***
Жизнь Никиты превратилась в ад очень давно. Кажется, она была такой с рождения. Первый его уставший шаг в эту квартиру навевал воспоминания о студенчестве. О том, как тогда, оказывается, было тяжело улыбаться или отшучиваться, чтобы тебя больше не спрашивали про самочувствие, про настроение. Как учёба давалась иногда тяжело. Второй шаг по коридору опускал его в темноту. Об этом периоде в своей жизни он не хотел помнить, это было ужасно. Кажется, именно тогда она окунулась в жестокость, ужасные последствия от одного только неправильного слова. Третий открывал ему единственную фотографию в квартире: с ней. Кассандра была той, кто нуждалась в нём. Он не мог позволить своей доброте заткнуться, чтобы эта, некогда маленькая беззащитная девочка, умерла вот так. Он впустил её в свою душу, она стала его Проклятием, но никакого сожаления не было. Четвёртый шаг был наполнен рутиной. Он был таким тяжким, что Никита чуть не свалился на пол от усталости. Денег дают мало. Заказов мало. Уже почти как пол года он живёт в частичном голоде, спит днём и выходит на улицу ночью. Изо дня в день он ждёт, что у кого-то случится беда. После смены номера, дела плохо идут. Он уставшим высушенным лимоном падает на кровать, та немного поскрипывает под ним. Раздаётся короткий телефонный звонок, наполненный страхом и просьбами, неловкостью. Парень безжизненно поднялся. И отправился к названной Кате.***
Вика пришла в себя, но всё равно пребывала в шоковом состоянии. Она сидела за своим пустым столом и молча попивала воду из пластикового стаканчика, который ей предоставил Никита. Он сам сидел перед ней и думал, как бы завязать диалог и облегчить её голову. Но вряд-ли он мог объяснить то, что где-то в государственных документах есть свидетельство о смерти Давида. Да и говорить о мистике с обычным человеком, наверное, неправильно. — Скажите, а как вас зовут? — Меня? Никита Берг. — он искренне не понимал, почему за этими словами последовала такая реакция. Девушка как будто раздавленного таракана в общественном туалете увидела. — Вас по телевизору показывали. — Чего? — Говорят, вас подозревают в убийствах… — она покосилась на телефон, Никита сразу смекнул: эта Вика хочет позвонить в полицию. — Уже нет. Я был в полиции и дал показания, с меня сняты обвинения. — Никита напрягся. Он сразу расхотел говорить с этой Викой, он всё ждал, когда же вернётся Давид. — А Давид же умер, как это… — Извините, я не знаю… — позади них открылась дверь. Оба обернулись, будто вздрогнув. Из коридора на Давида лился солнечный свет, да такой яркий, что слепило глаза. А его облик становился всё темнее. Только глаза как будто светились в тени. Он устало выдохнул и закрыл дверь. — Вика, как вы себя чувствуете? — Нормально… — Хорошо. Никит. — он прошел к своему кабинету и пригласил его с собой. Покинуть общество этой Вики было бы просто замечательно. Она будто всё на свете подозревала и была центром сплетен во время обменного перерыва в агентстве. А вот кабинет Никите понравился. Здесь было как будто безопасно, уютно и в меру просторно. — Присаживайся. — довольно произнёс Давид, садясь в своё кресло. Он, даже в Никитиной одежде, выглядел здесь гармонично. Давид достал из стола письмо и протянул. Сильно запахло какими-то специями, которые, может быть, ещё клала в суп его мама очень давно. — У вас тут есть технологии по снятию отпечатков? — Не уверен. Некоторые, конечно обучены, но не то, чтобы это нам что-то давало. Могу позвать Вику, она умеет. — Нет, не нужно. Думаю просто… ай, не важно. — Никита раскрыл конверт и достал само письмо, прочитал. — Что ты говорил про сумму? — А, ну. В нашем агентстве работа с должниками стоит дороже всего, около тридцати тысяч. Может ты кому-то должен? — Или мне. — Никита пожал плечами и достал из конверта карту. «Рыцарь кубков». — Хм. — Чего? — Эта карта уже выпадала. Помнишь, мы сидели в лесу у костра? — А-а, точно-точно… — Не помнишь, что она означает? — Никита повернул карту рисунком к Давиду и ехидно улыбнулся. — Что я трудолюбивый по-моему. — лицо его было таким странным, что Никита усмехнулся. — Что? Неправильно? — Да нет-нет, молодчина. Я, вот, думаю, что это кто-то из нечисти. — Почему? — Потому что раньше у мистики не было звука, их присутствие определить было очень сложно. Но некоторые пахли неестественными для места запахами. Например выпечкой в заброшенном доме… — Ого. Ну ты знаток, конечно, Никит. — А то. Они замолчали. Почему-то Никита чувствовал, как