Помощь

Джен
G
Завершён
26
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
26 Нравится 8 Отзывы 4 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
       Здесь холодно, противно, горько. Минуты превращаются в часы, часы — в месяцы, месяцы — в годы. Чтобы не потерять счёт времени Повелительница времени (совсем не уверенная в том, что имеет право таковой себя называть) делает зарубки на стене тюремной камеры, маленькой и тесной. Каждый день. Их уже двести пятьдесят четыре.        Здесь холодно, неудобно и мерзко. Мёртвые стены обжигают кожу, оставляя на ней отвратительные следы. Прутья решётки плотные, и едва пропускают солнечный свет. Иногда, с утра, в лицо слепит солнце, но оно ужасно, невероятно холодно. Словно мёртвое.        Она голодна. Постоянный, бесконечный голод, тяжёлый и тягучий, словно жвачка, прилип к стенкам кишечника. Нынешние стенки кишечника ей очень не нравятся, не по душе. Они слишком тонкие, отвратительного цвета. На завтрак ей дают баланду, которую она, протеста ради, старается не есть. На ужин — корку хлеба, сухую и чёрствую, и вечно холодный чай. В обед — безвкусные вялые овощи, гордо именуемые салатом. Она не станет их есть. Не только из-за протеста. Она боится, что отравится. У космической полиции на неё виды, но это пока. Кто знает, что они решат насчёт её судьбы завтра или послезавтра. В голове мигрень. Тяжёлым, тягучим вином разливается, бьёт по сосудам, приливает с кровью. Мигрень, будто вирус, никогда не уходит надолго, не лечится. Она раздражает, гудит, болит. Мешает нормальному функционированию. Мешает строить планы. Планы побега.        Космические носороги, гордо именующие себя межгалактической полицией, знают, что особенный пленник, что раньше называл себя Доктором, а сейчас — просто заключённый номер ноль, не станет сидеть на месте, и ждать смерти, молча сложа руки. Тем более, в её случае ожидание смерти будет длиться бесконечно, и её не отпустишь даже с окончанием любого цикла регенерации — у неё их бесчисленное количество. Знак бесконечность. Космические носороги знают о её планах сбежать, усилили охрану, не погнушались никакими методами безопасности, постоянно придумывая новые. Она для них — не просто пленник, а забавный экземпляр по отработке всех идей, которые были когда-то в их рогатых головах, но долго ждали шанса быть воплощёнными. На прутьях решётки — тонкие электрические провода, бьются током, едва стоит их коснуться, и даже когда просто подносишь ладонь ближе. На потолке — сотни тысяч камер, мигающих, словно милые светлячки, и поворачивающих свои любопытные головы всякий раз, когда она делает любое движение. На дверях — две тысячи шестьдесят девять замков, не больше, не меньше, она посчитала. Замочные скважины запрограммированы так, что слушают только руки тюремщиков, ничьи более. Чтобы ключ послушал и вставился в замок, нужно быть джедуном, никем больше. На полу — нечто похожее на россыпь крошечных гвоздей, что больно жалят, стоит отклониться хоть на полшага по узкой протоптанной тропке в камере. В коридоре — батальоны носорогов в форме, и каждый бдит, ждёт своего шанса прославиться, не дать хитрой узнице сбежать. Постель напихана датчиками, замаскированными под гусиное перо, что набивает подушку. Она даже не сразу поняла это, а, когда выяснила, испытала смесь гнева, злости на себя и восторга от того, что кто-то придумал такую технологию. И даже тарелки, на краюшках, на самой кромке, вовсе не простые — они имеют свойство биться током, если она попытается их разбить, чтобы использовать осколки в качестве ключа. Она уже пробовала так, трижды или четырежды. Результат — мелкие шрамы, глубокие порезы, в основном на запястьях, но и на ладонях тоже. Самые важные среди космической полиции в покое её не оставляют, зорко следят, круглосуточно. Она под постоянным наблюдением камер, и охранники меняются каждые тринадцать минут. Почему тринадцать? Она долго думала над этим, но так и не нашла вразумительного ответа, или такого, что её бы вполне удовлетворил. Предпочла, в конце концов, посчитать, что им просто нравится это число. Возможно, джедуны — великие мистификаторы. Она, как оказалось, многого о них не знала.        