Отравный поцелуй

      В Асахане о людях истории рассказывали издавна, еще когда я только начал постигать, как устроен наш мир. Я быстро научился скрываться среди ветвей, слышать шелест ветра в листве и общаться с духами деревьев. Одного я постичь не мог — того, как устроен мир людей. Лес я чувствовал как сам себя, а вот когда мне было пять зим, и в Асахан привели полуголую брошенную эльфийскую девочку, чудом спасшуюся от волков, я впервые узнал, какова истинная природа жестокости тех, кто давным-давно потерял с этой природой всякую связь. И меня всегда мучал один вопрос — почему.       Уже ребенком я пробирался в поселения, подглядывал, подслушивал. Хедель научила меня основам общего языка, а дальше я постигал их мир самостоятельно. Конечно, моя мать не одобряла этих вылазок, но я умел уговорить ее. Как у единственного дриады с членом и яйцами и к тому же сына старейшины, у меня были свои привилегии. Но в целом жизнь моя ценилась в общине не больше остальных, потому что потомство дать я не мог, да и девушки наши были мне настолько чуждыми, с самого детства я рос особняком, как сорняк среди благоухающих фрезий, что кроме как сестрами, я не мог видеть их никем другим. Девушки мной тоже не интересовались — за многие поколения однополые связи здесь были привычными, каждая должна была пройти ритуал зачатия, и для нас он был скорее необходимым злом, чем приятной ночкой.       Когда мне исполнилось девять зим, дриады привели в Асахан пленника. Тогда-то моя мать рассказала мне о том, что я давно уже сам подозревал, складывая в уме странные разговоры старших сестер и байки из людских таверн, — для того, чтобы продолжить род, нам была нужна свежая кровь.       — И что же потом случилось с пленником? — наконец озвучил свой вопрос Мейв, как только мой рассказ достиг этой главы.       Мы сидели в выдолбленном углублении в корнях гигантского Асахана, свесив ноги в прозрачную воду одного из внутренних бассейнов. По дну скользили переливчатые карпы, только в этом озере их чешуя приглушенно сияла, окрашивая воды в изумрудный перламутр.       — А потом… Озеро забрало его.       — Что? Вы его утопили?       — Нет.       Я не хотел рассказывать, потому что то же испытание ждало и моего нового друга. Человека, к которому я успел слишком привязаться за это время. Он положил ладонь на мою и, заглянув своим проницательным и хитрым глазом в мои, прошептал:       — Прошу тебя, Сил.       — Ладно. Учти, ничего хорошего я в этом не вижу, поверь. Но и помешать не в моих силах.       — Я просто хочу знать, что меня ждет.       — Взамен ты тоже расскажешь мне какую-нибудь историю. А то, знаешь ли, я больше любитель слушать, чем говорить.       — Я могу рассказать тебе ее на другом языке, — улыбнулся Мейв и приник губами к моей шее.       Его поцелуи прошибали меня насквозь, пронзали, словно стрела, с той самой первой встречи я понял, что хочу его. Да, я был эгоистичным, схватив в ту ночь первого же мужчину, встреченного на моем пути. Ну, если не считать пьяницу-отшельника, жившего у кромки леса. Мейв украл мой первый поцелуй и, кажется, кое-что посерьезнее. Помню, как в общине фыркали, узнав, что он одноглазый, но потом перестали, потому что во всем остальном Мейв был красавец. Особенно меня завораживали его волосы. Они были повсюду, делая Мейва похожим на дикого зверя. А его голос… Я подолгу сидел под дверью темницы, слушая, как он поет или бормочет что-то в приступе помешательства. Я жалел его, но все не решался просить у совета привилегий для него и для себя, не верил, что он сможет не ненавидеть меня за мой эгоистичный поступок.       И теперь он гулял языком по моей коже, а я и пошевелиться не смел, боясь, что фантазия просто рисует сны, выдавая желаемое за действительное.       — Хочешь меня, Сил?       — Да… Безумно хочу каждый уголок твоего тела.       — Что же ты не возьмешь меня? Прямо здесь, в воде среди рыбок? Ты же каждую ночь… Заставляешь мою плоть желать тебя.       — Понимаешь, Мейв, обычно все немного иначе.       Я нехотя отстранился, все еще ощущая на шее фантомные следы его поцелуев. Он спрыгнул в воду, доходившую ему до пояса, вклинился между моих колен и прижался губами к солнечному сплетению, затем поласкал соски, и от этого меня едва не унесло. Сейчас Мейв был ласковым, как кот, что ластился, но мог и цапнуть — я хорошо помнил нашу стычку, когда он швырнул меня головой о стену. Но к дикости зверей, особенно загнанных в угол, я был привычен. В нашей общине больше опасались дикости людей.       — Ммм… Я не могу говорить, когда ты делаешь это.       — Все ты можешь, Сил. Просто расскажи мне, и я сделаю так, что тебе станет очень хорошо.       Он провел пальцами по моим набухшим от покусываний соскам и спустился к пупку, а оттуда — ниже, где уже скопилось желание и напряжение.       — Наш Асахан стоит с той стороны, где лес простирается до самых дальних, не изведанных разумными существами равнин. А давным-давно на том берегу, что ближе к дорогам на Ланаар, было другое дерево — Зандан. И у того дерева был свой старейшина. Наверняка мать рассказывала тебе о тычинках и пестиках в детстве. Так вот, два дерева — как две противоположности, взаимоопылялись, поддерживая в лесу баланс друг для друга. Но пришли люди…       Мейв замер и медленно поднял на меня потяжелевший взгляд.       — Я так понимаю, все плохие истории начинаются с фразы «пришли люди»?       — Верно. И эта была самой плохой в нашей истории. Люди прибыли в эльфийский Ланаар нести слово Создателя, прознали о том, кому поклонялись эльфы, и решили, что слово их Создателя должно звучать и здесь. Как ты понимаешь, добром это не кончилось — Зандан сгорел дотла. Все выжившие укрылись на другом берегу, объединили силы и заставили лес окружить озеро плотной стеной, чтобы ни один путник или лесоруб больше не смог его обнаружить.       — Как… Как давно это было?       Видимо, Мейв не понаслышке знал о крестовых походах за веру, что устроили когда-то прежние правители Далтора.       — Именно тогда. У нас остались кое-какие предметы от миссионеров. Когда я выучился общему языку, то смог прочесть имя короля на уцелевших монетах. Оно кануло в лету почти две сотни зим назад.       — Сейчас все давно иначе. Церковь не приветствует старых богов, но не наказывает, никакой инквизиции и гонений — народности слишком перемешались в Далторе, у нас даже за мужеложство не карают, не то, что в Везаресе.       — Мужеложство?       — То, чем мы с тобой занимаемся… Почти занимаемся. Ты же знаешь, Сил, что двое мужчин могут делать друг с другом. И я могу принимать тебя не только ртом…       — Мейв… Прекрати. Мне трудно дышать.       Но он уже спустился ниже, игриво покусывая мой живот. Я испытывал сильнейший стыд, граничащий с удовольствием, в глубине души все еще сомневаясь, что Мейв мой. Иногда я видел, как он подолгу стоял на берегу и вглядывался вдаль, словно пытаясь отыскать просвет в стене из густых зарослей вокруг Иссока. Я знал, что он хотел обратно, и не мог ничего поделать — только лишь довольствоваться тем, как он пытался задобрить меня.       Мы все еще опаивали его каждую ночь, и я присутствовал на ритуале, занимаясь этим постыдным рукоблудием при сестрах — потому что просто так на девушек у него не вставало, и когда это стало ясно, меня заставили решать эту проблему из-за неразумного и поспешного выбора таким вот мерзким способом. Предыдущие пленники справлялись сами, опоенные настоем из сон-травы и корней имбиря и женьшеня, они принимали все за наваждение, активно участвуя в любовных утехах с прекрасными нимфами, но не Мейв.       — Значит, потомки тех животных, которых я бы и сам людьми не назвал, расплачиваются за преступления предков? И я тоже.       — Можно и так сказать. Раз в десять лет. Дереву нужна пара. Поэтому мужчины у нас давно не рождаются. Я первый за сто зим, и я бесплоден.       — И что же, разве ничего нельзя сделать? Явить себя жителям Ланаара?       — Явить себя?! Вот так просто? И позволить им сжечь наш теперь единственный дом?       Я вывернулся из его объятий и спрыгнул в воду. Карпы вокруг нас закрутились светящейся спиралью. Но Мейв обхватил меня руками, притянул к себе, и на мгновение я почувствовал его настоящего, не притворного.       — Я не могу позволить вам становиться такими же. Пожив здесь, я узнал, как прекрасна гармония. Я даже не держу зла на то, что вы меня пленили и едва не свели с ума. Мир не должен считать вас монстрами, а вы — должны отпустить былую ненависть к людям! Теперь и мои дети будут ходить среди вас, а дети моих друзей могут стать пленниками вашего народа — как я могу допустить это?! Я что-нибудь придумаю.       — Похвально, человек.       Я обернулся и встретился глазами с той, кого меньше всего ожидал увидеть сейчас в купальнях — с моей матерью.       — Мейв, это…       — Я понял. Светлого мира! Вы тоже знаете общий язык?       — Немного. Я Варда. Хранительница этого места.       — Зачем ты явилась, мама? Потешить самолюбие моей уязвленной гордостью?       Я уже несколько дней не разговаривал с ней, потому что мне так и не удалось отговорить мать и совет от завершения ритуала. Если с неизбежными ночами я еще смог мириться, то отвратить то, что следовало после этой, последней ночи, я был не в силах. Мать проигнорировала мою обиду и обратилась к Мейву, который все еще держал меня в своих объятиях и, кажется, ничуть не трепетал и не смущался.       — Ты говоришь, что хочешь помочь нам, Мейв из Ланаара. Что ж, я приму это, если слова твои искренны.       Меня больно кольнуло в области сердца нехорошее предчувствие.       — И все же, — продолжила мать, — искренность твоих слов нужно будет доказать делом. Я приму это, если дух леса примет тебя. Если ты выживешь.       Мейв покорно кивнул, и мать так же внезапно удалилась, оставив меня стоять в оцепенении.       — Прости, Мейв, я ничего не могу поделать. Завтра тебе предстоит испытание Иссоком. ***       В последнюю ночь Мейва я никак не мог собраться с силами. Все эти вещи, что я делал с его телом только для того, чтобы пробудить его семя, измотали меня. Я хотел его, но не мог нарушить правил общины, если только…       — Силларет?..       В хижину просунулась голова моей кузины, шелестя лианами на входе. Мейв спал, я не будил его до последнего, желая отсрочить неизбежную ночь.       — Послушай, Сил, — прошептала кузина, — сегодня мой черед, но я… Не готова. Не могу пересилить себя и возлечь с мужчиной. И, зная о вашей… истории… Я хочу воздать уважение тебе и твоим… стараниям. Сегодня он только твой.       — Но как же совет? Если они узнают? Поймут, что ты не понесла, потому что ничего не было?       — Не важно. Я уже воспользовалась правом отказа. Ты — тоже один из нас, я передаю тебе свое право ночи.       Она ушла, а я так и сидел, не желая будить Мейва, просто смотрел на его спокойное лицо, слушал дыхание и пытался запомнить его бархатный голос. Сам не заметил, как уснул подле него.       Мне снился прекрасный сон. Снилось, что я человек, кожа у меня такого же цвета, как у Мейва, и мы плыли на огромной лодке, которую люди называли красивым словом «баркентина», плыли навстречу приключениям. Я даже чувствовал соленые брызги на своих щеках. А потом — горячую морскую воду, которая летом нагревалась, словно в горной купальне на источниках, обволакивая меня и нежно лаская прямо там…       Я резко открыл глаза и увидел макушку Мейва у себя между ног.       — Эй! Что ты делаешь?! Ты должен спать! Набираться сил… хах…       Его язык скользил по бедрам прямо у основания моего члена, то и дело проходясь ниже, там, где я даже сам себя не всегда трогал…       — Доброго рассвета, Сил. Сегодня я спал так крепко, без единого кошмара.       — И как это… То, что ты сейчас со мной…       — Если это был мой последний сон, то я бы хотел, чтобы мне снилось именно это.       Прошептав мне о своих желаниях, Мейв, который был полностью обнажен, забрался сверху и стал медленно опускаться на мой колом стоящий член. Затем, насадившись до предела, что выбило из моей груди последний воздух, он склонился, прижался ко мне всем телом и крепко поцеловал меня в губы. У меня закружилась голова: этот поцелуй был точь-в-точь таким, как тогда, на поляне у костра.       — Я люблю тебя.       Эти слова вырвались сами, я даже не успел подумать, насколько глупо было тюремщику признаваться в чувствах к своему пленнику.       Мейв замер, только тяжело дышал и долго разглядывал мое лицо своим внимательным глазом, пока мой член внутри него не начал пульсировать. Почувствовав скорую разрядку, он снова задвигался, со стоном опускаясь все ниже и глубже. Наши пальцы переплелись, но я высвободил одну руку, чтобы сжать его истекающую смазкой плоть и заставить излиться мне в кулак, когда сам кончил прямо внутрь него. Глубже этой пучины, в которую я провалился, был только Иссок. ***       Утром мы вышли на середину Иссока в длинных узких лодках, которые Мейв уже успел прозвать «шелухой от семечек». Я видел, что ему было страшно. Мне тоже было. Моя мать и несколько дриад из совета рассредоточились по кругу, скинув в воду концы лиан с привязанными булыжниками.       — Это кольцо, чтобы ты не потерялся. Можешь держаться за них, но если случайно выйдешь за его пределы, вернуться будет труднее. На дне много глубоких расщелин, и кто живет в них — одному Иссоку известно. Ты должен нырнуть к сердцу озера и добыть слезу. Благословление, которое даст тебе неприкосновенность и право ходить по нашим землям. А теперь прыгай.       Сказав это, она подняла на него лук и натянула тетиву, направив стрелу прямо в сердце Мейва. Тот часто задышал, словно от истерики, я хотел было подплыть на своей лодке и протянуть ему руку, но мне не позволили. Все происходило как в самом дурном сне. Десять лет назад мать тоже брала меня с собой на испытание, но тот мужчина так и не вернулся со дна. Пелена жутких картинок и неизвестности заволокла разум, и я пропустил момент, когда Мейв плюхнулся спиной назад в воду, перевернув свою лодку.       Наступило томительное молчание, только где-то вдалеке переливчатыми голосами пели в ветвях иволги и кричали журавли. Я смотрел на булькающие пузырьки и круги на воде, мысленно считая удары — на трехсотом он должен был уже захлебнуться. Я досчитал уже до двухсот пятидесятого, а под водой ничего не менялось. Там вообще никогда ничего не менялось.       — Мама, пожалуйста, дай мне пойти за ним! Это несправедливо!       — Нет, Силларет, он должен пройти этот путь сам. Пусть докажет, чего стоит.       — Он уже доказал! Ты же приняла Хедель, и теперь она выросла и разделяет с тобой каждую ночь! Вот представь, что мы столкнем ее в озеро и заставим искать старые камни на дне. Разве ты бы не бросилась вслед за ней?       Мать вздохнула и потупила взгляд. Козырем в лице Хедель я старался пользоваться нечасто. Лишь когда хотел доказать, что природа человека такая же, как наша, или что любовь не знает ни цвета глаз, ни кожи.       — Будь по-твоему, хочешь — ныряй, — наконец отозвалась она, и совет неодобрительно зароптал. — Если озеро заберет и тебя, значит, такова воля духа леса.       