♪ ASADI —Goldie
***
Грубая веревка врезается в кожу, отчего истёртые запястья начинают саднить. Зашипев от боли, Чонгук выругивается вполголоса и поднимает глаза вверх со своих пыльных, кровоточащих ног на восходящее солнце, что освещает первыми бликами массивные ворота. Удивительно, но на этот раз его не встречают здесь с распростертыми объятиями, а неряшливо выведенная кармином свежая надпись на трещинах древних камней, величаво гласящая «Добро пожаловать в торговый город!», словно усмехается. Если быть честным, с этой целью Чонгук и прибыл сюда пару месяцев назад. Торговать. Правда, не совсем законным путём… Закатив глаза, он продвигается вперед, утопая ногами в песок. — Стоять, сказал! — звучит противный голос проводника-бедуина, который с силой дергает его за волосяную веревку, как навьюченного верблюда. — Скучны-ы-й… — произносит Чонгук с гротескным прононсом. — Скучно тебе? — усмехается тот, сверкая глазами с зеленоватым блеском из-под тюрбана. — Потерпи, доберемся до дворца, станет веселее. — Ладно, ты мне начинаешь нравиться, — ухмыляется в ответ, на что проводник-бедуин ослабляет хватку узла. Сразу видно — альфа. Наглый, сумасбродный и совсем дурной. Чонгуку ведь ничего не стоит одним махом дернуть рукой и со спокойной совестью пуститься в бег. Правда, нужно будет для пущей безопасности выкрасть верблюда, чтобы его самого не нашли на следующий день где-нибудь в горах и не перерезали горло. Жаль, но дурной, видимо, почувствовав неладное, снова тянет его за руки, от чего веревка вновь натягивается и с силой впивается в кожу, вырисовывая на рукавах молочной туники кровавые отметины. — Ну вот, новую вещь испортил… — Ничего, скоро они тебе вообще не понадобятся, — прыскает. Вот же ж самоуверенный ублюдок. Стоит, сверлит своим тупым взором каменные стены, так ещё и над самым ухом начинает хриплым басом истошно драть горло. — Открыть ворота! Опалëнное солнцем тёмное лицо стража, которое при едва проступающем свете кажется отлитым из бронзы, выглядывает из-под каменной колонны и настороженным взглядом осматривает новоприбывших. Позади Чонгука стоят ещё пять человек, сплетенных одной веревкой по рукам: четыре альфы, пышущие злостью, и один бета. Рассеявшиеся в воздухе чужие феромоны тревоги неприятно заполняют ноздри и повергают толпу в панику. Чонгук запомнил всех, когда их сверяли по списку дезертиров. Он про себя усмехается — они ведь действительно чем-то похожи на маленький верблюжий караван. Жаль только, что за смачный плевок в наглую морду проводника его могут нахлестать плетями. Огромные ворота начинают расходиться в стороны, с тягостным скрипом преодолевая песчаные наносы. Их здесь ждут, ведь почтеннейшая публика требует представления и возмездия. Кому-то из шестерых повезет больше, кому-то — меньше. Чонгук чувствует, как его сзади неловко тянут за подол туники, и он, бросив беглый взгляд вокруг и прищурившись поверх куфии, поворачивается вполоборота и шепчет: — Чего тебе? — Ты не боишься? — сбивчиво говорит малец, округлив глаза, как два пятака. Это бета — совсем ещё юный, на вид лет шестнадцать, худенький, маленький… — Что? — опомнившись, шепчет. — Смерти! Чонгук угрюмо молчит, боясь сказать что-нибудь лишнее, дабы никто не заметил их переговоров. Он хоть и является изворотливым, но считает, что неровное биение сердца в эту минуту, трясущиеся поджилки, собственный запах, что усиливается и отдаёт горечью на языке — это просто отголоски бессонной ночи. Да и сейчас самое главное — не дать себя избить, а если уж ничего не выйдет, то хотя бы попытаться сбежать полуживым. О какой смерти вообще может идти речь?.. Он сюда договариваться пришёл, а не жизнью своей давать кому-то распоряжаться. Чонгук замирает, и его возбужденный ум суетливо начинает перебирать детали предстоящей встречи с повелителем и как ему придется сносить насмешки от простых уличных зевак, постепенно собирающихся на главной площади города. Теперь громких речей о каком-то мало-мальски уважении к своей персоне и быть не может, поскольку Чонгук — самый главный отщепенец среди тех, кто следует мелкой поступью за ним. Да и даже среди тех, кто пытался обогнать его. В мозгу вихрем проносятся прекрасные картинки, которые должны были стать реальностью в ближайшем будущем, но всё пошло, как, впрочем, всегда и бывает, через пустынное место. Чонгук нахмуривается, когда их проводник-бедуин резко дергает веревку, отчего еле идущая вереница трепыхается вперёд, и тот подходит к стоявшему рядом с ним бете. Черты лица бедуина изменяются на злобу, и тот одним ударом наносит по лицу сиплого мальца пощечину. Малец от неожиданности и сильного удара плюхается на песок, от чего у идущего позади каравана, состоящего из четырех альф, натягивается веревка, и они собираются в плотную кучу, чуть не падая следом. Все замирают на пороге ворот, не решаясь даже шелохнуться. Мальчишка, одетый в широкие чёрные штаны и жилетку на голое тело, весь измазанный песком, хватается за щеку и непонимающе глазеет то на Чонгука, то в пол, не решаясь поднять глаза. — Я вам что, разрешал трепаться? — снова вскрикивает проводник, наклоняясь и довольно грубо хватая мальца за перевязанные запястья, а отстранившись, орёт: — Быстро к воротам. Повелитель уже заждался. — Вот ты псина, — Чонгук с такой же силой отталкивает альфу в сторону и наклоняется к бете, чтобы подать руку. — Как ты смеешь замахиваться своими культяпками на ребёнка? А на меня чего не кидаешься? Боишься, что пупок развяжется? — и пока тот приподнимается, шипя от боли, он наблюдает за жестоким, изрезанным морщинами лицом альфы: тонкогубый язвительный рот вытягивается в удивлении, остроконечная бородка опускается к шее, а запах становится невыносимо агрессивным. Ну всё, Чонгук приплыл. Видимо, настал тот момент, когда он собственными словами бесповоротно протоптал путь в свою новую «счастливую» жизнь. Проводник стоит, нервно сглатывает и как полоумный начинает смеяться, а затем вновь раздражительно рычать сквозь зубы: — Будешь много болтать — без языка останешься. Так что закрой пасть и перебирай своими конечностями быстрее. Меня за твою голову мешком золота обещают наградить, и я не собираюсь тратить свои силы на мелкую шелупонь вроде вас. Если бы мне дали добро, я бы тебя уже давно выпорол да продал подороже… Каждый из здесь собравшихся чувствует себя неуютно. Сзади Чонгук слышит от альф глухой утробный рокот, а выделяющиеся пахучие феромоны окутывают его облаками ароматов. Каждый из них явно понимает, каковы будут последствия, если они сейчас вмешаются в стычку, поэтому стоят в стороне и молчат. О встрече с повелителем, знающим обо всех их чудовищных злодеяниях, скорее всего даже боятся думать… На площади стоят собравшиеся люди, когда их небольшая колонна подходит вплотную к железным воротам и останавливается по возгласу альфы. Некоторые из толпы молча таращатся, кто-то тихо переговаривается между собой, но тишину разгоняет громкий крик стража, вещающего: — Донести имена прибывших! Проводник срывает с лица Чонгука куфию и хватает со всей силы за щеки, впиваясь грязными ногтями в кожу. Больновато, но терпимо. Это явно не самая худшая пытка, которая его ждет в этом городе… — О, самый ценный экземпляр! — в голосе альфы прорезаются нотки гордости, и тот грубо дергает его лицо к солнцу, словно хвастается добытой дичью. Ну сука! Чонгуку в голову приходит мысль, что когда он выберется из этого плена, не раздумывая вскроет тому живот. — Это Тень Пустыни! Толпа разражается криком — тут чувствуется и восторг, и негодование. Ожидаемо. Не сказать, что к нему большинство из присутствующих относится благосклонно, да и не сказать, что очень любят, нет, просто… Возможно, его имя имеет вес и вызывает особое отношение. Грязно выругавшись себе под нос, альфа толкает рукой его в спину, приказывая двигаться дальше. Толпа расходится, когда он ступает вперёд, преодолевая ворота, а за ним в один ряд выстраиваются альфы и малец-бета, который пристраивается по правое плечо. Пока их проводник удаляется в сторону стражи, видимо, озвучить остальные имена новоприбывших, Чонгук легонько толкает мальца, привлекая внимание. — Тебе нужно научиться постоять за себя, — желая убедиться, что поблизости никого нет, быстро осматривается по сторонам. — В следующий раз может случиться такое, что за тебя некому будет заступиться, — продолжает молвить, поправляя веревку на руках. Кровь уже запеклась чёрными сгустками на загорелой коже, выпачканной во многих местах пылью. Тот утвердительно кивает в ответ. — Ты правда Тень Пустыни? — подавшись вперед, выпаливает бета и с каким-то непритворным любопытством начинает осматривать. — Это правда, что о тебе говорят? — Ну… смотря, что говорят. — Например, что ты похитил три мешка золота, подменив их камнями… Неудивительно, этим Чонгук занимается изрядно, можно сказать — на постоянной основе. Специализация у него такая, что поделать? Как говорится: хочешь жить — умей вертеться, а за безбедное будущее он и не на такое согласен. Каждый сам вправе выбирать, каким путем зарабатывать себе на жизнь. — А ещё, — не унимается малец, — в прошлом месяце ты ограбил деревушку в пригороде, а затем спалил дома дотла… Ой, как же неловко вышло. Эта новость и до этих краёв дошла?.. Нет, Чонгук, конечно, падок на всё, что блестит, и ради звенящих монет готов на всё, но он спокойно может похвастать тем, что не жаден, а уж тем более не завистлив. Вечный страх за свои сокровища одолевает только богатых, а с него спрос мал — щегольнуть нечем, а краденые мешки у него вообще отобрали, когда поймали… — Не стоит верить всему, что слышишь! — вставляет он, на что малец разочарованно сникает. — Да, и кстати, с той деревушкой там… ну, это случайно вышло… почти. По толпе пробегает тревожный шепоток, отозвавшийся неприятным сюрпризом — их подслушивают. Что ж, куда деваться — лгать грешно. Да и с кем не бывает?.. Он просто хотел унести побольше разграбленного, а на него тогда облаву устроили посреди ночи, а дабы жизнь свою спасти, ему просто пришлось искать пути отступления. Большого вреда ему, конечно, не смогли нанести — то, что награбил, унёс с собой, естественно, но от неожиданности и подобной наглости, что на него, хозяина здешних мест, напали — очень удивился. Он тогда просто рыкал и отмахивался от пикирующей стражи факелом, снятым с одного из домов, а когда на него начали кидаться — бросил его в сухую траву и давай драть ноги. Что уже там дальше было, все, видимо, в курсе… Жители торгового города совсем потеряли покой, когда Чонгук прибыл сюда — засовы и замки теперь на каждых дверях, и лишь одинокая луна освещает пустынные улицы. Его имя обрастает с каждым днём всё больше легендами, а поймать Тень пустыни никто не мог по одной простой причине — попросту не могли вычислить, да и лица его никогда никто не видел. — Тебя палками забить нужно за твои деяния! — слышится чей-то возглас из толпы, которая начинает сплочëнно гудеть. Как жаль, а Чонгуку ранее показалось, что ему здесь рады. Впрочем, не столь важно. Необходимость попасть непосредственно к повелителю прельщает его больше, чем дела и намерения каких-то местных зевак. — Не-е-ет, — слышится издалека голос проводника. Тот подходит вплотную и нервно потирает дурацкую бородку, а склонившись к лицу Чонгука, небрежным движением хлопает его по щеке, — этот неогранённый алмаз принадлежит повелителю, — и усмехается, сука! — Так что только он может распоряжаться его дальнейшей судьбой… — Руку убрал! — цедит сквозь зубы и резко отстраняется. — Сучонок… — злобно дëрнув Чонгука за верёвку, бедуин начинает плестись сквозь толпу, которая постепенно раздается в стороны. Некоторые люди протискиваются вперёд, чтобы лучше рассмотреть знаменитую Тень Пустыни. И кого они собираются здесь разглядеть? Он весь грязный, с разбитой губой и волосами, прилипшими к окровавленному, покрытому потом лицу. Вот же зрелище! Не так себе Чонгук представлял первую встречу с его злопыхателями… Единственным его отличием от обычного жильца торгового городка являются яркие сверкающие голубые глаза, словно небо среди полуденных зыбей, и брови, словно нарисованные углём. Так что особо рассматривать нечего. Чонгук — обычный альфа: высокий, статный, симпатичный. С самооценкой у него всегда было отлично. Возможно, по этой причине в течение нескольких лет эти полудурки и не могли его поймать. Подозрений он не вызывал, лицо всегда скрывал, да и был настолько хитрым, что ему всегда удавалось уничтожить за собой все свидетельства, пока самым неожиданным образом в руки повелителя не попало доказательство его вины… Надо же было проколоться на такой глупости! — А ну-ка, убирайтесь отсюда, идиоты! — отрывисто, как удар хлыста, гневно орёт проводник-бедуин, расталкивая толпу своей огромной палкой. — Всю площадь заняли! — снова с яростью вскрикивает. — Убирайтесь, я сказал! Когда их небольшая цепочка начинает двигаться по пустынным улицам к едва показавшемуся на горизонте роскошному дворцу, Чонгук вздыхает с каким-то облегчением. Наконец-то вся шумиха вокруг его персоны постепенно стихает, хотя бы на какое-то время, а впереди идущий альфа даже не обращает на них особого внимания. Интересно, за пределами ворот тот даже боялся с них глаз свести, а тут идет впереди и даже не удостаивает их взглядом. Слишком уж самоуверен в том, что никто из них не сбежит. — Ты как? — к Чонгуку по правое плечо подстраивается бета и грустно улыбается. — Совсем от тебя не отнимаются… — Ты чего привязался ко мне, как щенок? — грубо выпаливает Чонгук. Нет, грубить — это в его стиле, но ему совсем не хочется лишний раз уделять внимание этому мальчишке. Судьба ведь явно распорядится так, что он того больше никогда в жизни не увидит, а обнадеживать мальца своей заботой — глупо. Вдруг напридумывает себе невесть чего… И для острастки пару раз ударяет бету в плечо, чтоб не зазнавался. Они не друзья, в их ситуации каждый сам за себя. — Ну… я… — на лице мальца вдруг отражается замешательство, словно тот не собирается больше задавать вопросы. Мнëтся, опускает глаза в песок. — Расслабься, — смягчается. — Пойдем, оборванец, нам ещё твою задницу спасать нужно, — не умеет Чонгук по-другому. Всё-таки придётся вытаскивать юного бету вместе с собой. Малец же явно не виноват, что попал в плен. Схватили, скорее всего, по случайности, когда брали в плен плетущихся позади них альф. Несколько раз Чонгук пристально смотрит в спину проводника, стараясь проверить свои подозрения, но тот идёт себе вперёд, опираясь на палку, а после того, как некоторое время спустя бедуин сворачивает в переулок, ведущий в сторону огромного дворца, вообще ослабляет хватку на верëвке. Здесь за ними следит каждый житель: масса торговцев, что сидят вереницей вдоль главной площади, а вместе с ними и множество слуг, резко увеличившихся при подходе к стенам святой обители. Сейчас, особенно в центре, не протолкнуться. К счастью, в скором времени они минуют рынок и прилегавшие к нему кварталы с лавками. Поднявшись на холм, альфа всё-таки оборачивается и даже останавливается, привлекая к себе всеобщее внимание своим мерзким голосом. — Если из вас шестерых кому-то повезёт остаться в живых, то будете работать в порту… — бросает без малой толики уважения рукой в сторону гавани и умолкает, почесав бороду. Внизу, под лучами поднимающегося солнца виднеются множество кораблей, изящные корпуса которых до сих пор радовали глаз Чонгука. Вообще-то на одном из таких суден он пытался сбежать из этого города сутками ранее… Когда они ступают в огромный дворец, то зал, представший перед ними, предстаёт действительно огромным. Все стены обиты шикарными коврами, а большие, песочного цвета колонны, расположенные по периметру помещения, украшены лепниной и фресками. Это придаёт помещению величия и торжественности. Завораживающие витражные окна, наполовину выложенные цветной мозаикой, бросаются в глаза, а на небольшом возвышении стоит одна невысокая софа, покрытая блестящим шëлковым покрывалом со множеством разноцветных подушек. Дорого, красиво и утонченно. Перед ними полусидит, вальяжно развалившись на напольном диване, широкоплечий смуглый альфа с выразительными карими миндалевидными глазами. Всех шестерых дергают за веревки и подбивают палками, чтобы плененные выстроились в один ряд, опустив головы, ведь перед ними — их повелитель. Смешно. Чонгуку уж точно. Хоть он в этих краях и недавно, но образ идола никогда перед собой не выстраивал, ибо считал себя свободным от местных законов и всяких покровителей. Мужчина, одетый в расшитую восточными узорами свободную рубашку и такие же брюки, сосредоточенным и внимательным взглядом обводит их толпу, машинально крутя в пальцах вереницу небольших зерен из черного агата, нанизанных на толстую шëлковую нить. От этого незамысловатого действия золотые браслеты на запястьях отстукивают друг об друга, разнося в глубокой тишине мелодично звенящее эхо. Справа от альфы на больших подушках располагается совсем юный омега, закрывающий своё лицо своеобразной полупрозрачной нежно-голубой накидкой. Слева стоят слуги, облачëнные в широкие бесформенные штаны и жилетки на голое тело, и их присутствие среди разномастной толпы не слишком бросается в глаза, поскольку лица их носят печать всеобщего подчинения. Они, словно каменные статуи — холодные, безэмоциональные, молчаливые, ждут указаний своего правителя, низко опустив головы. Также рядом с альфой, по правую и левую руку, находятся стражи — ряженые, хоть и слишком просто одетые. Чонгук подметил, что многие из этой пестрой компании щеголяли по длинному коридору ещё при входе, позвякивая пришитыми к одежде золотистыми бубенчиками в такт неслышной для чужих ушей музыке, доносящейся, видимо, откуда-то с улицы. Похоже, играли во внутреннем дворике. И вот такое слишком вычурное зрелище являют перед собою жители дворца, собравшиеся при ласковом свете восхода вокруг почитаемого ими повелителя. Бедному повелителю ведь теперь всюду чудится хитрый сговор, подвох да обман… Выставил стражу вокруг себя и забора, видите ли — «гложут недобрые подозрения и тревога», а по ночам, поговаривают, вообще вздрагивает от каждого шороха… После случая с поджогом деревушки тот пуще всего боится чужаков и приезжих, поэтому каждый прибывший в торговый город идёт на тщательный досмотр непосредственно во дворец, дабы получить разрешение на временное проживание. Говорят, что теперь на каждого пришлого чужака составляют характеристику и только после этого решают — оставить или сослать. Чонгук не в курсе, он вообще отсюда слинять пытался, а теперь стоит, не поднимая низко опущенной головы, улыбается, рассматривая узорчатую плитку под ногами, и бросает беглый взгляд исподлобья на собравшихся. — Список, — начинает заговаривать властным голосом альфа, и к нему бросается проводник-бедуин, чуть ли не волочась всем телом по полу, а потом и вовсе падает в ноги, чуть ли не целуя подол брюк. Аж противно, хотя… Правильно, псина должна знать своё место. Начав пересчет по списку, каждый из их вереницы выходит вперёд, склоняясь перед своим повелителем. Когда же очередь доходит до Чонгука, он глубоко вздыхает, закатив глаза, и выходит вперед, говоря: — А можно уже как-то освободить меня? Руки затекли… По лицу проводника проносится ураган эмоций. Тот явно чуть ли не прикусывает себе язык, сдерживая раздражение, когда Чонгук, усмехнувшись, продолжает невинным тоном: — Нечего на меня свои феромоны распылять! И да, я знаю, что неподражаем… Чонгук не был бы собой, не бросив какую-нибудь колкость и не проявив характер, ведь даже находясь в таком положении, не может обойтись без своей вечной иронии. Его излишне раздражает вся эта компания столичных слабаков, что восседают перед ними на шикарных диванах и считают, что могут заткнуть им рты. Чонгук прекрасно осведомлëн, для чего его поймали и приволокли сюда. Вовсе не из-за того, что постоянно обворовывает соседние поселения, да и даже не из-за сгоревшей деревушки… У этих столичных толстосумов есть важное дело, с которым может справиться только Тень Пустыни. — Рад приветствовать тебя в своем доме, — слегка приподняв уголки пухлых губ, заговаривает вновь повелитель, попутно закидывая в рот янтарную виноградину. — Ты