— Виктор Павлович, Вы сегодня свободны? — Марк уже дышит мне в шею, ставит своё колено между моих ног. Кладу ладонь на его грудь и чуть отталкиваю от себя, но не слишком сильно. — Это недопустимо, Марк. — даже отворачиваю от него голову. — А это? Тоже недопустимо? — он кладёт ладонь на мою щёку, поворачивает голову к себе и всё приближается... Ненавижу. Просто ненавижу... Хватаю его за запястье и валю на стол, смахивая на пол бумаги. И он по-прежнему улыбается...

Сначала родители, постоянно находящие причины не видеться, отправляют в интернат, потом соседка по комнате, взгляд которой ощущается на затылке каждую ночь, позже — сомнения на собственный счёт и осознание, что даже спустя шестнадцать лет что-то может оказаться не тем, чем казалось всё время.

За все годы Йоэлу это осточертело настолько, что он был готов хоть сейчас сорваться с места и сбежать куда глаза глядят, куда-нибудь подальше, где солнце светит и климат мягче. Но вовремя останавливался каждый раз, думая о том, что там, куда сбежит, он будет один, никому не нужный. К тому же, ему всё же есть что и кого терять. Как минимум, тот мужчина, которого он оставил безмятежно спать, а сам ушёл мёрзнуть на балкон.

— Ты злишься, я понимаю. Но что мы можем сделать? Взять и всё отменить только потому, что ты не хочешь? — Что ты можешь сделать. Ты пойдёшь к папе и либо скажешь сама, либо скажу я, что год назад ты спала с его дочерью. Как думаешь, что он скажет? — Ты ведь несерьёзно? — Конечно нет. Я всего лишь хочу разрушить твою жизнь.

Последние три года она буквально жила под эту мелодию. Существование без нее в какой-то момент представилось для нее невозможным. Еще шестнадцать лет назад, услышав это произведение, она спокойно бы его дослушала, возможно, попросила бы послушать еще раз, ибо это было свойственно ей в те счастливые пять лет, но после того, что раз и навсегда разделило ее жизнь на «до» и «после», хочется быстрее это прекратить, сбежать, не слышать нот, плотно засевших в голове, вызывающих панику и дрожь…