Со всем этим, пожалуй, можно смириться. Новая одежда, цвета разлитого вина или вечернего багрянца, в конце концов, ей даже понравилась — весьма симпатично. В еде она никогда не была прихотлива, в этой регенерации особенно пристрастилась к бесхитростным снекам, так что, её вполне устраивает чай и горбушка хлеба в день. В конце концов, она ела вещи похуже. В конце концов, всегда можно притвориться, что не чувствуешь вкуса и не ощущаешь запаха, а, если особенно постараться, то даже себя в этом убедить. Матрац, на котором она сидит больший период времени, особенно по ночам, не такой уж жёсткий, во всяком случае, неплохо защищает от холода. Он точно лучше ледяного твёрдого пола, от которого несёт землёй. Можно сходить в туалет, и охранники, что вечно стоят на страже, у решётки, даже деликатно отворачиваются. Джедуны неразговорчивы, но разве это что-то особенно меняет, когда привыкла болтать сама с собой? Всегда ведь приятно пообщаться с разумным существом. Или, в крайнем случае, начать рассказывать себе небылицы. От холода спасает мешковатый пиджак, в котором широкие карманы — в них всегда можно сунуть руки, согрев таким образом, хоть немного, обледеневшие пальцы. Разряд тока только на первых порах болезненный, но, по факту, он отлично стимулирует мозг. Постоянные шаги вокруг, если привыкнуть, воспринимаются как музыка. Стоит прислушаться — и услышишь их такт и ритм. Повышенное внимание к собственной персоне приятно мотивирует. Джедуны бесконечно совершенствуют, усиливают охранные меры — но и она не стоит на месте, придумывает всё новые идеи, продумывает всё новые планы. Это такая игра, напряжённый, но интересный поединок. По большому счёту, он ей даже нравится. Стена, на которой она день за днём, малюет дни с помощью галлифрейских письмен, чем дальше, тем больше, воспринимается, как некая граффити-доска, словно произведение искусства. В самом отсчёте тоже есть свой плюс — что ж, она может быть уверена, что не забыла цифры. Тоска и беспросветность, преследующие по пятам, уныние, в которое она то и дело впадает, по сто раз на дню, на самом деле говорят о том, что она жива, лучше всяких болезненных ощущений и ударов тока. Ещё удалось выпросить огрызок карандаша и тонкий пергамент. Теперь можно записывать свои мысли. И что, что джедуны регулярно проверяют её писульки, разгадывая смысл с помощью переводчика ТАРДИС? Ни о чём таком она не пишет, лишь о том, что ей плохо здесь и хочется на свободу. Каждый заключённый имеет право мечтать о свободе.        А ещё каждый заключённый имеет право на один звонок. После долгих, кажущихся практически бесконечными, споров, ей всё же удалось убедить в этом несговорчивых тюремщиков. Новое начальство отрицало это всеобщее правило, твердя, что у них правила другие, презрительно пыхтело в ответ на обвинение, что не признают себя частью международной космической системы, которое она догадалась им ловко ввернуть, фырчало, когда она угрожала подать апелляцию, одну, или, если будет нужно, сотню, в высший суд, великий космический суд, военный трибунал парочки соседних планет, и в Европейский суд по правам человека. В конце концов, она победила, джедуны сдались. И с удвоенным энтузиазмом Доктор ринулась совершать заветный звонок — единственный, который ей разрешили.        