совсем не изменился… — Не могу ответить тем же комплиментом, — ехидно улыбнувшись. — Что-то Вы как-то постарели, мой повелитель. Тот приподнимается с дивана и яростно вскрикивает: — Слишком умный, да? — Чонгук такое слышит постоянно, но объявлять об этом вряд ли было бы умно. — Хамства я в своем доме не потерплю… И прежде чем что-то сделать или сказать, — специально выделяет это слово интонацией и бросает пристальный взгляд на его руки, — лучше сто раз подумай. Кровь будто застывает в жилах, и Чонгук сжимает кулаки. Заметил всё-таки… Подумаешь, просто пытался сдвинуть стянутые веревкой запястья. Несмотря на всю свою браваду и напускную лихость, в этих стенах Чонгук — отщепенец и обладатель длинного языка, который обычно не задумывается, кто перед ним стоит и что он тому говорит. Для повелителя он всего лишь пешка, и если тот в эту секунду прикажет снести ему голову, то каждый из собравшихся в зале без зазрения совести подчинится этому приказу. Заткнув рот, Чонгук продолжает мять босыми грязными ногами пол, пачкая его проступающей из пятки кровью. Жалкое зрелище… Ладно, он стерпит, ведь этот город стоит того, чтобы задержаться здесь подольше и познакомиться с его сокровищами поближе. Желание покорить эти просторы, заполучив богатства в собственное распоряжение, будет посильнее собственной гордости. — Развяжите ему руки! — не просьба, а приказ, отданный привычным для альфы тоном. — Остальных увести, с ними разберемся позже. Чонгук оборачивается тут же к мальцу-бете, всматриваясь в округлившиеся глаза, которые чуть ли не наполняются слезами. — Мой повелитель… — начинает робко, стараясь заглушить в голосе нотки издевки. — Можно небольшую просьбу? — Просьбу? — вздергивает бровь. — Да. — Ты раб и будешь работать на моих условиях. Думаешь, ты смеешь что-то просить? Чонгук недовольно фыркает. Нелëгкая перед ним задача, ведь рисковать собственной жизнью ради мальца совсем не хочется. Измученный жарой, исхлестанный песчаными волнами, он словно чувствует себя загнанной погоней рысью. Прогибаться под чьи-то повелительные возгласы ему вообще хочется в последнюю очередь. Альфа замолкает, сверлит их двоих своим властным взглядом, о чем-то явно размышляя, а потом заговаривает: — Вещай! — Да вот мальца хочу себе забрать, — указывает головой в сторону. — На кой он тебе сдался? — Помогать будет. Тот вновь задумывается на пару секунд, осматривая бету с головы до ног. — Ты думаешь, что таким образом спасешь его? Он всё равно вернется во дворец — с твоей помощью или без, — фыркает. — Ладно, забирай, — но без промедления соглашается, всё же поглядывая с неким любопытством на бету. Чонгук прекрасно знает, для каких целей взяли в плен этого зелёного юнца, и ему бы не хотелось подтверждать свои догадки, ведь повелитель никогда не считал нужным скрывать свои желания, да и сейчас явно не собирался этого делать… Тот смотрит на бету, как на свежий кусок мяса, и это особенно раздражает. Чонгука подкупает лишь то, что в тёмных глазах мальца он будто видит себя — там нет ни капли подобострастия или рабской покорности. А повелитель же ведет себя так, будто лишь какая-то незначительная условность мешает тому сорвать с ребёнка одежды. Мерзость. И едва с них успевают снять веревки, малец кидается к Чонгуку и крепко обнимает за талию, вцепившись в тунику грязными руками. И, сотрясаясь будто от страха, благодарно нашептывает тихое «спасибо». — Но… — продолжает повелитель, — если попытаетесь сбежать, то, думаю, сами догадаетесь, что будет вас ждать… А теперь все на выход! — Господин, даже стража? — побирается по полу к ногам проводник, словно цепной пёс. — Все, кроме этих двоих! — говорит строго рокочущим голосом. — Тень Пустыни, ты будешь обязан выполнить мой приказ…***
Они вдвоём стремительно несутся по проулкам, пересекая улицы города по узким тёмным проходам, которым совсем не достается солнечного света, а замедляются, лишь вылетев на главную площадь, растворяясь в толкотне, словно тени. Как просто осознавать, что в этом городе каждый человек может ополчиться против них. Благо, повязанная куфия на голове из белого жаккарда привычно скрывает лицо, а выданная альфой новая одежда и обувь дают возможность рассеяться в толпе незаметно. Под «приказом» повелитель имел ввиду одно странное дело, которое пока в голове Чонгука совсем не укладывается, а происходящее напоминает какой-то глупый мираж или сон. Тот либо с ума сошëл, либо у него самого от жары голову напекло… — Что мы собираемся делать дальше? — пробираясь сквозь лавки с фруктами, шепчет бета, пока Чонгук ловкими пальцами подбирает пару персиков и складывает их в карманы новых шароваров. Надо собраться в дорогу, ибо путь предстоит ему длинный… — Мы?! — не сразу расслышав, удивляется. Как бы, никаких «мы» Чонгук не планировал. Он ради этого «приказа», за который ему обещают заплатить кругленькую сумму, будет рисковать собственной жизнью, а делиться добытым потом и кровью — не в его стиле. — Ну… да? Ты же сам сказал, что я тебе нужен для помощи, — в голосе беты звучат нотки неподдельного замешательства. Развернувшись, Чонгук выставляет перед лицом мальца указательный палец и, тряся им в воздухе, причитает: — Так, щенок, слушай сюда… Я тебе помог выбраться из дворца? — выгибает бровь. — Помог! Поэтому ты давай там, не придумывай в своей светлой головушке невесть чего… — и, закатив глаза, начинает двигаться дальше сквозь ряды лавок, попутно собирая фрукты. — Пойми меня правильно, ты ещё слишком юн для искусства ублажения, а пополнять гарем этой скотины очередным куском свежей плоти я был не намерен. Тем более, с тебя вообще спрос был бы мал… Так что, — вновь обернувшись, — я помогу тебе обойти стражу, выйти из города, а дальше ты там уж как-нибудь сам, ножками… по песочку… домой… — Но… — заговаривает тот, — Ты же понимаешь, что достать чешую будет нереально? Ведь драконов не существу-у… — не дав договорить, он затыкает мальцу рот ладонью. — Ты не мог бы быть тише? — оборачиваясь по сторонам. — Здесь везде лишние уши! — убрав ладонь, продолжает. — Запомни на будущее: чем сложнее задача, тем дороже награда! А для меня нет невыполнимых задач, потому что я… — Тень Пустыни! — звучит за спиной уже знакомый мерзкий голос проводника-бедуина. Чёрт! Какая неожиданная встреча! — Там сзади псина? — малец кивает. — Щенок, на раз, два, три — беги! — шепчет Чонгук. — Три! Адреналин бьет в виски, и он толкает мальца в сторону, попутно осматривая наступающую стражу. Едва один равняется с ними, Чонгук хватает с лавки первую попавшуюся под руку тарелку и запускает тому прямо в лицо. Пошатнувшись, тот врезается головой в позади надвигающего стражника, и те падают вдвоём на песок. С колотящимся сердцем Чонгук ощущает себя слепым и беспомощным перед вооружёнными врагами, но нервы накаляются, обостряя зрение и слух, и он начинает думать… А встретившись с испуганным взглядом мальца, который стоит, словно истукан, вскрикивает первое, что приходит в голову: — Нам надо забраться на крышу! — и начинает тянуть за собой в сторону мелких магазинчиков, которые наводнили первые этажи большинства домов. — Давай, щенок, не тупи! Бежим! И почему ему постоянно приходится спасать свою костлявую задницу? Ладно, да, понятно, с проводником у него личные счеты — нервы он помотал этому псу за сутки изрядно, но тот же теперь даже из города не даст выбраться! А стража? Повелитель же обещал выпустить их из столицы без происшествий. Чонгук вообще-то планировал выкрасть пару верблюдов и отправиться спокойно себе в горы за чешуей какого-то там выдуманного дракона. Ему даже карту в руки всучили, одеждой одарили, а тут такая подстава… Когда они стояли в зале с повелителем и перекидывались парой незамысловатых фраз о том, что Чонгук по сути не виноват в поджоге той злосчастной деревушки, а уж тем более в краже драгоценностей, то он никак не ожидал, что его практически ткнут мордой в собственную неправоту. Печально, но доказательства были — его ж поймали с награбленным золотом. Пришлось повиноваться и соглашаться на выдвинутые альфой условия, мол, он крадет чешую, а ему взамен возвращают мешки с золотом и сохраняют его прекрасную голову на плечах. В считаные минуты Чонгук пересекает улицу, параллельно исследуя беглым взглядом место. Оттолкнувшись от земли, яростно хватается за деревянную балку, выступающую из крыши дома, и запрыгивает одним махом на черепичную кровлю. Забитые мышцы кое-как слушаются, тело ощущается мешком, нагруженным мокрым от пота речным песком, а порезанные запястья начинают саднить. Еле встав, покачивается и едва не падает обратно, чуть ли не теряя равновесие, но резкий возглас беты бьёт по ушам, и он опускает взгляд. Бросившись на колени, протягивает руку мальцу, дабы помочь тому забраться, а встав покрепче на ноги, осматривается и прикидывает в голове расстояние до ворот. Им нужно будет пересечь около десятка домов и этот путь они преодолеют всего за пару минут. Наплевав на страх, он доверяется своему безрассудству и начинает бежать, утягивая за собой бету. Позади них слышатся возгласы стражи, и Чонгук видит среди них по-прежнему изрытое, будто проказой, лицо проводника, озарëнное лучами жаркого полуденного солнца. Кажется, тот насмешливо улыбается, глядя на него, а совершенно обезумевшие стражники мечутся взад и вперед посреди освещëнной светом площади города. — Нам с тобой нужно быть изворотливее. Сечешь? Будем брать хитростью, — едва бросает на ходу Чонгук и кивает в сторону залитой солнцем улицы, где медленно волочатся за погонщиком два верблюда. Без сомнения, они прыгают с крыши и внезапно выныривают перед лицом погонщика. С нечленораздельными криками отчаяния они выхватывают из рук того полусонных дромадеров и начинают утягивать их к воротам, пытаясь тем самым ускорить шаг. Чонгук оборачивается по сторонам и видит уже испуганно собиравшихся вокруг людей. Да, он понимает, что они с мальцом поступают крайне безрассудным образом, но выбора у них особо-то и нет… Тем более, безрассудство у него в крови. Слыша вокруг себя возгласы, он старается подавить в себе страх и тянет верблюда за поводья вниз, придавливая рукой переднюю часть седла, чтобы тот опустился коленями на землю. Запрыгнув, хватается за повод и тянет его на себя, пытаясь заставить упрямое животное двигаться чуть расторопнее. Позади них раздаются крики и топот бегущей стражи, спотыкающейся о песчаные дюны. В исступлении верблюды бросаются в разные стороны, чуть ли не опрокидывая на землю свою ношу, отчего люди в ужасе разбегаются по площади, словно черные скарабеи среди зыбучих песков. И вот эта бы, казалось, минутная заминка позволяет Чонгуку со своим мальцом развернуть зверьë по направлению к воротам и броситься под яростные возгласы толпы прямиком к древним каменным руинам. Преодолевая границу между городом и пустыней, Чонгук успевает краем глаза заметить выведенную уже подсохшим кармином надпись «Счастливого пути», и задумывается лишь о том, что в подобной ситуации выглядит это очень уж символично… Услышав позади себя стук закрывшихся ворот, он оборачивается и, отдаляясь уже по жёлтым горячим пескам, наблюдает за яростным лицом проводника-бедуина, злостно бьющего ногой песчаные барханы. Псина гневается, ведь прозванный Тенью Пустыни смог ускользнуть прям у того из-под носа. Печально… Хорошо хоть в чём-то повелитель его не подвёл — всё-таки дал выбраться из столицы «без происшествий».***
