Лихо

Маша рассматривала выданную ей от завода путëвку. Зачем, спрашивается? Отпуск можно вполне спокойно провести и на собственном диване, а не ехать для этого на автобусе целых два часа. Тем более, что пресловутый диван был теперь в еë полном распоряжении. Почти два месяца уже как был. Но засыпать на нëм в одиночестве всë ещë было странно. Она расстилала постель, ложилась, привычно откатываясь на левую половину и ждала, когда муж выйдет из ванной, чтобы тоже лечь и дежурно поцеловать еë перед сном. И не могла уснуть, замирая в болезненном ожидании и тишине. Потом, ночью, долго пила чай, да так и засыпала, свернувшись в кресле. Утром болела спина и шея. Но больше всего болело сердце. Сначала муж стал задерживаться на работе, потом пропадать на рыбалке со старым, ещë школьным своим приятелем Колей. Маша верила. Пока один раз не встретила Колю на улице. — Рыбалка? — изумился тот. — Мань, я твоего Андрея уже с полгода не видел! Был и тяжëлый разговор с мужем. «Да, другая. И что? А раз всë выяснилось, давай разойдëмся как приличные люди. Без скандалов». Вечером Маша опять тоскливо оглядела квартиру, бросила сумку на тумбочку в прихожей и побрела мыть руки. Там, у раковины, она впервые за это время взглянула на себя и испугалась. Во что она превратилась? Зеркало отражало усталую и даже немного неопрятную тëтку с потухшим взглядом и тусклыми, словно припорошенными пылью волосами. Сколько этой женщине? Тридцать? Шестьдесят? Неудивительно, что ей вручили путëвку. Благо хоть в санаторий, а не сразу в морг. Она ещë долго стояла там, забыв про текущую в раковину воду. Потом всë же закрыла кран и пошла собирать вещи. Особо ничего такого она брать и не планировала: для кого наряжаться в чудом пережившем Советский Союз санатории? Зато сложила в сумку штопор, вино и коробочку конфет — нервы лечить. Загрузившись на автовокзале в по-стариковски ворчливый и чихающий сизыми клубами автобус, она под бормотание радио в наушниках добралась до места. «Сосновый бор» — гордо значилось на фасаде. К нему сиротливо жались выкрашенные серебрянкой чугунные ёлочки. — 313 комната, — шлёпнула на стойку ключ регистраторша, казалось, стоящая здесь с момента постройки санатория. — Номер двухместный, с удобствами. С вами ещё соседка будет, Зоя Никитична. — А одноместных нет? — тихо спросила Маша. — Я доплачу. — Не положено, — отрезала та. — Женщина, вы сюда лечиться приехали, а не отдыхать! Через полчаса завтрак будет, после него идите к Самуилу Степановичу, нашему врачу, он вам процедуры выпишет. — А это где? — В лечебном корпусе. Идите, женщина, не отвлекайте меня от работы. Уходя, Маша увидела, как регистраторша тянется за книжкой в мягком переплёте с нарисованной на обложке обнимающейся парочкой, затем перехватила поудобнее тяжёлую сумку и отправилась на третий этаж. Дверь в номер была приоткрыта, и оттуда доносилось веселое, хоть и не слишком чёткое пение, которое тут же оборвалось при её появлении. — Здравствуйте, — попыталась улыбнуться Маша. — Я ваша новая соседка. Меня Мария зовут. Маша… А вы Зоя Никитична, верно? — Привет! Можно просто Зоя, — задорно подмигнула ей новая знакомая. — Значит не утерпела Галка, всё же сосватала, коза рогатая. Ну да ничего, вдвоём веселее, верно? Да ты проходи, милая! Ничего же, что я на «ты»? — Нет, — оторопело выдохнула Маша, отвыкшая от такой жизнерадостности. — Я просила, чтобы мне отдельный номер дали, сказали «не положено». Убедительная такая дама. И работа там у неё ещё какая-то. — Работа! Как же! Должностная инструкция: чтение любовного романа с девяти до шести с перерывами на посетителей. Мало я Галку гоняла в своё время, ох мало. — Вы знакомы? — Работала я тут раньше старшей горничной, а она у меня в подчинении была. Потом я замуж выскочила, а мужа, он военный, как раз тут и познакомились, он в соседнем санаториии после госпиталя на реабилитации был, услали в такую тмутаракань, что даже волки там блукают. Вот я за мужем и уехала, им да медведям хвосты крутить. А Галка сама тут со временем заведствовать начала, да недолго. Как Советский Союз закончился, и её с тёплого места под зад коленом. Вот с тех пор за стойкой сидит да ядом плюётся. Ты-то чего в наше болото приехала, лечиться небось? — С работы путёвку на две недели дали. — Понятно. А меня вот, видишь, инсульт подстерёг. Мужа-то уж лет восемь как забрал, всё же работа нервная. А меня вот помиловал пока, — кивнула она на массивную четырёхопорную трость рядом с кроватью. И только тут Маша, наконец, заметила и седые волосы Зои, залихватски подкрашенные фиолетовым и розовым, и разбегающиеся от уголков глаз морщинки, и лёгкую асимметрию в лице. — Ага, — правильно поняла её Зоя. — Потому и пою, речь разрабатываю. А ты ставь свой чемоданище, на завтрак уже пора. Сегодня, если повезёт, будет чудесная творожная запеканка! Столовая находилась в соседнем корпусе. Маша настроилась было идти не торопясь, приноравливаясь к походке Зои, но куда там! Её, подхватив под руку, практически протащили бегом мимо местной библиотеки и музея санатория, ткнули носом в черно-белую групповую фотографию: «Полвека уже снимочку, вот она я, во втором ряду. Эх, что ж только у Уайльда портрет старел, удобная же штука!», и повлекли дальше к длинному стеклянному переходу, соединяющему все корпуса. Так что когда они добежали до кабинета диетсестры, Маше хотелось только упасть на ближайший стул и отдышаться. Но Зоя была непреклонна. — Лидочка, доброе утро! Ой, какая у тебя заколка интересная! А это Машуля. Галка вот решила меня порадовать, девочку