на него давит потолок. Нужно было бы сказать, что следователь ждёт их в участке. И он только вобрал воздуха, как: — Никит. — от того, как перевернулось его имя у него на языке, по плечам пробежали мурашки. — А? — После того, как дело окончательно закроют… — его вид был… как будто жалостливым. Он сидел за столом, спрятав половину лица за сложенными в замок руками, но глаза смотрели так… ну просто терзали душу. — Мы продолжим общаться? — Да, почему нет. — Никита попытался спокойно улыбнуться, чтобы оттеснить вдруг навалившуюся серьёзность. — Могу дать номер телеф… А у меня нет телефона. Ну, потом как-нибудь. — он пожал плечами. А плечи Давида совсем немного расслабились, он легко улыбнулся и положил руки на стол. Прямо лицом Никита почувствовал, как эта странная аура снова начала светить теплом и радостью. Даже щёки опалялись. — Кстати, тебе этот следователь звонил. — он передал телефон. — Да? Чего хотел? — Он попросил нас прийти до шести к нему. — Давид задумался, снова поднеся руки к губам, закрыв их. — Тогда пойдём?***
— Э-э, здрасте. — неловко сказал Давид, наклоняясь к окошку дежурного и пряча в карман упаковку, в которой была шаурма. Он повернулся и устало посмотрел на него. — Мы к Рудаковскому, не могли бы вы подсказать, в каком он кабинете? — Двадцать восьмой. — Спасибо большое. Хорошего дня. — он повернулся, и они вместе отправились по коридору. Всю дорогу от агентства Давид будто сиял. Он улыбался и подпрыгивал время от времени. Находясь под таким давлением его хорошего настроения, Никита даже уставал. Они шли по коридору плечом к плечу, и Давид постучался в кабинет. — А, наконец вы. Присаживайтесь. — сегодня следователь выглядел не лучше. Да, синяков под глазами уже почти не было, но весь его растрёпанный вид портил все улучшения. Они прошли внутрь, Никита закрыл дверь. — В общем, я закрываю дело об убийствах. — Как? Вы уже знаете? — Я помогал тащить твоё тело вверх по лестнице. У меня было много времени, чтоб выслушать историю. — он сделал несколько больших глотков кофе из стаканчика. Никита был в замешательстве. Его дом как проходной двор, до жути неприятно, но тем не менее… — А как к этому… — Понимаете, я уже нач… Зазвонил телефон. Да так оглушительно, что даже Никита, стоявший рядом с сидящим Давидом, вздрогнул. Следователь вздохнул и поднял трубку. — Алло? Чт… Вы уверены? — лицо его было не то, чтобы удивлённым, сколько безгранично ошарашенным. — Да, скоро буду. — он положил трубку и застыл. — Что там? — спросил Давид, поднимаясь с места. В воздухе была такая гнетущая тишина, какой ещё никогда не было. Напряжение прямо ложилось на кожу и заставляло волосы вставать дыбом. Следователь стоял неподвижно до сих пор. Было понятно, что в нём кипятились разные эмоции. Он вздохнул, повернулся и сказал: — Нашли обескровленное тело.***
На место преступления они приехали первыми. Саша довёз их на своей машине. Погода была летней: как и до всех этих убийств, солнышко, налитая влагой трава и душистая природа. Не складывалось. — Это вы звонили в полицию? — новость ему передал дежурный, который принял вызов. Место было странным: почти поле, рядом с пустырём, где он был этой ночью. Трава выжжена, была видна голая земля безжизненного, жёлтого цвета. В воздухе пахло горелым мясом… — Здарова, Шурик. — следователь поморщился. Адам стоял перед ними, держа Еву за самодельный поводок из старых ремней. Они пожали друг другу руки. — От там она лежит. — он махнул рукой, хотя было итак понятно, куда нужно идти. Путь буквально выжжен. Саша бесстрашно пошёл вперёд, внимательно смотря под ноги, остановился в паре метрах от жертвы. От туда было видно миниатюрное тело и нетронутая огнём одежда. Она была именно что миленькой и подчёркивающей все женские прелести. Стало понятно, что́ такая женщина делает на относительно большом шоссе. Ехать далеко, группа, наверное, будет только ещё через двадцать минут. Саша выставил руку, мешая Давиду пройти дальше. — Не следи. — Ой, точно… — он во все глаза смотрел на тело, покрытое ожогами… или скорее, на сплошной уголь, который когда-то был телом. Саша взял его за рукав и потянул назад. — Значится, это… Я вышел погулять с Евой… — он удивлённо уставился на собаку, которую раньше не замечал. Та скулила и смотрела в сторону женщины, его самого не замечала. В прочем, он рад, что она кого-то себе нашла. — Потом смотрю, а там дымок в дали, ну я кинулся к нему, шо б потушить, а тут… это… В воздухе противно пахло горелым, от