Атмосфера вечера наполняется таинственностью, пока нежные лучи солнца лижут высокие песчаные барханы и пропитывают красноватым закатом сыпучие пески. Под светом угасающего дня пустыня преображается в мир сновидений, сливаясь на горизонте золотисто-коричневым цветом с чёрным оттенком неба. В этом загадочном сумраке они двигаются уже четыре дня, измеряя путь не километрами по карте, а временем, которое проводят в пути. Дни кажутся тяжкими и ужасно знойными. Солнце постоянно стоит в зените, и ни одна туча не укрывает их от горячейших лучей, поэтому передвигаться они стараются ночью. Чонгук, рассчитав маршрут чуть ли не по минутам, до конца даже не уверен, через сколько дней сможет добраться до горной местности, где обитает выдуманный дракон. От одиночества его хоть как-то спасает присутствие мальца да пара верблюдов, которые покорно плетутся друг за другом широким шагом. Чонгук изредка бросает косые взгляды на бету, словно не может до сих пор поверить в собственную глупость — он, помимо того, что спас этого щенка, умудрился того ещё и с собой забрать… Просто малец, увидев карту, сказал, что прекрасно знает эту территорию и вызывался помогать ему с дорогой. Нет, оставлять подле себя он мальца не собирался, а поэтому пообещал проводить того до ближайшего города. Чонгуку как раз нужно пополнить запасы воды и еды, да и освежиться бы не помешало. Хоть путешествие и кажется нелегким, но первые два дня прошли спокойно — их небольшой караван двигался быстро, стараясь покинуть столичные земли, а затем, когда они обогнули западные склоны, то оказались в совершенно голой пустынной равнине площадью в добрую тысячу квадратных миль. Им нужно поспать, чтобы к утру оказаться в городе, поэтому останавливаясь между двумя дюнами, которые в случае нападения могут служить естественной крепостью, Чонгук тут же спрыгивает с верблюда. — Утром прибудем в город, — помогая мальцу спуститься на землю, произносит медленно и чётко, ожидая ответной реакции. Чужие карие глаза тут же распахиваются, глядя с удивлением. — Так… быстро? — Ага, очень быстро, — закатив глаза, он неопределенно машет рукой, пытаясь контролировать выражение своего лица, дабы четко дать понять, как относится к этой ситуации. — Сколько дней мы уже петляем? Тот тут же сникает, словно бы обидевшись на эти слова. Посмотрев на мальца, что совсем притих и безрезультатно старается слиться с местностью, Чонгук вымученно улыбается, надеясь, что вид выходит хоть немного дружелюбным. — Ну, ты чего? — спрашивает, глядя на нахмуренного бету, что трет глаза и кусает губы. — Так… соберись! И давай-ка ты мне расскажешь, как вообще попал в плен. М? Как тебе идея? Диалог в последние дни между ними выходил корявым, немного нелепым… Сейчас же Чонгук планирует выжать из этой возможности всё, что сможет, потому что за прошедшее время он так ничего толком от беты и не узнал. — Меня поймали на границе города, когда я пытался сбежать… — Один? — ужасается. — Через перевал? Через посты балтаджи? Совсем дурной щенок! — Хотел украсть золота, — продолжает тот, — а потом меня поймали стражи и приволокли к этому бедуину… Чонгук вздыхает, поглаживая кудрявую макушку мальца, а потом ворчит: — Воровать — нехорошо, — да, из его уст это явно звучит очень убедительно. — Повелитель хоть и скотина редкостная, однако проявил добросердечие… — а самого аж передергивает от отвращения, вспоминая этот сытый, наглый взгляд самодовольной рожи, которая рассматривала щенка как товар. — Он вообще мог нас обезглавить, но, тем не менее, оставил в живых. — Кстати, об этом… — как-то слишком уж подозрительно продолжает малец. — Когда я услышал от повелителя приказ, что тебе нужно добыть чешую дракона, я сначала даже обрадовался, — вздыхает, — но потом расстроился… — И-и? К чему ты это сейчас говоришь? — Нам не нужно в этот город, — мнется, — да и вообще… Тебе нужно двигаться в другом направлении… — Так, стоп, вот сейчас я вообще не понял, — недоуменно замирает. — В смысле — в другом направлении? Ты чего, щенок, за дурака меня держишь? Ты всё это время знал куда идти и просто надо мной насмехался? — размахивая руками в разные стороны, орёт Чонгук, сверля мальца взглядом. — Ну… я… просто… — Что «просто»? Что ты «просто»? Просто решил поиздеваться? Просто решил, что петлять по пустыне без запасов еды и воды будет весёлым экспериментом? Чёрт, да ты понимаешь, что если бы поблизости не было города, то мы с тобой бы просто жрали сейчас песок… — яростно хрипит, сжимая кулаки. — Айщ! — Сперва я хотел тебя обмануть и выкрасть чешую вместо тебя, но за эти дни ты так много для меня сделал, что теперь мне перед тобой стыдно… Сначала приходит понимание — его обдурили. Удушающая жара мерзко облепляет кожу и высушивает лёгкие, словно царапая их изнутри и не давая сделать вдох полной грудью. Обостряется слух, обоняние, зрение… Он чувствует, как собственный запах рассеивается от злобы вокруг них тяжелой дымкой. Пытаясь успокоиться, хватает верблюда за повод и начинает тянуть в сторону зловещего белесого края равнодушного светила. Луна медленно движется по небосклону, остужая зыбкие бугры, по которым тащится озлобленный Чонгук, уткнув морду в песок и уже ничего, кроме этого песка, не видя. — Глупый щенок! — выругивается себе под нос. — Я потратил столько дней, чтобы по итогу развернуться в обратном направлении, так ещё и идти на поводу у мальчишки? Ну уж нет! Сам дойду… — Господин, подождите… — орёт тот ему в спину. Чонгук злится, мешкает, но останавливается на секунду, а бросив пристальный взгляд на мальца, резко разворачивается и идет обратно. Глупый! Ну какой же Чонгук глупый! Надо же было так опростоволоситься! Он и так не имеет никакого доверия к людям, а тут какой-то сопляк его ещё и вокруг пальца обвел… Подходя, попутно наблюдает за показушной картиной: малец стоит, сгорбившись, вытирает покрасневший кончик носа грязным рукавом и чуть ли не всхлипывает. Нет, всё, с него хватит! Вот не хотел же с собой брать мальчишку, нужно было просто положиться на своё внутреннее чутьё — бросить где-нибудь того на выезде из столицы, да и не мучать себя. Он подходит к мальцу, грубо тычет картой тому в грудь и чеканит приказным тоном: — Показывай дорогу! И давай на этот раз без выкрутасов, а то пойдешь на пропитание верблюдам! Чонгук идет всю ночь. Он продолжает идти даже тогда, когда позади него выползает из-за горизонта зловещий багровый край равнодушного светила. Солнце медленно поднимается по небосклону, раскаляя гигантские песчаные бугры, а спустя мгновенье перед Чонгуком будто рассеивается невидимая дымка. Подняв глаза вверх, он зажмуривается и встряхивает тяжелой головой, отгоняя наваждение. Нет, это не мираж, не сон и даже не эфемерная иллюзия, а действительно выбеленные снегом вершины. Горы… Хвала небесам, он наконец-таки дошёл!***
Чужой яркий запах спелого персика, чувственного иланг-иланга окутывает драконьи ноздри и, словно драгоценным кружевом, пробирается ему под кожу соблазнительной дымкой мускуса, вырисовывая тончайшие, едва уловимые узоры. Сливочно-сладкий аромат кокоса оседает во рту экзотической манящей ноткой и собирается на языке крупной каплей слюны, что выделяется из-за прорезавшихся клыков, начинающих царапать губы до крови. Облизнувшись, он рисует в воображении манящие картинки: как возьмёт на золотом троне своё — то, что теперь по праву принадлежит ему. Этот человек посмел бросить ему вызов, когда ступил на его территорию. Терпкое предвкушение пробирает тело, покрытое золотистой чешуей, дрожью, а волнение — такое томительно-сладкое — топит вены огнём, устремляясь прямиком к уже пульсирующему возбуждению. Он чувствует на своей земле альфу — необузданного и слишком смелого, решившегося так бесцеремонно ворваться к нему в дом. Кромешную темноту заполняет яростное пламя, загоревшееся в руках за считанные секунды. Он играет с огнём, перекатывая в утончëнных длинных пальцах мелкие вспышки, и устремляет свой властный взгляд вперед — к выходу из пещеры. Приподнимаясь с места, разминает шею, прикрывая глаза, и начинает ступать по каменным плитам. Волочащиеся по полу огромные крылья цвета спëкшейся крови раздаются в стороны, когда он явственней осязает влекущий запах, будоражащий сознание до мелких, затуманивающих разум, чёрных вспышек. Ему хочется начать глухо рычать и двигаться резче, но едва он подходит к выходу, как останавливается и глубоко вздыхает, пропитывая лёгкие столь сладостным ароматом своей новой жертвы… Он закрывает сияющие золотые глаза чёрной повязкой, распускает волосы из перетянутого тонкой красной лентой хвоста, позволяя тем самым плавно лечь серебристым прядям на грудь и спину, а затем прячет огромные крылья под грубой тканью чёрной мантии, накидывает капюшон на голову и выходит из пещеры. Над долиной висят седые