подселить. И ты тоже нас рядом посади, а то видишь, совсем девочка грустная. — Без проблем, Зоя Никитична. Как ваша нога сегодня? — Вечером на танцах и узнаем, — рассмеялась Зоя. — Ну мы побежали? — Бегите-бегите, приятного аппетита. Завтрак, и правда неожиданно вкусный, дал небольшую передышку. Маша привыкла к тишине и размеренности жизни, но ураган по имени Зоя почему-то не раздражал. Напротив, почти что хотелось улыбаться. Местный доктор, Самуил Степанович, черноглазый и воинственно усатый, заглянул в санаторно-курортную карту, поднял взгляд на примостившуюся на краю стула Машу. — Здоровье у вас замечательное, так что кроме оздоровительных процедур и придумать-то нечего. Ходите ещё, гуляйте. Коктейли кислородные кушайте, чаи наши травяные пейте. — Спасибо. — Что-то вы совсем печальная, голубушка. Пожалуй, на массаж и на грязевые обёртывания ещё походите, — сделал он пометку, — и ванны, обязательно ванны, чудо как хороши. Ну и наш центр красоты рекомендую. Ну, дойдите теперь до регистратора на первом этаже лечебного корпуса, передайте ей мои заметочки нехитрые, вам всё-всё расскажет. Уж простите, у нас здесь по старинке, без компьютеров. — Ничего, — слабо улыбнулась Маша. — Я понимаю. Этот, так и застывший в советских временах санаторий, нравился всё больше и напоминал о детстве, когда она с родителями, ещё совсем маленькая, тоже ездила в похожий санаторий в своём родном городе. Первые пару дней прошли для Маши в сонном отупении. Она послушно ходила на процедуры, ела в столовой, под болтовню вечной оптимистки Зои отсиживалась в комнате или на балконе с бульварными романами в мягких обложках из местной библиотеки о коварных изменщиках, но до счастливого финала так никогда не дочитывала. Потом Зоя всё же вытащила её гулять. В сосновом бору было тихо и пусто. Маша шла по тропинке, подпинывая шишки и опавшую хвою. Зоя тоже молчала, каждый раз тяжело ухая в землю свою тяжелую трость, пока они не вышли к крутому обрыву, открывающему вид на неторопливую реку, по берегам которой росли ивы. — Давай присядем? — кивнула Зоя на грубо сколоченную лавочку. — Знаешь, я в молодости сюда часто прибегала поплакать. То с парнем поссорюсь, то с подружками чего не поделю. Тяжелый у меня был характер, неуживчивый. Ох, много я тогда ошибок понаделала. Ну а у тебя какое горе, Машенька? Поделись, авось вдвоём с бедой сподручней справиться? — Муж ушёл, — после долгого молчания прошелестела Маша. — К другой? Она судорожно кивнула. В горле вновь возник холодный и скользкий комок. — Поди и гадостей на прощанье наговорил? — Просто сказал, что уходит. Что уже, — Маша негромко всхлипнула, попыталась привычно сдержать слёзы, — полгода. С ней. — Поплачь, милая, — по сгорбленной спине прошлась узкая, слегка дрожащая ладонь. — Тут никого, кроме меня-старухи да леса с рекой нет. В любой ситуации одна из свобод, о которой мы должны помнить, — это свобода заплакать, как сказал один умный человек. А от себя разве что добавлю, что вода завсегда всё дурное смывает. Растворит в себе да без следа унесёт. И впервые за всё время с ухода мужа Маша расплакалась. Сначала несмело и почти беззвучно, глядя на землю у своих стоптанных кроссовок, а потом неожиданно для себя разрыдалась в голос, уткнувшись в сухонькое острое плечо, пока Зоя всё также продолжала утешающе гладить её по спине. Слёзы текли и текли, так долго, что Маше казалось, что внутри у неё бездонное и горькое от соли море. Но и они кончились, оставив после себя усталость и звенящую пустоту. — Ну, полегчало? — Полегчало. Вы уж извините, Зоя, что на вас всё вот так вылила. — Так ведь мы с тобой сюда для этого и пришли. Мужа-то возвращать будешь? — Видеть его не хочу. — И правильно. Ушёл, значит не твой это человек. А теперь давай-ка, милая, тебя к жизни возвращать. — Зоя, да какая жизнь в сорок с лишним? — В сорок она только начинается. Сходишь к нашим девочкам в центр релаксации и красоты, потом к Нинуле в парикмахерскую и красавицей будешь. А дурное всё тут оставь, пусть ветер развеет. Идём на ужин. В вечернем лесу было светло и звонко. Где-то пересвистывались птицы и стучал дятел. Маша, словно в первый раз, глядела вокруг, пытаясь высмотреть его на верхушке дерева, или с улыбкой разглядывала стайку мелких птичек, устроивших на одном из кустов шумный скандал. Сквозь ветки сосен в вышине пробивалось закатное солнце, ложась на тропинку пламенеющими пятнами. — Как тут хорошо, — удивлённо улыбнулась она. — А я и не замечала раньше. — Это потому что на душе тяжко было, Машенька. Ужин показался Маше непривычно вкусным. Она даже сходила за добавкой, а потом выпила травяной чай с булочкой, с ностальгией разглядывая украшенные советскими ещё барельефами стены столовой. На одной из них выложенные мелкой мозаикой босоногие девушки в косынках щедро сеяли на землю золотое зерно из берестяных туесов, на другой колосились бескрайние пшеничные поля, на третьей важно ехали тракторы и грузовики, гружёные скошенными колосьями, а на четвёртой раскинулся богатый стол с большим караваем в центре и различными кренделями да баранками. После ужина обычно шла развлекательная программа: танцы, песни под гитару или баян а то и просто какие-нибудь игры и шарады. Зоя, конечно, каждый раз предлагала пойти с ней, но Маше не хотелось. Вот и сегодня она отказалась и, проводив Зою, задёрнула шторы, легла, укрывшись с головой одеялом, и неожиданно для себя уснула, крепко и без снов. Утром же неугомонная и шебутная Зоя вытащила её на зарядку на летнюю спортплощадку, и Маша с удовольствием