Но стоило мне только набрать в грудь побольше воздуха, как я тут же шумно выдохнул, потому что за лодками чуть поодаль от того места, где мы стояли кольцом, всплыло тело.       И тело это судорожно хватало ртом воздух.       — Мейв!       Я кинулся к нему прямо в воду, размывая мерные круги на воде, которые создавали лодки. Водная гладь морщилась, Мейв барахтался, пока я не подхватил его под спину, заставляя лечь головой на мой живот, и плыл с ним так до самого берега, подальше от совета и этого жуткого испытания. В кулаке он крепко сжимал круглый камень, испещренный узорами и отполированный песчинками морского дна.       Осенняя вода отняла последние силы, и, выбравшись на берег, мы рухнули на холодный песок. Сбоку чернели головешки рассохшегося старого древа, бывшего некогда Занданом.       — Ты справился! — воскликнул я, откашливаясь. — Я уже хотел прыгать за тобой.       — Ежедневные походы в гавань Ланаара не прошли даром, — улыбнулся Мейв, откидывая налипшие на мое лицо пряди. — Так что же, теперь я друг леса?       — Я бы сказал, что ты теперь его любимец.       — Почетное звание…       — Мейв.       Он посмотрел на меня, и я все понял.       — Ты же знаешь, что я должен. Мой дядя… Наверное, уже успел меня похоронить. И Ко… Конрад.       Я знал, что этот момент когда-то настанет. У Мейва был тот, о ком он думал все эти ночи, представляя его вместо меня. Я не мог держать его силой. Я с самого первого дня был против этого варварского ритуала и ругал себя за то, что притащил именно Мейва.       — Ты же не расскажешь им об этом месте? Это все, чего я прошу.       Вместо ответа он склонился надо мной и приник ртом к моему, лишая меня дыхания. Этот поцелуй, как дурман, каждый раз расползался по губам, забирался в мое сердце и сжимал грудь. Я так и лежал на песке, слушая птиц и глядя в небо, пытаясь запомнить черты его лица, его голос и этот поцелуй, когда Мейв уже давно скрылся в чащобе, безошибочно определив то направление, что вело на Ланаар. Календарь в этот день отсчитал начало зимы, а вместе с ней покрылось льдом и мое сердце. ***       Зима прошла, словно ее и не было вовсе. Весна тоже пролетела, как сокол в небе — ярко и стремительно, сверкнув крылом в луче солнца. До самого конца лета я так ни разу и не выбрался в город, не узнал, что сталось с Мейвом. Я просто плавал по озеру, лежа на спине в качающейся лодке, и разглядывал небо. А оно почти всегда было одинаковым.       Мать больше меня не поучала, да и сестры тоже смотрели участливо, словно чувствуя неразделенную любовь, которую я испытал впервые.       В конце лета в общине намечался большой праздник — приход в мир новых дриад. По этому случаю весь Асахан сиял, украшенный цветущими гирляндами вьюнов, сестры пели, вплетали друг другу в косы бутоны душистых фрезий, готовили праздничные блюда и наряды. Праздник устраивали чуть раньше намеченных родов, чтобы будущие матери, окруженные заботой и любовью, тоже разделили эту радость со всей общиной.       Я лежал на кровати, перебирая в руке старинные миссионерские монеты, и слушал голоса своих сестер, как вдруг лианы на входе зашелестели. Резко вскочив на постели, я встретился глазами с матерью.       — Силларет. Идем со мной, хватит уже. Асахан не одобряет уныния.       — Пусть лучше Асахан не одобряет наши бесчеловечные ритуалы!       — А если не так, то как? Мы вымрем. Идти в поселения людей слишком опасно. Мы — часть природы, которая просто берет свое.       — Я не хочу быть такой ее частью. Слышала бы ты собственными ушами, что говорят о нас в тавернах. Мы — монстры.       