полосы тумана, сливаясь в плотное серебристое полотно, за которым застывшими волнами чернеют холмы. Сквозь них по увядшей траве тихой поступью двигается верблюд, на котором восседает человек, пробираясь сквозь мутно-голубые облака на вершину горного хребта. Небрежно повязанная вокруг головы куфия скрывает лицо, а тело будто пробирает мелкая дрожь. Здесь завывает морозный ветер, проникающий под кожу колкими иглами, но незнакомцу будто всё равно — тот, не останавливаясь ни на секунду, лишь покрепче зажмуривает глаза и продолжает упрямо продираться сквозь снег, прикрывая руками чарующего цвета глаза и наваливаясь вперёд всем весом собственного тела на животное, что настырно прокладывает себе дорогу. Альфа завлекает своим присутствием — тот словно манящая оттепель среди скал, изумрудное пятно среди белоснежных равнин или первый цветок, пробившийся из-под толщи белого плена. — Ну какой же глупец! — шепчет, продолжая рассматривать две крохотные точки с высоты птичьего полета. — Я так явственно чувствую твой запах… Неужто меня сегодня ждет поистине вкусный ужин?! Пьянящий аромат разносится по долине окутывающим золотым сиянием. Нет, его невозможно разглядеть — лишь почувствовать, а потому он — великий правитель драконьей горной долины — восседает на верхушке одной из скал и с чувством предвкушения и некого манящего вожделения ожидает своего альфу. Распустив крылья в стороны, он стремительно взмывает вверх и несётся над глубокой впадиной между двумя горными хребтами, летит вдоль туманного утреннего неба и пикирует над пропастью, куда спускаются крутые склоны, поросшие кустарником и заваленные мощными каменными плитами. Скрывшись в ущелье, куда не проникает даже солнечный свет, прикрывает глаза и, голодно облизнувшись, прячет проступившие клыки. Запах… Одурманивающий запах кружит голову, но он стоит и осторожно выжидает, исподтишка наблюдая за передвижением альфы, а когда замечает, как тот приближается к ущелью, потуже затягивает шнурок мантии на шее и выходит из своего укрытия. Пришло время познакомиться лично с загадочной Тенью Пустыни… — Ты либо заплутал, либо слишком отчаян, раз тащишься на верблюде по снегам в одной хлипкой рубашке, — отзывается со сквозящей иронией в голосе. С неба занавесью падает снег, приземляясь крупными хлопьями на загорелую кожу альфы, едва скрытую лёгкой тканью, которую так и хочется сорвать. Тот весь вымок… Белая куфия распласталась по широким раздавшимся плечам и совсем перестала скрывать голову — обнажила лицо с проступающей легкой небритостью и широкий лоб, на который свисают мокрые, чуть посветлевшие кудри, не утратившие своего сочного каштанового оттенка. — Не хотелось бы относить себя ни к первым, ни к последним… — отзывается тот и весь подбирается от неожиданного появления чужака, а схватившись за повод, резко останавливает дромадера. — А ты вообще кто? — смотрит серьёзно, сверля пронзительным взглядом бездонно-голубых глаз; выпускает головокружительные феромоны, от которых у него уже все внутренности скручивает тугим узлом, а кожа покрывается потом от желания — как же хочется обладать таким наглым, нахальным альфой… — Путник. — Путник? Разве слепец может быть путником? — слезает с животного и подходит ближе, обдавая презрительным взглядом. — Подожди, — останавливается и машет перед лицом ладонью, — а ты что, видишь меня? — Я не слепой! — одëргивает чужую руку. — Да и вообще, не думаешь, что здесь не лучшее место для обсуждения таких вещей? Ты же явно замерз! — строго заявляет. — Или ты хочешь стать очередной жертвой дракона? — ухмыляется и кивает в сторону узкой тропки, где вальяжно лежат обглоданные человеческие кости. Всяк, кто входил без спросу на его земли, либо бежали отсюда сломя голову, либо заканчивали свою участь подобным образом — оставались навечно лежать и удобрять почву горной долины. Этому бедняге тоже не повезло… — Да, согреться и правда бы не помешало, — шепчет тот себе под нос. — Подожди-подожди… Ты сказал «дракона»? — Ага, — бросает в ответ так непринужденно, что аж самому смешно, а развернувшись, начинает двигаться по склону вверх, параллельно ведя в голове медленно отсчет: раз, два… — Путник, — вскрикивает позади альфа. — Эй, как тебя там?.. — пытается нагнать, утягивая за собой верблюда. — Тэхён, — ухмыляется, слегка повернув голову и приподняв бровь. — Слу-у-ушай, — тянет тот, — ты случайно не знаешь, как мне найти этого дракона? — а вот и три. Та-дам, неужели птичка так легко попалась в клетку? Умница, хороший альфа! — Покажешь дорогу? — Может, покажу, а может и нет… — Что ты хочешь взамен? — останавливаясь, сводит угольные брови к переносице. — А что у тебя есть? Тот задумывается, бегает вокруг взглядом, смотрит себе под ноги, а подняв яркие голубые глаза, быстро чеканит: — Исполню всё, что пожелаешь! — Договорились, — вкрадчиво обещает. — Следуй за мной! Как забавно! Ну какой же наивный попался альфа… Тот ведь даже не догадывается, что Тэхён уже подготовил самую комфортную клетку, в которой эта птичка будет петь теперь свои песни лишь ему одному — величественному дракону горной долины.***
— Тут… уютно! Что это за место? Они движутся вровень по каменным плитам в глубину пещеры. Оборачиваясь по сторонам, альфа голодно осматривает пространство, пока сам Тэхён наблюдает за чужими яркими глазами и бросает жадный изучающий взгляд на манящее тело. В один миг он останавливается резко перед альфой, от чего тот врезается ему в грудь, хватает за запястья и разворачивает их веером в воздухе. Потянув на себя, он склоняется к самому уху альфы и шепчет бархатным голосом: — Скажи-ка мне, Тень Пустыни, — обдает мочку горячим дыханием, — какова цель твоего прибытия на мои земли? Для чего тебе нужен дракон? — Если кратко, то мне нужна чешу-у… — прерывается в изумлении. — Что?! Откуда ты?.. — Чешуя? Как интересно, — издает смешок и стягивает с головы повязку, представляя тому свои сияющие золотисто-дымчатые глаза. — Ну, тогда… Может, хочешь забрать её собственноручно? — в ответ из чужих идеально очерченных губ вырывается лишь жалобный всхлип, а подрагивающее тело перед ним замирает от неожиданности, словно жертва, парализованная ужасом. Сорвав чёрную мантию, он предстает перед альфой во всей своей красе: расправляет за спиной огромные огненные крылья и позволяет лицезреть на своем теле горящую золотом драконью чешую. Отстранившись на долю секунды, Тэхён в полный голос с некой издевкой бросает следующее: — Как же я могу отказать тебе в таком удовольствии? Он толкает альфу в грудь, и тот врезается в спинку золотого трона. С неописуемым восторгом Тэхён седлает крепкие бедра, впиваясь взглядом в голубые глаза, наполненные дикой боязнью и испугом. Вдыхая сладострастный аромат кожи, которая стремительно пропитывается сильной паникой, сковывающей чужое сердце, Тэхён наклоняется к шее и острыми клыками царапает альфу так, что по загорелой коже тонкой струйкой начинает бежать кровь. Вдыхая аппетитную пряность носом, он медленно ползёт длинными когтями вдоль груди альфы, оставляя едва заметные следы на оголенных участках. — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — шепчет тот, прикрывая глаза в мутной дымке. — Это не твое имя! — язвит, окольцовывая пальцами смуглую крепкую шею. — Так… кличка ищейки псевдоправителя, — и наклоняется, чтобы лизнуть языком проступающую испарину под самым ухом. — Имя! — требовательно. — Говори своё настоящее имя! — Ч-Чонгук… — Послушный! — шепчет Тэхён, упиваясь и наслаждаясь подрагивающим под собой альфой. — Твой запах так волнующе прекрасен… От каждого моего движения тебя всего переполняет чувством страха, а твой аромат раскрывается подо мной так по-новому… Сладко… — ведёт кончиком носа вдоль скулы, шумно втягивая воздух. — Терпко… — дотрагивается губами ушной раковины. — Так чарующе… — опаляет горячим дыханием. — Ты чувствуешь, как он будоражит мою плоть? — и, схватив чужое запястье, прижимает широкую ладонь к своему паху. Возможно, Тэхёну должно быть безумно совестно, но, вжимаясь возбужденным членом в узловатые пальцы, он только и может думать о том, как воспользоваться чужой беспомощностью. Пропуская каждый спазм, истязающий ежесекундно дрожащие от напряжения мышцы, он испытывает эфемерный восторг от понимания, что Чонгук от него теперь уже никуда не сбежит. Его восхищение лишь усиливается, когда он слышит заглушающий сознание вздох, а за ним тихое шипение сквозь зубы. Тэхён с опьяняющим восторгом млеет от одного только вида тёмных ареол сосков, начинающих проступать через лёгкую ткань, а поддев один из них когтëм, слышит жалобный всхлип и понимает: его альфе нравится… — Неужели ты думал, что сможешь так просто выкрасть мою чешую? — заглядывает в бездонные затуманенные глаза Чонгука, цвет которых сменяется с голубого на более блëклый, и отпускает себя, глубже вдыхая насыщенный терпкий аромат. Оттянув край рубашки, он ведёт пальцами вдоль широкой груди, поглаживая затвердевший сосок, а примкнув к нему губами, напористо ласкает языком. Дразняще спускаясь вдоль напрягшегося живота, замирает возле кромки штанов, наблюдает за трагически изламывающимися бровями и с каким-то неописуемым восторгом шепчет: — Ты очень красивый, мой альфа! И смотрит. Просто смотрит в небесного цвета глаза, наслаждаясь сдавленным воздухом в собственных лëгких, потому что в мгновенье совсем забывает о том, что нужно вообще-то дышать. Чонгук замирает, возвышаясь над ним, но не останавливает от слова совсем, словно покорно принимает свою участь и смиренно ожидает неизбежного продолжения. Отстранившись, Тэхён касается пальцами крепких, увитых россыпью вен рук альфы и задирает их у того над головой. — Держи! — приказывает. — Отпустишь, будет хуже, — и ведет ладонями вдоль нервно вздымающейся груди прямиком к бёдрам, мышцы которых напряжены до предела. Чонгук вздëргивает подбородок, отчего непослушные кудри обнажают бледный шрам, уходящий наискосок от середины правой брови в сторону виска. Прекрасный и непокорный… Потому что в следующее мгновение тот дёргает руками и пытается отстраниться, когда Тэхён касается подрагивающего возбуждения