приседала и махала руками, разгоняя кровь и дурное настроение, а на завтраке съела и овсяную кашу с кусочками яблок, и так разрекламированную Зоей творожную запеканку, и вчерашние булочки. Жизнь потихоньку вновь обретала краски. После завтрака все шли в лечебный корпус на процедуры, а оттуда уже на обед. После обеда наступало время всеобщего блаженства: отдыхающие отдыхали от лечения, а персонал — от отдыхающих. Кто-то лежал у телевизора в номере, кто-то играл в шашки или нарды в фойе, а кто-то, в том числе и Зоя, в местном кинотеатре смотрели фильмы. Сегодня, к примеру, крутили «Девчат». Маша же решила пойти гулять. Взяла с собой бутылочку воды, пару яблок да кулëк кедровых орешков для белочек и отправилась в путь. По осеннему лесу идти было легко. Под ногами мягко пружинил ковëр опавших листьев и старой хвои, где-то вверху вновь перестукивались дятлы и сновали белки. Некоторые из них трусливо отбегали от кормушек, стоило Маше приблизиться, а некоторые и залезали прямо на ладонь, да так и сидели, клянча орешки. Маша не жадничала, а с одной они даже поделили пополам яблоко. Давным-давно кончились протоптанные тропинки, оставив еë один на один с природой, но Маша всë так же шла и шла, пока не уткнулась в насквозь проржавевшую сетку-рабицу, тут же больно оцарапавшись об еë края. Двинулась вдоль, пока не добрела до ворот центрального входа. Впрочем, стоило ей только слегка толкнуть их, как одна из створок с грохотом рухнула на землю, едва не отдавив ей ногу. За воротами виднелась массивная, посеревшая от времени бетонная стела с надписью:

Санаторий-профилакторий

«Рубин»

Позолота с неë давным-давно облетела, само здание санатория порядком облупилось, да и между плит у главного входа проросла не только трава, но и молодые сосенки. И ещё здесь стояла невероятная тишина. Будто само время покинуло это место вслед за ушедшими людьми. Маша присела на чудом сохранившуюся лавочку да так и просидела без движения и мыслей, наслаждаясь покоем. Разве что слегка жалея, что нельзя остаться здесь навсегда. Она очнулась, когда почти уже стемнело и поспешила на ужин, пообещав себе вернуться завтра. Пробегая второпях по аллее, ведущей в столовую, она краем глаза заметила, как за еë спиной, ярко вспыхнув, перегорел один из фонарей. — «Наверное, скачок напряжения», — решила она. Зоя помахала ей рукой из-за стола: — Тебя где носило? Садись, ешь быстрей! После ужина сегодня караоке будет. Попоëм! В голове тут же зазвучал голос мужа: «Тебе, Маня, пением только ворон распугивать и сиреной подрабатывать. Паровозной». Петь сразу расхотелось. А заодно есть и жить. — Спасибо. Я лучше книжку в номере почитаю. — Это которая библиотечная? «Пламя истинной любви»? Ты еë лучше в реальности найди, любовь эту, — необидно рассмеялась Зоя. — После караоке опять танцы обещали! Из военного санатория мальчики придут, и из посëлка тоже. Маша усмехнулась, вяло ковыряя вилкой запечëнный под овощами минтай: «мальчикам» было хорошо за шестьдесят, но вечную оптимистку Зою это не смущало. Она была почти уверена, что несмотря на то, что её новая знакомая приехала сюда восстанавливаться после инсульта и ходила, опираясь на монструозного вида трость на четырех ножках, та и на дискотеку поскачет и плясать там будет. На танцы Зоя еë всë-таки вытащила, но грохот музыки и то и дело вспыхивающие разноцветные лампы скорее раздражали, нежели помогали расслабиться. Так что пользуясь тем, что подругу утащил на танец престарелый, но бодрый кавалер, Маша улизнула на улицу. Там обнаружилась молоденькая горничная из местных. — Тоже устали? — улыбнулась она, доставая зажигалку. — Будете? — Нет, спасибо. Да и тебе не советую. — Привычка, — пожала та плечами. — Когда-нибудь ребëночка захочу — брошу. Вы только меня Галине Федотовне не выдавайте, ладно? Заругает. — Не выдам, — усмехнулась Маша. — Ты мне лучше вот что скажи, что там за здание в лесу? — А, это бывший санаторий. Мы там подростками любили лазить, пока Мишка оттуда пьяный не сорвался насмерть. Мне мальчишки тогда говорили, что будто толкнул его кто, хотя официально просто несчастным случаем признали. Бабушка ещë ругалась, дескать, место проклятое. Даже рассказывала что-то. То ли дух леса там обитает, то ли ещë какая чупакабра. — Чупакабры же вроде только в Латинской Америке живут. — Ой, да не помню я особо. Если интересно, вы у бабы Кати спросите лучше, она в лечебном корпусе санитаркой работает, — девчонка затушила окурок и убежала обратно в здание. — Молодëжь, — улыбнулась ей вслед Маша. — Эх, где еë годы? И задумчиво глянула в сторону леса. Она с детства любила страшные истории. Утром на завтраке Зоя, хоть и охала при ходьбе, но всë также сверкала глазами. И повеселились они замечательно, и кавалер оказался чудесным, и гулять они сегодня пойдут. И вообще, Маша, давай с нами! А Володя друга своего прихватит! — Нет уж, — замотала она в ответ головой. — Хватит с меня мужиков на всю оставшуюся жизнь. — Не зарекайся, — расхохоталась приятельница и заторопилась на процедуры. Пошла в лечебный корпус и Маша. Грязевая ванна сменилась соляной пещерой, а следом и иглоукалыванием. — А вы не подскажете, — неожиданно для себя обратилась она к медсестре. — Екатерина, отчество, к сожалению, не знаю, сегодня работает? — Баба Катя? Нет, выходная она, только послезавтра будет. А что, что-то случилось? — Нет-нет, ничего, это я так… На обеде Зоя, как и всегда, фонтанировала позитивом. — Ты в шахматы играть умеешь? — Нет, — Маша первый раз за всë время открыто и радостно ей улыбнулась. — Я как-то