Можно было позвонить кому-нибудь из старых друзей. Проворному капитану Джеку Харкнессу, например. Тот всегда найдёт лазейку, в которую вполне может просочиться её высокое худощавое тело. В крайнем случае, очарует дам-носорогов, потому что умеет. Так умеет только он один. Можно было сделать звонок ещё одному старому вояке и авантюристу, и капитан Джон Харт, заинтригованный услышанным, обязательно примчится посмотреть на важную пленницу. А потом достанет кисет, и всадит в ноздрю одному из полицаев, чтобы отвлечь других, пока они вдвоём бросятся наутёк. Попутно капитан Харт непременно прикарманит парочку джедунских ценностей и не очень ценностей, а просто блестящек, какие найдёт, а потом потребует выполнить какую-нибудь грязную работу для него. Зато она будет свободна. Можно было попытаться отыскать Рани в этих бесконечных просторах. Она давно не вспоминает о ней, хотя в последнее время всё чаще думает, о том, что старая неприятельница тоже жива, и избежала печальной участи почти всех Повелителей Времени, повидавших войну. Та запросит высокую, практически непомерную цену, быть может, пожелав даже препарировать её мозг. Зато она, Доктор, будет свободна. Можно отправить послание нынешней бравой команде. Трое её новых друзей примчатся на помощь. Грэм будет ворчать, бурчать, но ловко прихлопнет кого-нибудь из её обидчиков ультразвуковым ботинком. Райан блестяще использует свои навыки геймера. А уж чего стоит просто наблюдать спор Яс и космических полицейских, любо-дорого глянуть! Можно было звонить кому угодно, даже попытаться нарушить правила, совершив два звонка, сославшись на то, что до первого адресата не смогла дозвониться, а значит, право единственного звонка всё ещё остаётся нереализованным. Можно пойти и на совсем рискованный шаг — связаться с Рассилоном. Просить, умолять о помощи, обещая что угодно взамен — даже стать вечной пленницей родной рыжей планеты и режима, что там установлен. Обещание она, конечно же, нарушит позже, но зато это шанс нынче вылететь, словно гордая пташка, из клетки, расправив крылья.        Но нет. Она долго обдумывала, кому позвонить, и, в конце концов, пришла к единственно возможному варианту. Она связалась с Мастером. Старый враг придёт на помощь. Абсолютно точно, совершенно гарантированно. Гарантия качества — тысяча процентов. Гарантия наличия миллиона планов побега, и ещё одного, миллион первого — тысяча и один процент. Гарантия неудачи — ноль процентов. Ладно, одна десятая. Половина одной десятой, так, для профита. Не больше. Мотивация? Нуждается ли Мастер в мотивации, чтобы увидеть её? Вряд ли. За возможность повидаться и вцепиться снова в глотку, он отдаст что угодно. Даже собственную очередную жизнь.        И она позвонила Мастеру. У неё не просто не было выбора получше. У неё вообще совершенно не было выбора.        Они связались двести девять дней назад. Короткий, ёмкий звонок. Сообщение, где она находится, как сюда угодила, требование спасти, и, не очень уверенное, но обещание, быть готовой остаться личной пленницей, игрушкой и должницей до скончания веков. И внезапно игривое «Целую» в самом конце.        Двести девять дней назад она реализовала своё естественное право на единственный звонок, а теперь, каждое утро, делая новую зарубку на стене, считает дни. Они тянутся медленно, словно старая, зажёванная в патефоне, плёнка. Но Мастера всё ещё нет. Он не идёт, не торопится спасать её из плена.        Возможно, послание идёт слишком медленно, и он только что его получил? Ведь время нелинейно, и, в тот момент, когда она болтала на одном конце провода, на втором соединение записывало каждое слово, чтобы попасть к назначенному адресату. Может быть, Мастер вообще ещё не получил её звонка? Или просто слишком долго добирается сюда? Потому что средство передвижения сломалось, а он всё чинит его, чтобы прибыть в тюрьму? Или продумывает коварный план освобождения её из плена, и ещё миллиард планов на всякий случай, так сказать, про запас? Быть может, он в пути, но столкнулся с неприятностями, которые его и задержали? Или он просто готовится появиться с огромной помпой, ведь иначе не может?        В то, что он не станет её спасать и вообще заниматься этим делом, Доктор ни капли не верит. То, что он вдруг потерял к ней всяческий интерес, потому до сих пор не пришёл, отказывается признавать. Об этом она даже думать не хочет, нет. Она просто чертит числа, название дней на галлифрейском на стене, день за днём, час за часом, минуту за минутой ожидая его прихода. И предвкушает — потому что это будет великолепное зрелище.        