через мягкую ткань одежд и невольно ловит сбитый ритм дыхания альфы. Дышит так же, как и тот, возбуждаясь всё больше даже от вида напрягшейся, отведëнной назад шеи, острых трогательных ключиц, почти соединившихся между собой и явно натянувших кожу спины. — Мой альфа, не скромничай… Тебе понравится быть со мной, — касается губами впалого живота, слышит щелчок языком, но так явственно ощущает, как тяжелеет вокруг воздух, отдающий пряной сладостью. — Разреши к тебе прикоснуться, и я докажу это прямо сейчас. Неуловимая гримаса проходит по лицу, но Тэхён может поклясться, что видит в бездонных глазах волнение и невероятную прыть. Видимо, внутренний зверь отчаян и совсем не может противостоять ему, хотя Чонгук себя явно держит на коротком поводе. — Отпусти себя, мой альфа… Ты ведь сам пообещал мне исполнить всё, что я пожелаю, — бросает с ноткой удовлетворения в собственном голосе. — Т-ты… — заговаривает Чонгук, уперевшись затылком в спинку трона, стискивает зубы и шумно выдыхает воздух широкими ноздрями. — П-почему я не могу справиться с с-собой? Что за магия? — Не магия, мой альфа, — отзывается с достоинством, на что тот выпрямляется и делает глубокий вдох, как будто собирается что-то сказать, замирает на секунду-другую, но потом снова выдыхает и оседает, — но скоро ты её познаешь. В пальцах Тэхёна вспыхивает свет, и желтоватое сияние разгоняет ночную тьму. Резко глотнув пламенный воздух, обжигающий горло, он в предвкушении задерживает дыхание. Он ощущает собственный налитый кровью член, плотно упирающийся в жёсткую ткань штанов, и его желание излиться в эту же секунду только возрастает, ибо Тэхён на пределе, голову туманит одурманивающий запах, а собственный организм, подверженный сильному возбуждению спустя столько лет, просто-напросто не справляется. Стоит ему поднять глаза и вглядеться в покрывающееся алыми пятнами от смущения лицо, он грубее хватается за член альфы и пускает по телу яркие искорки, ласково царапая низ оголившегося живота и рассеивая по смуглой коже жар. С губ альфы вырывается негромкий крик, когда очередная искра достигает чувствительных сосков и начинает дразняще кружить вокруг. — Что… это? — спрашивает, едва дыша. — Кто знает… — и ответом тому становится новое ошеломляющее касание к крупным бедрам. — Просто расслабься, — и замечает хмурую складку на переносице, тяжелый взгляд и плотно сжатые губы. — Обещаю, тебе будет приятно. Золотые проблески стремятся к рукам и переплетают их в тугой узел, но не такой, чтобы было болезненно — всего лишь для фиксации. Слишком уж своевольный ему попался альфа. Тэхён замечает на запястьях того кровавые следы и, поднявшись на ноги, утыкается носом в разодранную кожу, вдыхая запах, а затем касается языком подсохших отметин, на что альфа судорожно дёргается. — Не беснуйся, — клацает зубами. — Завтра пройдет. — Заботишься? — Приручаю. Непослушные пальцы путаются в кудрявых завитках на затылке Чонгука, когда Тэхён притягивает того к себе. Пересохшие от частых вздохов губы прижимаются к его прохладным губам, а властный язык тут же скользит в рот утверждать свое господство. Внутри разгоняется настоящее пекло, а уверенно двигающаяся рука стремительно распахивает лёгкую рубашку, оголяя широкую грудь, вздымающуюся от волнения. Податливо прижимаясь к обнаженному горячему телу, Тэхён чувствует, как усиливается его запах благородного табачного аккорда, желанно оседающий на языке вязкой слюной и распыляющий горячую чувственность оттенками спелого чернослива. Может, это и неправильно, но сейчас, владея всей ситуацией, он словно смешивает во рту чужой иррациональный страх и своё дикое вожделение, одаривая своего альфу мощнейшим афродизиаком. Не видя больше никакого сопротивления со стороны, он ловко проводит костяшками пальцев вверх по животу, поглаживает ключицы, спрятанные за тканью, и только после этого позволяет себе оголить плечи альфы. — Опусти руки, — и Чонгук не возмущается, не ругается и даже не отбивается, а лишь продолжает сидеть на месте и угодливо даёт согласие Тэхёну делать с собой то, что он хочет. — Покорный альфа, умница… а теперь приподнимись, — приказывает, подняв взгляд. На мгновение улыбнувшись, Тэхён спокойно, даже хладнокровно спускает штаны с бёдер до самого низа, оставляя Чонгука в одном нижнем белье. Он сам покорно тонет в этом альфе, словно сладостный запах окутывает его каким-то дурманом и погружает в давно забытый мир удовольствия… — Ты невозможный… — шепчет, впиваясь зубами, в новый поцелуй и прикасается пальцами к уже болезненно налившемуся кровью собственному возбуждению. Обнажая проступающие клыки, он дотрагивается губами живота альфы и царапает нежную кожу, а облизнувшись, прокладывает языком дорожку от пупка к паху, оставляя на коже явственно влажный след. В глазах Тэхёна — пелена, а разум туманит желание, но неустанно подрагивающее тело альфы, уже взмокшее от внутреннего огня, льнёт инстинктивно теснее, когда он поддевает зубами кромку белья, оттягивая вниз, и оголяет бордовый крупный член. Сладко томившееся ожидание вырывается с губ Чонгука гортанным рыком, когда Тэхён позволяет себе вольность: пару раз облизывает набухшую уздечку, перед этим на неё подув, и очерчивает кончиком языка каждую проступающую вену от самого основания. Огненное возбуждение внизу живота расползается по всему телу от ощущения тяжести чужой ладони в собственных волосах, а от усилившейся хватки на корнях он весь сжимается от сворачивавшегося в тугой узел предвкушения. По рукам Тэхёна перекатывается огненного цвета струя, опаляющая золотую чешую. Она пробирается вдоль пальцев и льнет змеей к шее альфы, окольцовывая и сжимая ту до лёгкой болезненности, прижимает тело к спинке трона так, что тот не может больше двигаться, и приковывает с силой к месту. Тэхён ловит вырвавшийся из горла короткий задушенный вздох и бросает хитрый взгляд вверх, замечая в потемневших от возбуждения зрачках собственные золотые проблески. Наклонившись, обхватывает губами плотно головку и выбивает из альфы такой нуждающийся стон, от которого глаза Тэхёна закрываются сами собой, а тело чувствует неописуемое блаженство. Двигая на пробу головой, опускается почти до упора, ощущая, как альфа обеими руками зарывается в копну его серебристых волос и принимается подаваться бедрами вперёд, самостоятельно насаживая его на член. Тэхён в тумане от сладострастного опьянения видит, как у Чонгука заламываются от удовольствия брови, и от этого зрелища он с упоением и диким восторгом начинает вбирать всё глубже и глубже, не обращая внимания на обильно стекающую по подбородку слюну, позволяя себе давиться. Ему кажется, что всё, на что он способен сейчас — это только наблюдать, как его альфа жмурится и задыхается от переплетения дурманящих запахов. Мокрые звуки, доносящиеся до ушей, доводят до крайней точки. Тэхён протяжно стонет, пуская по члену вибрации, а внутренне чувствует, как у самого разрастается внизу живота приятное томление и собственный член щедро исходится смазкой. Через мгновение он ощущает на языке горячую сперму, которая выплескивается толчками прямо ему в рот. Проглотив последнюю каплю вязкого семени, разминает затекшие колени перед сидящим на троне высоким широкоплечим альфой и призывно облизывает губы, поднимаясь на ноги. Поправляя всё ещё твердый, длинный, увитый венами член, Тэхён подаётся вперёд и кривит губы в дьявольской усмешке, задавая вопрос: — Доволен? На что тот сам тянется к нему и развязно целует раскрасневшиеся губы со вкусом собственной спермы, толкается внутрь грубо языком и вбирает сладостный аромат, глухо порыкивая от послеоргазменного опьянения.***
Лёгкое головокружение и пьянящий запах, исходящий от Тэхёна, затмевает последние остатки разума. Чонгук чувствует себя словно в бреду, а лёгкая нега развивается по обмякшему на троне телу невесомой судорогой. Запястья, что обвиты золотыми нитями — затекают, а окольцованная шея забирает из лёгких последние остатки воздуха. Он только и может порыкивать, издавая глухие звуки, да жадно смотреть на того, кто ластится ядовитой змеей по его бёдрам. Огромные раздавшиеся крылья за спиной ласкают кончиками его ноги, отчего на коже проступают невесомые мурашки, заставляющие вжиматься плотнее в спинку позади себя. Чонгук лениво обводит глазами пещеру и отдаленно улавливает бархатный голос, нежно ласкающий ухо и приказывающий шепотом: — Развернись и прогнись для меня, альфа. Ему, возможно, стоит начать злостно брыкаться, проявляя собственную внутреннюю сущность, показать, кто здесь главный и под кого кому нужно прогнуться, но всё, что он может — лишь подчиняться и испытывать перед этим драконом свою выдержку, летящую в глубокую яму вместе с последними крупицами сознания от понимания — он перед этим великим драконом слаб. Ничтожно слаб. И не сказать, что ему это не нравится. Нравится. До поджавшихся пальцев на ногах нравится. Нравится повиноваться и прогибаться в спине, облокотившись грудью на каменную плиту. Нравится выставлять перед этим драконом призывно свои ягодицы, а затем чувствовать на них хлёсткие шлепки, оставляющие кровавые отпечатки. Нравится скулить, словно цепной пёс, от врезавшихся в шею острых клыков, что прокусывают кожу до глубоких отметин. Нравится задыхаться волнующим ароматом, наполняющим и обволакивающим пространство удивительной свежестью имбиря и сладкой ванили. Нравится тяжесть чужого тела и крепких рук, увитых поблескивающей чешуей, что стремительно вжимают его голову в плиты и обволакивают член до лёгкой болезненности золотыми нитями. Ему всё это чертовски нравится. Чонгук, весь такой сексуально раскрепощённый, только и может думать о том, как краснеет щеками, но не выдерживает и заводит руку назад, притягивая за бёдра дракона ближе. Тот запускает пальцы в его волосы и, потянув назад, тянет к себе, заставляя послушно откинуть голову на плечо. — Хочу исполнить своё желание, — и слегка сжимает кожу на шее зубами, от чего Чонгук вздрагивает и едва разлепляет закрытые веки. А когда его члена касается горячая ладонь, тот толкается в его бедро так, что Чонгук отчётливо ощущает твёрдую плоть