шашки в детстве любила. А что? — Да тут турнир между санаториями организовать хотят. Вот, желающих набирают. А ещë хотят соревнования по плаванью организовать. Давай запишемся? — А давай! — придвинула она к себе свекольный салат с селëдкой. — Плавать я люблю. — Ура! — обрадовалась Зоя. — Сегодня, кстати, после ужина будут посиделки под баян. Пойдëшь? — Нет, спасибо. Как ты с твоим кавалером погуляла? — Замечательно! — приятельница хихикнула и неожиданно раскраснелась, как девчонка. — Он вечером обещал на баян прийти, а завтра хотим вместе записаться на экскурсию в местный монастырь в Светлолесенске. Там святой источник есть. А ты где сегодня пропадала? — Вот и хорошо. Я по лесу гуляла, белочек кормила. Знаешь, так чудесно! Я даже и не ожидала. Про санаторий ей почему-то рассказывать не хотелось. — Тут вообще прекрасные места есть. Даже Озеро влюблëнных где-то в лесу имеется. И легенда есть: если дать испить из него воды своему возлюбленному… — То он из-за расстройства желудка просидит сутки на белом коне, — в тон ей продолжила Маша. — Да ну тебя! — рассмеялась Зоя. — Ладно, я побежала! Ночью Маше снился покой и безмолвие заброшенного санатория. Так что на следующий день после процедур и обеда она поспешила туда, едва отбившись от захотевшей составить ей компанию и даже слегка обидевшейся на неё Зои. Делить мистическую тишину санатория ей не хотелось ни с кем. Она вновь долго бродила по территории. Сбоку одного из корпусов между четвертым и пятым этажами виднелась чуть поблёкшая надпись «Любовь — это социальная музыка». Рядом болтался на ветру обрывок троса, а после буквы «а» вниз тянулась длинная неровная полоса, намекая, что музыка была короткой и минорной. — Глупости это и дурость, — проворчала Маша, вспомнив бывшего мужа. — Нет её, любви этой. И счастья тоже. Завернув за угол, она наткнулась на бывший лечебный корпус, перед которым виднелась маленькая каменная чаша с торчащей посередине выщербленной от времени стоящей на хвосте рыбой. Когда-то здесь был фонтан, но теперь, занесённый листьями и забитый грязью, он представлял печальное зрелище, а разбитые шары фонарей завершали картину. Маша вновь очнулась только вечером и заторопилась к выходу, но уже у ворот притормозила и неожиданно для себя пообещала притаившейся меж корпусов тишине: — Я приду завтра. Ты же будешь ждать? В ответ в лицо пахнуло тёплым ветром и вечерней сыростью. В душе потихоньку расцветала уверенность, что ей будут здесь рады. Маша улыбнулась и поспешила на ужин. Она не заметила, как за спиной перегорел ещё один фонарь. — Машунь, иди сюда, — замахала ей рукой Зоя. Да так энергично, что поставленная рядом с её стулом трость закачалась и секундой позже свалилась в проход между столами. — Мне б столько энергии, — вздохнула про себя Маша, потерев левый, внезапно заслезившийся глаз, и двинулась к подруге. Её обогнала девчушка лет пяти, довольно сжимая в руках тарелку с нарезанными кусками арбуза. — Споткнётся, — отстраненно подумала Маша. В левом глазу кольнуло. — Разобьёт. И правда, через мгновение, куски арбуза взлетели в воздух, а девочка, запнувшись, с громким звоном разбитой посуды растянулась на кафельном полу. — Ма-а-ма-а-а! — тут же залилась она слезами, баюкая расшибленную коленку. — Ох, вот ведь незадача, — всплеснула руками Зоя. — И я, растяпа, не углядела. Вы уж простите меня, — виновато посмотрела она на подбежавшую к ним девушку — маму девочки. — Смотреть за вещами надо, корова старая, — огрызнулась та в ответ, поднимая ребёнка на руки. — Лучше б ты сама грохнулась! — «Скорее ты», — подумала Маша, стерев с глаза ещё одну слезинку, и продолжила уже вслух, успокаивая поникшую подругу. — Зоинька, не расстраивайся, всё так быстро произошло, ты бы просто не успела б среагировать! И не старая ты совсем! Сама ж рассказывала, что от кавалеров отбою нет. Давай после ужи… Её прервал грохот и болезненный стон за спиной. Давнишняя мамаша, неловко поскользнувшись на арбузной корке, свалилась на пол и сейчас лелеяла неудачно подвёрнутую ногу. — Так тебе и надо, — подумала Маша с таким удовлетворением, что даже глаз слезиться почти перестал. Бутылка красного полусладкого всё же сумела поднять настроение, и в конце вечера они с Зоей хохотали так, что недовольные соседи даже стучали в стенку. А вот утро началось неприятности. В левом глазу будто что-то застряло, зудя и причиняя боль. Маша едва ли не на ощупь добралась до столовой, а потом, не без помощи Зои, и до врача. — Осколок стекла. Это ж как вы так умудрились, голубушка моя? — заключил тот, бросив что-то в старенькую кювету и закапав ужасно щиплющий глаз раствор, а затем строго предупредил. — Зрение не напрягать. Никакого чтения, телевизора, компьютера и прочих благ цивилизации. — А гулять можно? — робко спросила Маша. — Можно. Только вот, повязку надевайте, чтобы глаз не тревожить. И послезавтра зайдите покажитесь. — Хорошо, — кивнула она и, захватив пакет с купальником, тапочками и полотенцем, отправилась на процедуры. Её ждали ванны, ингаляции и самое противное — массаж. — Сегодня будет собрание поэтического клуба, — за обедом подмигнула ей Зоя. — «Книжный кот» называется. Давай пойдём? Вон, видишь? И правда, аниматор уже начала раскладывать брошюрки, бродя между столами. На брошюрке, как выяснила Маша, был нарисован толстый кот в пенсне, сжимающий в лапах книгу. — Давай сходим! Интересно же! — Хорошо. После ужина? — Ага. Слушай, суп-лапша сегодня на диво вкусный, не пробовала? — Сейчас схожу налью, раз так хвалишь. Вновь вернувшись за стол, Маша