Единственное, чего Олег не хочет сейчас — отвечать. Но он хочет этот голос, эти пылающие синим огнём глаза, эти пальцы, зажимающие сигарету, словно в последний раз. Он хочет эти искусственные ключицы, хочет этот дурацкий выцветший одеколон, хочет только прикоснуться к краю его чёрной мятой футболки, а дальше всё должно пойти своим ходом… Животное, загнанное в колесе, устало обманывать себя. Олег хочет Сашу. Но так нельзя.

AU, в котором Олег надеется спасти себя от одиночества, пытаясь вылечить зависимость брата-наркомана. ㅤㅤКости, пытающиеся вылезти наружу; посиневшие губы, как у покойника, и стеклянные, залитые бетоном глаза — всем этим обладает Саша. Сейчас Олег почему-то не задумывается о том, что смысл существования у дядьки-наркомана, разменявшего всё и всех на заветную дозу, заключается в неощутимом здоровому человеку кайфе. Конечно, Сашка хочет жить, а ещё больше обдолбаться.

Он — когда-то самый любимый человек на свете, он — сволочь и самовлюблённый эгоист, он — виновник этой бесконечно медленной гипоксии, что поедает не только главные части головного мозга, но и всё тело. Он — первый охуенный секс под белым вином, он — такое редко встречающееся и неподдельное умение понимать и слушать её желания, он — круассаны в пяти утра перед грёбаной зимней сессией, он — «у нас будут классные дети», он… Он — целая жизнь. И это, от чего Неред не в силах сбежать.

вот она едет к нему, на съемочную площадку. потом они гуляют по невскому. он дарит ей жёлтые хризантемы. но лиза цветы ненавидит, словно это сложно запомнить, но всё же так искреннее смеётся, когда он покупает их для неё. ничего против сказать не может, да и скажет: всерьёз разве? потом они провожают закат и встречают рассвет, хватаясь за ненасытные поцелуи и совместную постель. всё это так банально и не по-настоящему. всё это точно для того, чтобы потом она в очередной раз возненавидела его.

**AU, в котором Даня и Лиза террористы, что должны так безжалостно убивать людей, дабы оставаться в живых самим. Вот только и этот круг не бесконечен. Всё закончится по щелку пальца. Вот только когда?** Она больше не могла мыть руки. Даже если смывалась кровь, то её впитавшиеся в кожу невидимые следы — нет. — Я не хочу убивать людей, Дань. А Даня только наклонил голову вбок, обращаясь словно к ребёнку и оставляя тихое очевидное объяснение: — Но тогда убьют нас.