Но он не идёт, а её скучно, и с каждым мгновением она теряет надежду. Дни превращаются в ночи, ночи перетекают в утра, ничем друг от друга не отличающиеся, однообразные, обезличенные. Мастера всё нет. Доктор вянет и чахнет от тоски. Перестаёт надеяться. Прекращает ждать. Теперь уже просто коротает дни за днями своей бесконечной жизни, иногда слушая, как едва трепещет внутри слабый, почти безжизненный огонёк надежды. Надежда — поганое чувство. Она никогда ничего хорошего не приносит, сплошные разочарования.        А в одно утро (не сказать, чтобы прекрасное, а самое обыкновенное, ничем не отличающееся от всех предыдущих) всё меняется. Доктор, всю ночь пялящаяся в пустоту, в потолок, где нет ни единой звезды, чувствует каждой клеткой, обоими сердцами, всеми фибрами души — что-то меняется. В воздухе висит перемена, а, едва заслышав шаги, она понимает, какая.        Она эти шаги из сотни других узнает. Даже стыдно, что не узнала сразу, едва увидела, при первой встрече. Появляется новый запах вокруг, она жадно ловит ноздрями воздух. Шаги приближаются, и оба её сердца, ухнув, с грохотом падают вниз. Ринувшись к стене, изрисованной сверху вниз письменами, она начинает лихорадочно стучать. Выстукивает особый ритм, царапает пальцами, барабанит кулаками. Галлифрейский ритм. Четыре удара. Звук обоих сердец.        Она слышит его шаги, ощущает его запах, чувствует его приближение. Она взбудоражена, возбуждена, лицо обагрилось, точно зарево заката. В одну секунду бросает то в холод, то в жар.        Дверь со скрипом приоткрывается, она таращится в темноту. Видит знакомое острое плечо, знакомые фиолетовые одежды, знакомую фигуру, с деловито сложенными на груди руками. Подхватывается на ноги, безуспешно пытаясь унять дрожь в коленях.        — Ты пришёл. До тебя дошло моё послание? Или кто-то передал тебе, что я в тюрьме? Моё послание заканчивалось на «Целую», ты знаешь? У тебя есть план? Несколько планов? Я придумала, как бежать, но мне нужны верёвки. Какой-то плотный трос. Ты знаешь, где можно такой достать? Отвлеки охранников. Можешь предложить ему рассмотреть свою отвёртку, слышала, ты недавно её снова усовершенствовал. Моя ТАРДИС припаркована здесь, за углом, то есть, была. Была припаркована. Сейчас её забрали. Конфискована джедунами, чтобы я не смогла бежать. Они думают, что мне это помешает. Так что, мне приготовиться? Мы уже бежим?        Мастер молчит, смотря на неё со смесью любопытства и презрения. Доктор знает, что слишком много тараторит. Очень много слов сразу. Много даже для неё. Но она промолчала так долго, практически ни с кем не разговаривала почти целый год. Ей нужно выговориться! А он должен послушать!        — Тс-с-с, — шипит Мастер, поднеся палец к её губам.        Это игра, их любимая. Очередной этап. И это заводит. Доктор ругает себя за внезапно возникшее чувство, а потом утешает — успокаивает тем, что слишком долго просидела за решёткой, и теперь любое касание, что нежнее грубых носорожьих лап, для неё будет благом. Это пройдёт, дрожь в коленях уймётся, стоит только выбраться отсюда.        — Идём — командует Мастер.        — Идём? — несколько минут Доктор обескуражено смотрит на старого врага, просто хлопая глазами. — Но меня не выпустят, я здесь особый пленник. На особом счету. Особо ценная, знаешь?        — Да-да, — скучающе закатывает глаза Мастер, театрально зевая, — я уже понял, что ты особенная, Доктор. Не надо так много это повторять. Впрочем, если тебе от этого легче, то пожалуйста. Но сейчас мы уходим отсюда. Идём.        Он сгибает руку в локте, предлагая ей держаться за себя. Огорошенная, она замечает, что, стоило приблизиться к прутьям, они не ударили её током, что он достал из кармана плаща ключ, и её клетка открыта, и что даже пол не вонзает сотни тысяч электрических иголок в её ноги, когда она идёт по нему, делая шаг за шагом. Они выходят из камеры, неспешно следуют по длинному узкому коридору, выходят на улицу, толкнув дверь. Всё это под молчаливое равнодушие джедунов — тех самых солдат, что ещё вчера так упорно охраняли её в клетке, чтобы не сбежала. Теперь они просто отпускают её.        