поморщилась — глаз опять заслезился. Приподняв повязку, она утёрла его платочком и бросила взгляд на раздаточный стол с супами. Стоящая около него девушка неожиданно закачалась, неловко наступив каблуком на щербину плитки, замахала руками, силясь удержать равновесие, и в итоге с грохотом уронила кастрюлю, расплескав её содержимое и едва не ошпарив стоящих рядом людей. — Да что ж за невезение, — покачала головой Зоя. — Будто лихо какое. — Я слышала, что вроде в соседнем санатории что-то такое завелось, потому он и закрылся. Чупакабра какая-то. — Глупости это деревенские, — звонко рассмеялась Зоя. — Финансирование закончилось, вот и закрылся. Идём оденемся покрасивее да будем стихи читать. Чупакабра! Ой, не могу! Собрание клуба, проходившее в танцевальном зале, напомнило Маше собрание алкоголиков. Разбавлял атмосферу разве что шаткий и скрипучий стол в углу с дешевыми печеньями, сушками и пузатым самоваром да дремлющий неподалёку здоровенный серый кот Батон — талисман клуба и любимец всего санатория. Читать стихи Маше не хотелось, да и глаз пока болел, но она с удовольствием слушала стихи как классиков: Ахматову, Бёрнса, Пастернака или Уильяма Блейка, так и современных поэтов. Лавицкую, к примеру. — Давай чаю попьём в перерыве? — тихонечко прошептала Зоя. — Давай. — Сдвинув повязку, Маша потёрла слезящийся глаз, вновь подумав, как очень неустойчиво всё же стоит столик. Как бы и вправду не упал. Впрочем, столик остался незыблем, зато висящая под потолком растяжка с изображением вальсирующей пары с шелестом внезапно накрыла и стол, и половину собравшихся. Дрыхнущий на одном из стульев Батон, вздыбил шерсть шерсть и с испуганным мяуканьем стрельнул в полутьму зала, располосовав до крови ногу так неудачно попавшейся ему на пути ведущей. Кутерьма, конечно, поднялась преизрядная, а пожилой усатый дядечка, местный мастер на все руки, долго ворчал, что всё вокруг рушится да ломается в последнее время, будто и правда кто лихо привёл. — Ох, хоть в нечистую силу начинай верить, — перед сном вздохнула Зоя. — Ну да ничего, выспимся сейчас, а утро всяко вечера светлее. — Если опять чего-то не произойдёт, — хмыкнула Маша, закапывая в больной глаз лекарство и часто-часто моргая так, что красная лампочка пожарной сигнализации заплясала и расплылась неясной кляксой. — Накаркала, — сонно подумала Маша, когда их посреди ночи подняла пожарная тревога, вызвав всеобщий переполох. Тревога оказалась ложной, но пострадавшие всё же нашлись. Перепуганные постояльцы под хмурым Машиным взглядом спотыкались, застревали в дверях, толкались, зарабатывая синяки и шишки, а несколько человек умудрились даже пораниться и обжечься. Зато на завтраке санаторий гудел, обсуждая ночные приключения. А группа особо инициативных старушек сочиняла коллективную жалобу в Минздрав, в городскую администрацию и почему-то в Горгаз. — Заняться больше нечем, — покачала головой Зоя. Маша кивнула, кинув на них взгляд и промакивая слезящийся глаз, на котором появилось маленькое белое пятно, похожее на облачко. — Может в город съездишь? Болит ведь поди, а, Машенька? — сочувственно спросила Зоя. — Знаешь, вообще не болит, зудит только немного. А как повязку поднимаю, так и вовсе легче становится. Будто в целебном источнике искупалась. — Да ты и сама похорошела в последнее время. Румянец на щеках появился. Да и помолодела будто. — Скажешь тоже! — рассмеялась она в ответ. — Ладно, пойдём что ли в лечебный корпус, может и правда здешние грязи чудотворные, хоть смердят прямо-таки зверски. Когда Маша уже выходила из блока бальнеотерапии, она нос к носу столкнулась с немолодой женщиной с ведром и шваброй в руке. — Извините, вы — баба Катя? — Екатерина Андреевна, — настороженно кивнула женщина. — А что? — Мне сказали, что вы знаете какую-то интересную легенду про соседний санаторий, а я такие как раз собираю. Можете поделиться? Я вам даже заплачу, — показала она краешек пятисотрублёвой купюры. — Ну… идём тогда на чёрную лестницу, здесь нам поговорить и не дадут. Ирка? Ирка, ходь сюда! — Чегось? — высунулась из-за двери чернявая худая девчонка. — Я на полчасика отойду, ежели кто спросит, скажи, что в кладовку за порошком пошла. И это, не балуй мне тут. — Ладно, баб Кать, — сверкнула та улыбкой и опять исчезла. Екатерина Андреевна кивнула и с важностью флагмана королевского флота поплыла по коридору, бряцая ведром. Маша двинулась за ней. — Нехорошее это место, проклятое, — пожевала губами баба Катя, когда они остановились у грязного подоконника. — Лихо там живёт. Прабабка как-то говорила, что ещё её прабабка рассказывала, что когда-то жили тут люди, идолам молились, жертвы приносили да от того запропали все. Был один год худой, скотина вымерла да неурожай случился. Задумали тогда люди жертву человеческую принести, чтоб богов своих задобрить. Да своих-то жалко, родичи все. Вот и задумали подлость: сосватали девку негодящую из соседнего селения, то ль кривую-одноглазую, а то и вовсе слепую. Да вместо пира свадебного её-сиротинушку под нож вострый. Сгинула она, а душа от предательства чёрного туточки осталась неприкаянной. Вроде как бродит она до сих пор, к месту смерти своей привязанная да вместилище себе ищет, вырваться хочет. А на кого взгляд её дурной падёт, так беды у того случаются. От селенья и памяти не осталось, забыли люди место, а в советские времена опять вот на свою беду вспомнили. Я еще помню, как не хотели местные на стройку идти, хотя деньги немалые по тем временам платили. Старики со старухами уж и умоляли, и письма куда только