Мать впервые за долгое время заботливо погладила меня по голове, но ответить на это ей было нечем. Она могла бы сказать, что монстры тоже созданы природой, что у природы нет белого и черного, но промолчала, поцеловала меня в висок и тихо вышла. С каждой луной те осенние дни, проведенные с Мейвом, все больше казались мне одной из сказок, которые я так любил раньше слушать. И в этот праздник я впервые уронил маленькую хрустальную слезу. Закрыл глаза и попытался вспомнить голос Мейва, что не давал ему сойти с ума в темнице, может, эти песни не дадут теперь и мне.       — Встречу парня я в лесу,       Нет его отважней.       Не роняй ты зря слезу —       Я вернусь однажды.       Не могу припомнить, чтобы там пелось про парней, но я продолжал слушать свой разум, а голос стал громче, будто пел прямо здесь, в моей хижине.       — Подари мне ночь любви,       Буду я послушен.       Тело ты мое пленил,       А потом — и душу.       Я вскочил, словно что-то кольнуло меня прямо под ребрами. Мейв сидел на моей кровати и улыбался. Его волосы отросли и были убраны в низкий хвост. Повязка на глазу сменила цвет, а на лице красовалась густая каштановая бородка. Но это точно был он.       — Я пришел проведать свое потомство. И задолжал тебе сказку, — сказал он, улыбаясь, а я только часто заморгал.       — Мне… мне нравятся сказки, — наконец ожил мой голос.       — Тогда слушай. Эта тебе точно понравится. Однажды мальчик, который всегда воображал себя грозным моряком, понял, для чего был выбран судьбой, и отправился в свое первое путешествие. Он уплыл в начале зимы, и путь до Везареса, южного государства, где он должен был найти ответы, занял слишком много времени. Еще больше времени заняли поиски этого самого ответа. Но он его нашел. В одной из старых книг.       Я слушал, затаив дыхание, а Мейв нежно гладил меня по руке.       — В старых книгах были карты, и юноша нанял художника, чтобы их перерисовать. Те карты указали на отмеченные древними миссионерами дремучие леса, похожие на наш Селианд. А потом этот юный моряк отыскал кое-что в эльфийских рукописях, потратив, правда, последние деньги на подкуп хранителей и найм переводчика, поэтому ему пришлось слегка подзадержаться в Везаресе, чтобы заработать себе на обратный билет. В старых документах говорилось, что можно вырастить новое дерево из ростка или семени, если раздобыть его в других лесах.       Он многозначительно замолчал и только улыбался так широко, что мне показалось, его щёки вот-вот треснут.       — И какой же… Какой конец у этой сказки?       — О, Сил, это еще не конец! Это только начало. У нас с тобой есть девять с половиной лет, чтобы отыскать такой лес и других дриад, что живут там.       Я кинулся ему на шею, уткнулся в завитки бороды и выдохнул:       — Ты не представляешь, что я пережил, когда ты ушел.       — Я знаю, Сил. Я был не в себе. Мне нужно было все это осознать, прости. Вы, дриады, очень сложные существа. Намного сложнее людей…       — В одном мы все-таки такие же простые, — улыбнулся я, когда Мейв положил руку мне на живот и удовлетворенно отметил, как я напрягся. — Так что, я пойду с тобой?       — О, да. Но сегодня праздник. Я же стану отцом, Сил!       Он наклонился и хотел меня поцеловать, но я мягко коснулся пальцами его губ и задал вопрос, который мучал меня больше других:       — А как же твой друг?       — Конрад…       — Ты все еще любишь его?       — Да, но я осознал, что это совсем не такая любовь. Она не заставляет меня срываться на другой конец земли в поисках ответов.       Я замер.       — Да, Силларет, ты все верно понял. Я вернулся к тебе, потому что люблю.       Когда мы отлипли друг от друга, мои сестры уже порядком напраздновались, устроив на Асахане настоящую вакханалию. Как хорошо, что в шуме их голосов не было слышно наших стонов, и мне не приходилось потом тупить взгляд каждый раз, когда мы с Мейвом мотались туда-сюда по общине, снаряжаясь в наше большое путешествие.