На свободе — свежий воздух, и солнце безжалостно слепит глаза. Впрочем, Доктор не переживает. Это лучше, чем плен. Она с наслаждением вдыхает, забирая как можно больше кислорода в лёгкие, шумно выдыхает, жадно ищет запах освобождения ноздрями. И вздрагивает, когда Мастер снова берёт её под руку, слегка надавив на локоть пальцами.        — Ты не мог бы быть деликатнее? — морщась, ворчит она. — Слишком сильно сжал. Отпусти локоть. Пожалуйста.        Мастер самодовольно улыбается:        — Теперь я могу делать с тобой всё, что захочу.        — Что это значит? — с вызовом допытывается она, потому что эти слова, и тон, которым они сказаны, вызывают в ней смутное беспокойство. Наверное, это всё от того, что они слишком долго не виделись. Она просто от него отвыкла. Это пройдёт.        Он ничего не отвечает, молчит. Просто ведёт её за собой, точно покорную игрушку. Завидев вдалеке мерцающие огни ТАРДИС, Доктор искренне радуется. Он привёл её к её прекрасной машине, к её чудесному призрачному памятнику!        Но, подойдя ближе, она понимает, что что-то не так. Совсем не так. Миллионы вопросов крутятся в голове, не дают покоя. ТАРДИС сменила дизайн? Вполне могла бы, её долго не было. ТАРДИС её не узнаёт? Тоже весьма вероятно, она отвыкла. Не спешит сиять всеми цветами радуги, едва заметив её на горизонте? Она, наверняка, обижена, думает, что её пилот её бросил. Всему можно найти оправдание. Наверное, даже тому, что работает система маскировки. Наверняка, это Мастер. Он починил. Ему ведь нравится копаться в её ТАРДИС, и угонять её, как только представится случай. Игры с её ТАРДИС — это фетиш Мастера. Его кинк. Любимая забава. То, без чего он не мыслит себя.        Всему можно найти оправдание. Но не тому, что это вовсе не её ТАРДИС. А ТАРДИС Мастера. Она понимает это, едва занеся над порогом ногу, едва сделав осторожный первый шаг.        — Что это значит? — оглядевшись, спрашивает она, и пристально смотрит на Мастера. — Объяснись!        — Открой дверь — показав взглядом на небольшую дверцу, произносит он, при этом едва разжимая зубы. Не особо-то хочет с ней разговаривать.        Разум говорит, что это может быть опасно. Если бы только она чаще прислушивалась к своему разуму! Но она снедаема любопытством, и, быстро пройдя всю комнату, резко открывает нараспашку дверь. А потом заносит ногу над порогом. Входит в комнату, спрятанную за дверью. Нетерпеливо озирается, изучая обстановку.        Здесь уютно. Огромное мягко кресло. Большая кровать. Милый кофейный столик. Чудесный книжный шкаф и пару полок с журналами. Смутное подозрение зарождается в голове, посылая сигналы. Доктор не может его распознать, не может понять, о чём её разум хочет предупредить. Она просто вопросительно смотрит на старого врага, ожидая внятного ответа.        — Я выкупил тебя из тюрьмы, — лениво поясняет Мастер, — купил тебя, как вещь. За баснословные, скажу тебе, деньги, но оно того стоило.        Доктор с отвращением морщится. Но молчит, продолжая слушать его.        — Осмотрись получше, Доктор. Ты в Хранилище. И проведёшь здесь сотню лет.        Глаза его зловеще блеснули, и, облизав губы, он, злорадно улыбнувшись, добавляет:        — Я сделаю из тебя ту, о которой мечтал. Это сломает тебя, Доктор, но ты сама выбрала свою участь. Ты была в межгалактической тюрьме, у джедунов. А теперь ты в плену у меня. И он будет длиться вечность. Пока я не получу, что хочу.        Залившись смехом, он запрокидывает назад голову. В глазах его стоят счастливые слёзы, и чихать ему хотелось на осуждающий взгляд Доктора.        — Видишь ли, моя дорогая, — сложив губы в снисходительной улыбке, говорит Мастер, — всегда нужно думать, у кого именно просишь помощи.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.