могли писали, да и слушать их никто не стал, мракобесие, понимаешь. Не верили. Короче, построили на свою голову. Даже когда котлован рыли, кости человечьи нашли. Помню, череп ещё кто-то шутки ради на жердину повесил, коса на нем седая по ветру развевалась. Длиннющая, мне б такая по пояс была. И правда, будто злой рок на Рубин напал. Несчастные случаи да неприятности случаться один за одним стали. И нелепо так, по глупости люди калечились. А Бор наоборот, берегла судьбинушка. Бояться стал люд в Рубин-то ездить, теперь уж тутошки лечиться стал. А как Советский Союз приказал долго жить, так и вовсе насовсем закрылся. Нере… нерун... неринабельным стал. Да только девица та клятая без жертв заскучала, кровушки ей хотелось да страданий. Вот и стала по округе бродить. Кого там сгубит, а за кем иной раз аж досюда и увяжется. Вот тогда и здесь несчастья начинаются. Может и нонче кто из дураков-отдыхающих притащил. По доброй воле никто туда из местных ходит, чтоб лиха не будить. Пуганые. И ты не ходи и всем об том расскажи, поняла? — Поняла. А может как-то расколдовать ее можно? — Да как ты мертвячку-то расколдуешь? Хотя лет десять назад приезжали сюда какие-то чудики с камерами. Воском фонтан у тамошнего лечебного корпуса закапали, веников уйму спалили. Даже курицу зарезали. Да и бросили, придурки, нешто в суп пустить! Обозвали нашу девку некротической энергией, ещё травок пожгли да и умотали ни с чем. Сказали только, что навечно она туточки. Разве что кто с собой её позовёт, боль-обиду на двоих разделит. — Спасибо, — протянула Маша обещанные деньги и машинально поправила съехавшую вбок повязку. — Да пжалста! Могу ещё про Митьку-утопленника рассказать. Не надо? Ну ладно, тогдась пойду я, а то без меня совсем полы изгваздают а то и сами засрутся, белоручки, — с оханьем наклонилась баба Катя за ведром. От рывка ручка выскочила из проушин, оставшись в руке, а само ведро, с грохотом и лязгом расплёскивая грязную воду, покатилось по ступенькам. Снизу раздался чей-то возмущённый вопль. — До свидания, — шепнула Маша, но выйдя в стеклянный переход между корпусами, всё же расхохоталась в голос, вспоминая скачущее по ступенькам ведро. Утёрла заслезившиеся от смеха глаза и двинулась на обед. Наматывая на вилку морскую капусту из салата с гордым названием «Дальневосточный», она все же спросила у Зои: — Я сегодня слышала, что есть легенда, что в Рубине лихо живёт. — А ещё говорят, что в Москве кур доят. Это кто же тебя просветил? — Баба Катя. Она санитаркой… — Катька-то? — фыркнула Зоя. — Меньше её слушай, а то она тебе и не такого порасскажет. Как была в молодости дурой, так и с возрастом только морщин и прибавилось. Хочешь после обеда в викторине поучаствовать? В танцевальном зале будет, вроде даже с призами. — Нет, я, пожалуй прогуляюсь, — она отставила тарелку с салатом и отправилась к раздаче за картофельным супом, в котором изредка даже попадались и кусочки мяса. После обеда, когда они собирались на прогулку, за Зоей зашёл молодцеватый пожилой кавалер, с которым они вместе планировали идти на викторину. Галантно расцеловал им ручки, наговорил комплиментов и, подволакивая ногу, ушёл за подругой в танцевальный зал. Маша проводила их взглядом и вновь надвинула повязку. Несмотря на страшную легенду, ей вновь хотелось оказаться в тиши заброшенного Рубина. Осенний лес баловал теплом и пересвистом птиц. Маша подставила лицо солнцу, греясь и втайне надеясь хоть немножко загореть, а потом, повинуясь порыву, сняла с глаза повязку. Свет резанул по отвыкшему от света глазу, но вскоре боль отступила. С шумом взлетевшая сорока ворчливо обругала рыжую белку. А та, не обращая ни на кого внимания, деловито перескакивала с ветки на ветку, спеша по своим беличьим делам. Маша проследила за ней глазами. С сосны та перебежала на берёзу, поднялась повыше, прыгнула и, после недолгого полёта, схватилась коготками за уже другую сосну и продолжила путь. Сухая ветка, на которую она приземлилась, хрустнула и с шумом обломилась. Не сумевшая оттолкнуться от неё белочка, замахав лапками в попытке уцепиться хоть за что-то, тоже полетела вниз. Откуда посреди леса взялся кусок бетона с торчащими арматуринами, Маша не знала, но белочка упала именно на него. И осталась лежать, слабо подёргивая лапками. Из-под распластанного пушистого тельца по серому камню медленно растекалась бордовая, резко пахнущая металлом и жжёным сахаром кровь. Она похоронила белочку в хвойном опаде, завернув в собственный носовой платок. На душе было пусто и гадко. И вновь облупившаяся стела и тишина. Маша присела у фонтана на лавочку, обежала взглядом полуразрушенные строения и шепнула: — Привет. Знаешь, а тебя лихом кличут. Но мне кажется, лучше быть лихом, чем неудачницей. Или сумасшедшей, раз сама с собой говорю. Ты ведь всего-то деревенская байка. В ответ в лицо дохнуло влажной горечью. — Ну а как еще меня назвать? Карьеры не построила, детей не родила да и не рожу уже. Муж сбежал да еще и рога наставил. Так что я прекрасно понимаю, как тебе было больно и одиноко. Но ты хоть мстить за себя умеешь. А я? Недаром муж меня кулёмой да тютей обзывал. Эх… не умею я иначе. Может, ты и желания немножко исполняешь? Хотела б я быть сильной да храброй. Может, и на работе тогда б повысили. Она ещё долго говорила, а ветер лёгкими касаниями осушал влагу со щёк, оставляя дорожки соли. На душе становилось всё легче. — Спасибо, что выслушала, — наконец, смогла улыбнуться Маша. — Я вряд ли ещё сюда вернусь, но я буду помнить. Ох, хотела бы я забрать это место с