даже сквозь плотную ткань. Он жмурится, часто-часто дышит и, не отдавая себе отчёта, сам подаётся назад, чтобы почувствовать большее. Святая луна, куда катятся все его устои? Он же, в конце концов, альфа, который так откровенно позволяет тереться крупным членом об себя дракону. Сам вжимается в руку спереди, инстинктивно покачивая бёдрами, и одновременно пытается крепче прижаться к горящему пламенем телу. — Нравится? Я же знаю, что нравится. Нравится. Глаза дракона загораются при виде тёплой улыбки, и Чонгука с некой заботой окутывают мантией золотого сияния, проходят кончиком носа по верху правой скулы и заканчивают в дюйме от чувственной линии губ. С уверенностью, которая иногда рождается из самого мучительного страха, осознает — предположение безумно, но сейчас, перед ним такие очевидные факты: инстинкты заходятся криком, а внутренний зверь скулит так, что ещё пару мгновений и Чонгук будет готов растечься лужей подле ног этого дракона. Его тело само подсказывает, что Тэхён обладает не только могучей драконьей сущностью, от которой его ведёт похуже, чем от каких-то там возбуждающих средств, но и чем-то большим… Для него запах дракона подобен сладостной пытке — яркой, насыщенной, терпкой, что забивается в ноздри без возможности даже вздохнуть. Озвучить свою догадку Чонгук не решается, дабы не прослыть великим глупцом, а потому с трудом переводит дыхание и сам тянется за поцелуем к манящим губам, получая от яркого привкуса безграничное удовольствие. Тэхён выверенным движением руки легко освобождает его член, истекающий смазкой, и растирает несколько капель, выступивших на головке. Обдает кожу спокойным дыханием, отчего Чонгук мгновенно всё же вздрагивает и, резко отстранившись, тот приспускает штаны вместе с бельем, просит свести вместе ноги, шепча откровенное: — Хочу тебя на своей смазке… Драконьей смазке. И когда влажные ладони касаются его внутренней стороны бёдер, тот щедро размазывает их густой прозрачной жидкостью. Повинуясь направляющей его руке, он сводит колени вплотную, насколько это возможно, и ощущает, как между плотно сжатыми влажными бедрами проталкивается горячий пульсирующий член. Чонгук жадно хватает воздух раскрытыми губами и, низко склонив голову, смотрит широко распахнутыми глазами то на появляющуюся, то исчезающую крупную головку стонущего и порыкивающего от удовольствия дракона. Тот сильнее вжимает тело Чонгука в себя, обвивая со спины обеими руками, пока властные золотые нити кружат вокруг его истекающего предэякулятом члена, сжимают, разжигая внизу живота очередной пожар. От всей этой стимуляции Чонгук прогибается в пояснице и несдержанно скулит, чувствуя, как дракон впивается когтями в его ягодицы до грубых отметин и начинает толкаться быстрее, размашистее, грубее… Судорожно хватая воздух, сипло и сбито дыша, Чонгук склоняет голову и мутным взглядом прослеживает за обильно стекающей смазкой, скользящей мелкими струйками к холодным каменным плитам. Момент эйфории разрывает Тэхён — разворачивает его подбородком к себе и с гортанным стоном впивается в губы. — Я дам тебе то, чего так отчаянно просит твоё тело, — говорит с полной уверенностью, разорвав поцелуй. — Ляг на спину, альфа, и раздвинь для меня свои ноги. И Чонгук ложится, касаясь лопатками холодной поверхности, а затем поднимает глаза на дракона и словно видит того в новом свете — не одурманенным разумом, а своими глазами. Над ним нависает поистине великое божество. Огромные крылья полыхают огнём, золотисто-дымчатые глаза, кажется, заслоняют весь мир перед ним, а взгляд… такой пронизывающий, жестокий, разрушающий всю надежду на спасение и милосердие; такой же безграничный и не щадящий, как самые раскаленные пески пустыни. Горячие искры, витающие вокруг, заставляют трепетать подол одежды дракона, обрисовывая очертания мускулистых бедер. Чонгук лежит перед ним неподвижно, словно пытаясь слиться с плитой в одну плоскость всем своим существом, пока глупое сердце трепещет в груди — то ли от страха, то ли от возбуждения. Он облизывает сухие, как песок, губы и изучающе осматривает лицо дракона с неестественно красноватым оттенком, испещренное золотой чешуей, что сверкает ровными жёлтыми и чёрными полосами и отбрасывает кружки света под яркими искрящимися бликами. Голова снова кружится от невозможности держаться перед драконом, и он подается вперед в диком желании прикоснуться, притянуть того к себе ближе, но в ответ на свои действия видит пронзительный взгляд и слышит лишь: — Мой альфа такой непослушный, — и дергает обе его руки вверх, вновь окольцовывая запястья над головой. — Ноги, Чонгук… — приказывает, обхватывает щёки, проводит большим пальцем по губам, отчего они охотно раскрываются в тихом выдохе для этого дракона. Наклонившись, тот продолжает поглаживать большим пальцем губы и сокращает расстояние между ними. Горячее дыхание обдает лицо жаром, в ноздри ударяет терпкий будоражащий аромат. Скользнув рукой к горлу, Тэхён нежно сжимает его, вдавливая пальцы в уязвимую плоть, и Чонгук чувствует, как под натиском тяжелого тела в его напряженных венах начинает пульсировать кровь. Сглотнув, ощущает, как пальцы сильнее сдавливают горло. Его дыхание учащается. Он задыхается, практически осязая вкус манящих губ. — Прошу… — бормочет, на что дракон лукаво ухмыляется, перебирая пальцами его вьющиеся локоны. Чонгук ахает, когда видит покачивающийся член, подёргивающийся от явного желания — с кончика срывается одна белая капля, призывно стекающая по вене. Подняв глаза, Чонгук сглатывает и приоткрывает губы, а высунув язык, проводит кончиком по головке, слизывая солёную каплю и наслаждаясь её терпким вкусом. — Иди ко мне, — шепчет низко, гортанно. Исследуя ладонями тело, Тэхён оставляет багровые отметины после своих пальцев, сжимает бока, выбивая из Чонгука тихие стоны. Целует тазовые косточки, настойчиво разводя сжимающиеся колени в разные стороны, и перед тем, как отпрянуть от него, оставляет мягкий поцелуй на подрагивающих бёдрах. Набрав в пальцы обильно стекающую собственную смазку, тот ведёт рукой по внутренней стороне бедра и припадает к ягодицам. Чонгук страдальчески мычит, ощущая, как полыхает лицо, горит и покрывается яркими пятнами… Ему бы заткнуть рот ладонями, но магические нити так усердно сжимают запястья, что он не сдерживает громкого стона, когда Тэхён касается его меж расставленных ног, тщательно размазывает вокруг отверстия белесую жидкость и дотрагивается явно пульсирующего от желания входа. Чонгук, сжимаясь от непривычных ощущений, сводит ноги в коленях и слышит над собой злобное рычание, когда кожи касается грубая ладонь, обдающая парой грубых предупреждающих шлепков. — Нельзя, — издаёт тихое под леденящим кровь взглядом, на что он сразу раздвигает ноги обратно, и ощущает, как в него проникает лоснящийся от густой смазки палец. — Расслабься! — приказывает Тэхён. — Тебе будет не больно. Чонгука обволакивает магический флёр огненно-оранжевого оттенка, а в ушах возникает непонятный гул. И ему действительно не больно, когда Тэхён начинает двигаться вместе с ним, толкаясь и погружаясь всё глубже. Не больно, когда с каждым толчком тот впивается когтями в мясистую плоть и, обнажая клыки, утробно порыкивает. Не больно, когда Чонгук сам начинает подаваться вперёд, жадно встречая толчки и громко постанывая каждый раз, когда дракон размашисто входит в него. Он откидывается назад, еле ловя спиной опору на каменных плитах. Его собственный член подрагивает и шлёпает по животу, оставляя на нём белесые капли. — Мой альфа, смотри, как ты течёшь для меня, — тот грубо хватает его за волосы, тянет на себя, заставляя поднять голову и посмотреть на лужицу, собравшуюся во впадинке пупка. Безумие. Настоящее помешательство. Чонгук сходит медленно с ума, ощущая когти, царапающие его руки и грудь, и он сам жадно тянется к дракону и целует так, словно в этом заложена небывалая потребность: в жалящих поцелуях — адская потребность освобождения. Закатив глаза, он жмурится, громко постанывая, когда Тэхён почти полностью выходит из него и опять с силой толкается бедрами. Чонгук распахивает ресницы, смотрит на дракона затуманенным взглядом и, обхватив ладонями лицо, тянет ближе к себе. Чувственные движения, звуки блаженства и полная покорность становятся невыносимыми, когда волна похоти и желания перерастает в дьявольское распутство и срывается с губ несдержанным рычанием. С горящими от желания глазами и безжалостной агрессией Тэхён вбивается жёстко и беспощадно, пока Чонгук тонет в агонии и наслаждается беспрерывными фрикциями. Грубостью, жестокостью, страстью и необузданными желанием… Магические нити отпускают его руки, и он, в блаженстве изгибаясь от удовольствия, наконец-то притягивает дракона, крепко прижимая к себе, и слушает резкое дыхание, щекочущее кромку уха. Он чувствует, как на него давит вес чужого тела, а бёдра сильно бьются о его. Раздавшиеся за спиной крылья дракона трепещут при каждом толчке, а маниакальное желание быть ближе — кожа к коже — разрывает изнутри, будто Чонгук превращается в одичавшего зверя, который не видит ничего и никого, кроме своего великого правителя. Страсть кажется всепоглощающей, а звуки стонов эхом разносятся по пещере. В ноздри ударяют переплетенные запахи, а в мыслях — сплошная пустота. Вскрикивая, Чонгук обхватывает дракона за плечи и с отчаянным стоном откидывает голову назад, выгибаясь навстречу. Яркое блаженство достигает своего апогея: напрягаются мышцы, почти болезненно выгибается спина, закатываются глаза, и тело дрожит от экстаза… От звука прерывистого стона, вырвавшегося у дракона, по спине пробегает дрожь. Движения становятся рваными, хаотичными, и Чонгук чувствует пульсацию внутри себя, разливавшуюся едва уловимыми толчками. И словно огненный шар проносится по пещере, чешуя загорается алым так ярко, что становится больно смотреть. Дракон великолепен. Блистателен. Вся магическая сила сейчас направлена на то, чтобы тот мог выглядеть просто исключительно. Чонгук, отводя взгляд, позволяет себе обмякнуть на плите и отстранённо чувствует, как в его сырые от пота волосы зарываются длинные пальцы. Ощущает, как его подтягивают куда-то в сторону и целуют между шеей и плечом, всасывая ненадолго чувствительную кожу. Напрягшись, ожидает, что клыки сейчас вонзятся в шею, но ничего не происходит, кроме тёплого порыва воздуха, после которого пространство вокруг Чонгука начинает покачиваться, расплываться, и в следующее мгновение им овладевает крепкий сон.***
