницы. Весь её вид говорит об испытываемой скуке: кулак, подпирающий её лицо, приподнятые брови, гримаса, застывшая на лице. Чёрные волосы спадают на лицо, и она не делает с ними ровным счётом ничего, хотя они наверняка мешают чтению. Гермиона тихо фыркает: ей приходится собирать волосы в тугой узел, чтобы они не лезли в нос, рот и глаза. Приглядевшись, она замечает, что весь этот скучающий вид — лишь маска: на деле глаза женщины увлечённо скользят от слова к слову. Гермиона наклоняет голову, чтобы лучше рассмотреть лицо загадочной посетительницы, едва видневшуюся сквозь каскад кудрей. Могут ли скулы быть такими острыми, а губы такими алыми? Блэк, будто древняя скульптура, которую с невероятной заботой и точностью какой-то великий мастер выхватил из безликого мрамора. В её тёмных глазах разливаются не менее тёмные воды и языки тёмного пламени неустанно сцепляются в безудержных танцах. Словно почувствовав изучающий взгляд, Беллатрикс убийственно медленно поднимает голову. Невозмутимо она повторяет позу сидящей напротив девушки и как можно заметнее разглядывает ту часть Гермионы, которая возвышается над столом. Удовлетворенная подобной местью, она улыбается девушке и продолжает чтение. Гермиона закатывает глаза. Зачем разглядывать её так откровенно? Ей всего лишь интересно рассмотреть Блэк получше, а женщина в ответ смущает её. Беллатрикс ведь всегда ускользает в ночи, не давая изучить себя. Гермиона видела её всего несколько раз, да и то обрывками. Это заставляло её желать большего. Девушка собирает книги и подходит к вернувшемуся Отцу Грюму. Беллатрикс не оборачивается на шум. Утром следующего дня Джинни бодро приветствует Гермиону, не замечая её смятения: — Ты не видела Полумну? — обеспокоенно спрашивает она рыжеволосую подругу, надеясь, что та, являясь самой близкой соседкой Лавгудов, может что-нибудь знать. — Нет. А что? — кажется, судьба Полумны её мало интересует, и это неудивительно: Флёр, ожидающая ребёнка с недели на неделю, волнует сейчас каждого Уизли и требует некоторого внимания и ухода. — Я не видела её несколько дней, — земля, ещё влажная после небольшого ночного дождя, пахнет сыростью. Гермиона рассматривает почву под ногами. Помедлив, она продолжает: — Последний раз я видела её во время ливня, подумала: вдруг она заболела и ты что-нибудь слышала. — Нет, — Джинни хмурится, не понимая, зачем кому-то выходить из дома в ливень. — Во время ливня? — Да, ночью. — Она точно сумасшедшая, — качает головой младшая Уизли и внезапно застывает, словно парализованная. Гермиона поднимает взгляд. — Что…? — но она не успевает закончить фразу, так как Джинни, будто сорвавшись с цепи, сжимает её предплечья стальной хваткой. — Видишь того мальчика? Это Дин, Дин Томас. Пастух, — её слова звучат бессвязно. На щеках вспыхивает лихорадочный румянец. Гермиона видит юношу вдалеке. Прежде Джинни только смущённо опускала взор при упоминании юношей, и теперь стала понятна причина несвойственного ей смущения. — Так…? — но и на этот раз Гермионе не удаётся закончить фразу. — Да, он мне нравится, Миона! — Джинни кивает, смотря прямо в глаза девушки. Наконец, она отпускает её. Томас, заметивший девушек, машет им рукой. Джинни отвечает ему тем же и тихо хихикает. Гермиона знакома с Дином: это начитанный юноша, очень скромный и добрый. Когда она только прибыла в деревню, именно он нашёл её, стоящую на отличном месте, от указанного Федрой в письме. Именно он без особого труда проводил её до тёти, описав местные обычаи и особенности. После этого они встречались всего несколько раз, и встречи не длились долго, но разговоры не были натянутыми или скучными: им всегда было, что обсудить. Гермиона испытывала к нему какую-то особенную форму привязанности, какая возникает у старшего ребёнка к младшему. И, несмотря на то, что они были ровесниками, она ощущала его птенцом, ещё не сменившим оперения, — ребёнком. Пока его стада паслись, он читал толстые книги, проводя порой подобным образом целые дни. Конечно, соревноваться с Гермионой в любви к книгам он не мог, но точно так же, как и она, мог похвастаться внушительным списком прочтённой литературы. Когда ему не хотелось уходить в мир букв, он ходил среди животных, ласково теребя их круглые бока, или играл с собакой, и это выглядело так… хорошо и правильно. Люди даже в таких крошечных деревнях, как эта, довольно часто притворяются. Притворяются заряженными энергией (не в случае с Джинни, конечно), притворяются довольными жизнью. Стараясь держаться правил приличия, многие врут всем без разбору: и близким, и знакомым, и незнакомцам. Гермиона всегда замечает эту ложь, видит и тихую печаль, и сожаление, и разочарование в этих лицах. С животными такого никогда не случается. Они дарят Томасу это бесценное чувство беззаботности. Оно наполняет его. И воздух, пропахший навозом, дикими травами и шерстью, ощущается величайшей из ценностей. Животные, глупые животные учат его ценить даже эти резкие неприятные запахи, и шум, стоящий, как утренний туман, над стадом. Дин перенимает у них бесцельность бытия, и она трансформируется в нём в умение созерцать. Из-за этого он совершенно не умеет скрывать своих эмоций и желаний, поэтому, когда он смущается, то сжимается, как слепой котёнок, льнущий к телу матери, когда рассказывает истории, то жестами рисует картины, а когда любит — расцветает, как настоящее фруктовое дерево, и источает сладковатый аромат весеннего цветения из самого своего нутра. Гермиона знает, что именно привлекает Джинни: он является отдушиной от бесконечной суеты большой семьи Уизли, толпящейся в доме, где все сталкиваются и безостановочно говорят, где стены гудят от сутолоки и постоянного движения. Дом, названный Норой, походит больше на улей. Джинни разглядела в этой непосредственности и наивности красоту, и Гермиона не может не улыбаться, видя, как эти молодые существа тянутся друг к другу, словно связанные невидимой нитью по самым своим сердцевинам. Конечно, Джинни могла не так сильно стискивать её предплечья, не трясти её, не смотреть, как смотрят больные в горячке, однако всё это было простительно. Всё это забывается, когда она не находит себе места от воздушности и эйфории, которые вытесняют из неё любые мысли и заботы, и в её глазах появляются белые пушистые облака. Джинни начинает мурлыкать различные мелодии себе под нос, улыбаться самой себе и чувству, обитающему в её груди. Гермиона снова вспоминает Полумну: она частенько напевала что-то себе под нос. Тоже беззаботна и непосредственна. Только в отличие от Джинни у неё в глазах не появляются облака: она живёт среди них. И в отличие от младшей Уизли она не влюблена в кого-то конкретного, но любит каждую каплю грозного дождя, каждый старый и новый листок и иглу на деревьях, каждый звук, достигавший её слуха, и вообще всё вокруг, каким бы неидеальным оно ни является. Поняв это, Гермиона осознаёт, почему эта странная девушка, похожая на лунный свет, гуляла среди молний, забывала надевать обувь и подолгу разглядывала древесную кору, потрескавшуюся, изгибающуюся, обнаженную. Гермиона, немного отставшая от подруги, воспарившей над земной твердью, хмурится. Её мучает лишь один вопрос: куда же пропала Луна?