собой. Прощай. Ветер провожал её, подталкивал в спину и танцевал, поднимая прелую хвою. Спеша на ужин, она не заметила, как прильнувшая к её ногам тень заколебалась, а потом и вовсе раздвоилась. Как не обратила внимания, что за её спиной на аллее медленно гасли фонари. На ужине было непривычно многолюдно. Маша поискала Зою, но видимо та уже успела поесть. В зале стоял негромкий, но ровный шум голосов, напоминающий рокот моря. Голоса-волны то утихали, то вновь накатывали на берег. «Как сидел, так и упал», — слышалось с одной стороны. «И прямо насмерть! Скорая только смерть и зафиксировала», — доносилось с другой. «А она аж почернела вся, бедная!» — сыпались обрывки фраз. — «Ох, лишенько!» — Скажите, пожалуйста, что случилось? — обратилась она к женщине, с которой сегодня вместе была в соляной пещере. — Да на викторине одному из участников плохо стало, вроде как тромб оторвался и напрямки в сердце. Вот и помер в мгновение. Захрипел и бряк со стула. Ох, переполоху было. А женщина с ним была, так та едва за ним не отправилась, еле корвалолом отпоили. Нешто не слышали? Да она ж ваша знакомица, вечно вы с ней вместе трапезничаете. Маша охнула и сорвалась с места. Промчалась по переходу и взлетела на третий этаж. Дверь комнаты была распахнута. Зоя тихо плакала, как несправедливо обиженный ребёнок. Маша присела к ней на кровать, неловко положив руку на плечо и не зная, что сказать. С другой стороны грузно опустилась «рогатая коза» Галка со стойки регистрации, позабывшая все обиды. То нашёптывая что-то бессмысленно-успокаивающее, то кляня судьбу и лихо. Лихо. Обнимая подругу, Маша только сейчас задумалась о череде несчастных случаев и неприятностей, что происходили в последние дни. Вдруг легенда всё же не вымысел и та девица действительно существовала? И существует. А она, Маша, привела её с собой. — Зоенька, мне так жаль, — прошептала она. — Прости… Зоя проплакала всю ночь. А утром тихонько собрала вещи и уехала в город. Не стала задерживаться и Маша. Пустая квартира встретила пыльным угрюмым молчанием. Маша прошлась по комнатам, будто впервые разглядывая слегка пожелтевшие обои в спальне, брошенную на спинку стула рубашку, которую муж так и не забрал, и заедающую дверную ручку, которую он всё обещал, да так и не починил. Все те мелочи, которые делали квартиру обжитой, уютной… и чужой. Неправильной. Маша и себя сейчас чувствовала неправильной и грязной, словно отслоившаяся краска на влажной стене подвала. А под ней, как плесень, ворочалась беспросветная голодная тьма. Борьба с собой — неблагодарное дело. Но она старалась, правда старалась никому не желать плохого даже в мыслях и ни на мгновение, кроме как дома, не снимать повязку. Игнорировать поднимающуюся изнутри тяжелую злую радость при виде чьей-то боли или несчастья. Но получалось это всё хуже. Уроненное мороженое, захлопнувшиеся двери автобуса или закрывшаяся на обед перед самым носом дверь в нужную контору — это мелкие, не стоящие внимания неприятности. Но именно ими, как хлебными крошками, она подкармливала поселившуюся в ней тьму. Задабривала, чтобы не допустить более крупных несчастий. И в глубине души понимала, что это только отсрочка. Она пожертвовала часть своей не слишком большой зарплаты в приюты для животных. И даже пыталась там волонтёрить, пользуясь остатками отпуска, но при её появлении животные будто сходили с ума, кидаясь на решётки клеток, скуля и воя. И чувствовала, как понемногу корочкой льда покрывается сердце и медленно заволакивает безразличием душу, оставляя лишь одно — голод. Глаз видел все хуже, а мутноватое облачко на роговице мало-помалу превращалось в пятно. Врачи, которых она обошла в своём городе лишь разводили руками и отправляли её друг к другу, отпинывая, словно играли ей в мяч. Последний, пролистав пухлую папку с анализами и заключениями так и вовсе дал ей номер телефона психологической поддержки и на этом счел свою работу оконченной. И через минуту неловким движением опрокинул на свой телефон, а заодно и на колени полную кружку горячего чая. Тогда впервые Маша не сдержала злой, торжествующей улыбки. Хотелось ещё. Через неделю на пороге возник бывший муж. Наклонив голову, словно любопытная птица, она оглядела его с ног до головы и хмыкнула: — Надо же, сам пришёл, — хмыкнула она, отступая вглубь прихожей. — Ну заходи. Неужели соскучился? — И не думал, — остановился в дверях Андрей, деловитым взглядом обегая квартиру. — Анечка беременна. А я… — Ты всю жизнь твердил, что не хочешь нянчиться с орущими и срущими младенцами, — спокойно продолжила она за него. — Хотя знал, что я всегда хотела ребёнка. — Люди меняются, — пожал он плечами. — Видишь, и я наследников захотел. А ты, — брезгливо покосился он на закрытый повязкой глаз, — Может и тебя кто подберёт, тоже себе родишь. — После второго аборта от тебя я больше не могу иметь детей. И я тебе об этом говорила. — Да? Так даже лучше! Зачем тебе одной целых две комнаты? — невесть чему обрадовался муж. — Разменяем, купим тебе комнату. — Не слишком равноценно. — У Анечки двойня, нам требуется больше пространства. Ты должна понимать! — Не должна. Если твоей Ане требуется пространство, избавь её от своего присутствия. — Обойдусь без твоих советов. Значит так, — сдвинул брови Андрей. — Завтра сходим к нотариусу, оформишь на меня доверенность, поняла? Паспорт не забудь, кулёма. И да, я на тебя счет открывал, зайдем, на меня переоформим. Оставлю тебе даже тысяч двадцать в благодарность. За хранение, так сказать. Ну, чего молчишь? Маша слушала его и не