Рассеивающийся поток мягкого света заставляет раскрыть глаза. Оглядевшись, Чонгук понимает, что находится в пещере совсем один — дракон исчез, вместе с ним и одурманивающий запах, словно всё, что происходило здесь ночью — было лишь сном. Приподнявшись, осознает, что всё тело простреливает болью, кажется ватным и будто вовсе ему не принадлежит. Голова кружится, а кровь пульсирует в висках, но, покачнувшись, пробует всё-таки встать. В отдалении пещеры что-то ярко слепит глаза насыщенным цветом. Он встаёт с места и видит, что перед ним лежит то, для чего вообще затевался весь этот поиск, а именно — ало-золотая чешуя дракона, сияющая так, что становится больно смотреть. Наплевав, Чонгук всё же подаётся ближе, протягивает руку и чувствует жар. Золотые искры обвивают запястья, но под ними больше не зияют кровавые трещины. Точно, дракон ведь обещал ему, что наутро пройдет… Чонгук трясёт головой, выбивая ненужные воспоминания, спешно ищет разбросанные вещи, а одевшись, быстро хватает чешую и направляется на выход. Осознание того, что он уже через пару дней попадёт во дворец, странным образом нервирует его и воодушевляет одновременно. Кому какая разница, каким образом он достал чешую, если она сейчас мирно покоится в его руке? Чонгук только и может сейчас думать о том, как доедет до правителя, всучит тому свою находку, сядет на корабль и под яркими флагами уплывëт куда-нибудь через море в свою счастливую новую жизнь, ведь теперь ему точно хватит пары мешков со звенящими монетами на безбедное существование. В этом городе его больше точно ничего не держит. Он свободный — вор, дезертир, обычный ловкий карманник, виртуозно владеющий своим ремеслом, который только и может заботиться об удовлетворении собственных потребностей и амбиций… Чонгук должен оставаться неприступным, как высокие скалы, холодным, как снежные вершины, ведь он — знаменитая Тень Пустыни, которая всегда остается неприметной, закрывает лицо и прячется ото всех своих злопыхателей. И только алчность становится его путеводной звездой. Погода, как в насмешку, стоит солнечная. В такое время только жизни радоваться, а не брести куда глаза глядят. Выходя из пещеры, он останавливается, глядя в небо: оно по-весеннему голубое, прозрачное, с медленно плывущими белыми кучевыми облаками и ярким солнцем, что накрывает лучами горные вершины. Как ни странно, но верблюд лежит в тени утеса, отдыхает, подогнув свои мозолистые ноги; что-то медленно пережёвывает, смотрит в одну точку сквозь длинные ресницы полуприкрытых глаз и даже не замечает, как Чонгук подходит к нему, слегка бьёт по задним ногам и дёргает за повод. — Вставай, нам ехать пора! — обращается так, будто тот его действительно понимает. Чонгук медленно тянет верблюда за повод, размышляя над своим незавидным положением. И чем дальше он отдаляется от горной долины, тем твёрже убеждается в том, что поступает правильно. Некое презрение к себе не позволяет озвучить затаившуюся на подкорке главную мысль, но он хотя бы забрал то, что было крайне ему необходимо — дракон ведь отдал ему свою чешую. Но внезапно охватившая какая-то неприятная тоска давит ему на грудь… Этот чёртов Тэхён словно закрался в душу, осветив собой его укромный уголок, отведëнный для одиночества. Ночью Чонгук не мог оторваться от всепоглощающего душу пламени и чужого будоражащего запаха. Да он просто-напросто не мог вымолвить ни слова и отказать, а как загипнотизированный, издавал только скулящие звуки, всхлипывал и жадно смотрел на возвышающегося над ним дракона, когда тот брал его жёстко и грубо. Чонгуку бы наплевать на всё, послать в глубокую яму правителя, но в нём борются желания… Во-первых, забрать своё золото. Во-вторых, всё-таки вспороть живот бедуину. В-третьих, покинуть торговый городок и уплыть в далëкие дали. А от четвертого почему-то у него начинает щемить в груди пуще прежнего. Чонгуку бы злиться на своё глупое сердце, которое внезапно сбивается с ритма, но даже сейчас он так реалистично представляет перед собой прекрасное лицо Тэхёна, который так сладко закатывал глаза в пик экстаза и наслаждения… Чёрт! Больше не мешкая, Чонгук с силой дергает верблюда за повод и, развернувшись, плетëтся обратно. Мысль о том, что быть «послушным» для дракона ему нравится куда больше, чем быть просто каким-то воришкой. Хотя… Мысль выкрасть одно горящее пламенем сердце прельщает его ещё больше.***
Чонгук находит Тэхёна, когда высыпавшие на небе звёзды кажутся рассыпавшимися ненароком угольками. Свет от луны как раз попадает на статную фигуру дракона, давая возможность рассмотреть, как следует. Серебряные пряди волос лежат пышным облаком и ниспадают почти до земли, окаймляя мягкими завитками острые скулы, подбородок и чуть полноватые губы… Одни только губы выглядят, как сам грех, — полные, но при этом маленькие, напоминающие по форме лук Купидона. Широкие изогнутые брови и пронзительные золотисто-дымчатые глаза, которые обрамляют длинные чёрные ресницы, лежащих полумесяцем на щеках, увитых ало-золотой чешуей. За широкой спиной сложены кроваво-красные крылья, что чернее ночи обволакивают раздавшиеся плечи. И когда Тэхён заговаривает, речь звучит как песня из-за необычного, мягкого, какого-то медово-певучего тембра. — Подойди, — произносит спокойно, но губы всё же растягивает в скабрёзной ухмылке, а затем, не раздумывая, бросает колкое: — Зачем ты вернулся, альфа? Чонгук ступает к дракону неспешно, волнуется, боится и трепещет телом, блея: — Я… Он и сам не знает, что хочет сказать. Возможно, признаться в том, что готов рядом провести целую вечность, а может, поклясться, что сделает всё, что угодно. Чонгук и правда готов исполнить все желания, которые Тэхён только озвучит, готов на колени пасть перед великим правителем драконьей долины, только чтобы тот больше не покидал и не оставлял его. — Я — обычный вор, у которого давно нет сердца. Мне неведомы чувства… — И? Наклонившись к Тэхёну, он аккуратно отодвигает волосы возле шеи, на которой виднеются небольшие синяки (видимо, остались после совместно проведëнной ночи), прикладывает пальцы к яремной вене и непроизвольно вдыхает манящий запах, позабыв обо всем. — Но с тобой я чувствую себя так, будто вокруг меня существуешь лишь ты, твой запах, тело… Чёрт! Мне кажется, я готов сойти с ума, если не буду чувствовать тебя рядом… — Чего ты хочешь? Вот представь, что сегодня может исполниться любое твое желание, — спрашивает тот после небольшой паузы. Чонгук, обхватив руками крепкую шею, притягивает Тэхёна ближе к себе и впивается в губы требовательным поцелуем. — Надеюсь, что с рассветом ты не исчезнешь… — проговаривает, вглядываясь в такое чужое и вместе с тем знакомое лицо, когда их нетерпеливые жадные губы все же размыкаются. — Это было твоё испытание, мой глупый альфа. — Испытание? — вопрошает Чонгук, изогнув бровь. — Драконы выбирают себе пару один раз и на всю жизнь, понимаешь? — и, не дождавшись ответа, продолжает. — А для того, чтобы привести тебя на свои земли в качестве пары, я просто дал тебе возможность сделать выбор самому: либо же ты забираешь мою чешую, покидаешь долину и, ведомый своими алчностью, скупостью и жадностью, отдаешь её псевдоправителю, либо слушаешь своё сердце и, ведомый большими чувствами, возвращаешься ко мне, — ухмыляется. — Ну так что, альфа? — Не хочу показаться глупцом, но… позволишь задать вопросы? — тот кивает. — Почему твой запах так манит меня? Почему я не могу сопротивляться тебе, а мой внутренний зверь хочет просто прогнуться, подчиниться и ползать подле тебя на коленях? — Немного драконьего феромона и сила энигмы, — хмыкает, явно довольный своим ответом, — но давай мы обсудим это чуть позже, мой альфа? Иди ко мне. Тэхён впивается в губы безжалостно — сминая, подчиняя, кусая и обладая… Тянет ближе к себе, на что он подается вперёд, седлая крупные бёдра, отчего поцелуй становится настолько глубоким, что Чонгук даже не может вдохнуть. Во властных руках всё тело обмякает, пока крепкие ладони с вожделением изучают изгибы: ласкают спину, сминают ягодицы и заставляют покрываться кожу мелкой россыпью, а напряжение в паху только возрастать. Тэхён с ним не груб, но словно каждым выверенным движением и прикосновением доказывает ему, что он теперь от дракона точно никуда не сбежит. Чонгук не сдерживает стонов, позволяя себе прогибаться в спине, проезжая ягодицами по чужому возбуждению, но когда Тэхён прикусывает его губы, он чувствует металлический привкус крови во рту. — Прости, — тут же извиняется, оставляя на коже множество невесомых поцелуев. — Ты меня с ума сводишь! Я не хотел тебя… ранить. — Тэхён… — Что? — Укуси меня, — чёрт, это как маниакальное желание, засевшее на подкорке — хочется, чтобы клыки впились в кожу, прокусили до крови, чтобы дракон подчинил его себе, заставил трепетать и ластиться… — Не сегодня, — отрезает тот, целуя нежно в висок. — Для начала я просто хочу забрать тебя домой, — тихо выдыхает в губы, лишь едва касаясь их. — Домой? — Да, мой альфа, домой. Хочу засыпать, держа тебя в объятиях, просыпаться и видеть тебя. Понимаешь? Он понимает и ощущает, как после сказанных слов где-то внутри, кажется, в самом сердце разливается нечто новое: теплое, чистое, ценное… Огромные кроваво-красные крылья дракона в свете луны развеваются в стороны и загораются тысячами магических искр, и Чонгук осязает обволакивающую со спины нежность, дарующую ему новую, неприметно счастливую жизнь, безграничную любовь, защиту и такую манящую свободу. И теперь знаменитая Тень Пустыни, которая всегда оставалась неприметной, может не закрывать лицо и не прятаться ото всех, ведь отныне рядом с ним поистине великий правитель — его дракон, его дом, его яркая огненная путеводная звезда…