слышала. Смотрела, как двигаются губы, как ходит кадык под идеально выбритым подбородком — муж всегда следил за собой, — как блестят за стеклами очков мутноватые серые глаза. Глядела и никак не могла понять, как она могла любить этого человека раньше. А ведь могла. Едва не боготворила. — Уходи, — словно со стороны услышала она свой холодный негромкий голос. — Уходи и не возвращайся. Квартира и счет оформлены на меня, и я буду считать их откупными за твое предательство. Но видеть я тебя больше не хочу. — Надо же как заговорила. Голос никак прорезался? — протянул бывший муж. — Я ж тебя, уродину, тогда пожалел. Можно сказать, на помойке подобрал, как шавку блохастую, а ты мне руку кусать? Ничего, и не таких обламывали. — Закончил? А теперь вон из моей квартиры. У меня ещё есть дела. — Ну-ну, — поднялся тот со стула. — Дела у тебя завтра будут. Значит так, жду у нотариуса. А не придёшь, пеняй на себя. Маша молча закрыла за ним дверь. Посмотрела в зеркало… и улыбнулась. Дел на завтра и вправду было много. Заглянуть в банк и узнать остаток на счете. А заодно переоформить его под более выгодные проценты. Сменить замки на дверях, заглянуть в парикмахерскую и к косметологу. Пройтись по магазинам. Так что когда ей позвонил бывший муж, она почти удивилась и, не дослушав поток оскорблений, положила трубку и заблокировала номер. Дела постепенно налаживались. Выбитое у начальства на работе повышение радовало подросшими цифрами в ведомости. Отражение в зеркале — новой причёской и специально заказанными у швеи стильными повязками на глаз. А бывший муж — своим отсутствием. Он даже не подал заявление о разводе. Потом начались неприятности. Испачканная дерьмом дверь квартиры, мнущийся на пороге молоденький участковый, которому поступил сигнал, что тут якобы находится нелегальный притон. И за свою настойчивость поплатившийся вывихнутой рукой, когда споткнувшись на ровном месте пролетел половину лестничного пролёта. Была и анонимка на работу с тонной клеветы, и даже хулиганы, вечером попытавшиеся затащить её в подворотню, чтоб отнять сумку, и нечаянно сбившие с неё повязку. Маша, сыто улыбаясь, сама вызвала им скорую. В один из дней на её пороге возникла тихая беременная девушка. Маша окинула её равнодушным взглядом. Злости не было, хотя эта девочка и была номинально подлой разлучницей, а фактически всего лишь наивной дурочкой. Не было даже ревности. Скорее равнодушие с толикой брезгливой жалости. — За Андрея пришла просить? А я уж думала, он до такой низости не опустится. Гляжу, нет предела совершенству. — За них, — положила та руку на свой живот. — Поймите… — И не собираюсь. Андрей где? — В машине. — А машина у него откуда? — Подарила, — шепнула та. — Ему нужнее. — Даже так? Ну идём, поговорим с этим храбрецом. Бывшего мужа буквально перекосило, когда он увидел её, неспешно идущую к машине, и семенящую следом Анечку. — Ну что, ни стыда, ни совести, мой неблаговерный? Ничего лишнего? — поприветствовала она его. — Хамка! — Да нет, — пожала она плечами, — просто устала быть милой и покладистой. Зачем явился, точнее пассию свою подослал? Неужто за квартирой? — Милая, — заворковал тот, обернувшись к своей Анечке. — Я видел через дорогу чудный детский магазин. Мы же хотели с тобой поискать колясочку. Ты сходи посмотри, вдруг что приглянется. А мы пока поговорим. Нет-нет, тебе в твоём положении нельзя волноваться! Но как только та отошла, тон Андрея мгновенно изменился. — Отдай по-хорошему, — процедил он. — Жизни ведь не дам. А то и загореться квартирка-то может, проводка там старенькая, не дай бог что. Мария демонстративно подняла руку с телефоном и нажала на кнопку остановку записи. — Я тебе ещё тогда всё сказала. Квартиру ты, уходя от налогов, оформил на меня. Так что повторю: ты к ней никакого отношения не имеешь. Поэтому можешь гордо шагать в новую семейную жизнь налегке. Как ты любил говорить? Попутного ветра в задницу. А коли дурное удумаешь, так у меня запись с угрозами имеется. От пощёчины зазвенело в ушах. На секунду даже показалось, что ей на щёку плеснули кипятком. Несколько прохожих обернулись на её вскрик и вновь поспешили по своим делам. — Вот как, значит? — держась за щёку проговорила она. — Вот как. Тени у её ног потихоньку сливались в одну. Та, что побледнее, дёрнулась было к упавшей на асфальт повязке, но отступила, побеждённая. — Дрянь! — прошипел Андрей. — Какая же ты дрянь! — Сочту это комплиментом. А теперь убирайся. И береги машинку, — сверкнула она бельмастым глазом. — Прощай. — Стерва, — прошипел бывший муж, садясь в машину, но Мария даже не обернулась. Не успела она зайти во двор, как за спиной раздался скрежет и гудки машин. В кино автомобили взрывались, вспыхивали эффектно и жарко. В реальности же зрелище было куда слабее. Пламя неспешно ворочалось под капотом, заволакивая салон дымом. Вдалеке уже слышался вой сирены. Кто-то пытался помочь, безуспешно пытаясь открыть двери снаружи или разбить неожиданно прочное стекло. Вокруг в слезах суетилась и заламывала руки Аня, пока с тихим стоном не осела на землю, обхватив руками живот. Мария перевела на неё взгляд. Затянутый белесым бельмом глаз отразил в себе скорчившуюся фигурку с растекающейся под ногами лужей. Тут же раздался истошный вопль, вскоре перешедшей в полный боли вой: огонь всё же добрался до салона. Мария перевела взгляд на лежащую у ног повязку, подняла её и, рассеянно покрутив в руках, уронила в ближайшую урну. Ещё раз обвела взглядом творящееся вокруг и улыбнулась, счастливо и хищно. Лихо всё же вырвалось на свободу.