этого по рукам Никиты шли мурашки. С давних пор его пугал огонь, который находился очень близко. Настолько, чтобы оставлять страшные ожоги. Ветер бежал… Она горела… — Вы никого не видели? — Неа, не видел. Зато слышал какой-то… знаете… как будто музыкальную шкатулку. — Ева подалась в сторону тела. — Тише, девочка. Пойдём-ка отсюда. Если что ещё, я буду там. — он показал рукой на пустырь и пошёл назад к дороге. Отсюда это строение выглядело как крепость в зомби апокалипсис. Обычные строительные материалы были привалены к забору, что-то ещё было смастерено, чтобы сделать навес. Саша туда не заходил, но, наверное, там были рады человеку, которому некуда податься. — Слушайте, парни. Пока мы ждём экспертов… — он загадочно повернулся и внимательно посмотрел на Берга. Тот стоял будто тенью, был ниже травы, тише воды, молчал, сомкнув губы. Давид куда-то потерялся, исчезнув из поля зрения. — Я бы хотел поговорить с тобой насчёт другого дела. Что ты знаешь про Кассандру Розенберг? Парня будто окатило холодной, нет, прямо лёд скинули из самой антрактики — так он застыл на месте, как вкопанный.***
Никита сложил оборудование в шкафчик и закрыл его. — Эй, Никитос! — позвала его коллега. — Пойдёшь сегодня с нами в пиццерию? Будет кино и Ритка. — Нет, извините. У меня на сегодня уже планы. Повеселитесь там. — он сунул телефон в карман и побежал. Потому что опаздывал, а не хотел скорее покинуть эту надоедливую компанию. Ручка от целлофанового пакета рвалась, пока он качал рукой туда-сюда. Его почти ничего не беспокоило, потому что он опаздывал, а ждать никто не будет. Как только он забежал в тёмную часть парка, он ловким движением достал большущий красный плащ, расправил его и накинул на себя. Он вспомнил, что́ ему сказали, когда он пришёл первый раз. «Я знаю, что ты, юное создание, тоже их видишь. Здесь мы все, как ты. Посему прошу, не показывай своего лица. И вы, послушные овцы, не открывайте лица своего.» Там будет всего-то десять человек, если исключить пастыря. Он особо не вдумывался в то, чем это было, просто знал, что пастырь — главный, он их и собрал, он имеет право знать их в лицо, а они — овцы, должны слушать и внимать. Не убегать. И все они — как он сам. Он перелез через цепь, спустился вниз по лестнице и прыгнул на уже отплывающую лодочку. Успел. Пастырь в таком же, как и у всех, плаще начал вещать: — Овцы мои. Сегодня я поведаю вам о правилах. Правила есть лучший путь к наилучшему завершению дня. Этот путь, эти правила, мы выбираем сами, но они не всегда истинны. Для того, чтобы знать истину, нужно слушать. Услышать говор предков, к которым всегда взывает душа наша, когда ищет прощения, похвалу или урок. Истинно верные правила мы никогда не узнаем, если будем слушать порочные души, затронутые грехом хоть одной мыслью. Нужно слушать тех, кто знает, что было, что сейчас происходит и что будет завтра и на много лет вперёд. Нужно вызвать к тем, кто по ту сторону, связаться с предками. Пастырь сошёл с лестницы к овцам в красных плащах и стал проходить по рядам. Никита не поднимал глаз, чтобы ненароком не увидеть чьё-нибудь лицо. Увидел лишь, что в его руки опустилась свеча. — Предки всегда пытаются взывать к вам, и вы взывайте к ним. Шепчите им слова и просьбы. Пастырь поднял руки к небу, потом сложил их перед собой и стал что-то шептать. Свеча перед ним зажглась. Никита просто смотрел на свечу и не понимал, что ему нужно делать, что ему сказать. Может, ему вообще особый подход нужен, побить в бубен и станцевать, а не вот это вот всё. — Мой вопрос готовы услышать. И вы взовите всей душой к своим предкам. Парень выдохнул почти бесшумно. Он сел на колени, поставил перед собой свечу и посмотрел на неё. Долго смотрел, некоторые взяли с него пример и сделали тоже самое. Ещё раз выдохнул. Шепотом сказал: — Что меня ждёт завтра? — учитывая, что время близилось к полуночи, ответ можно было узнать через пару часов. Поднялся лёгкий ветер, лодочка была на середине реки, они почти перебрались. Свеча загорелась. И пламя её было синим, совсем слабым. Его было почти не видно, всего один раз в плазме он увидел желтоватый оттенок. Никита, весь поражённый, покрылся мурашками, а сердце его так больно дёрнулось в груди. — Ты… — Никита не заметил, как пастырь снова подошёл к нему. Его рука мягко опустилась на плечо. — Твой предок почти не слышит тебя. Взывай к нему уверенней, тот мир слышит эмоции. Поверь, что ты получишь ответ. Он растерялся, кивнул, хотя смысл слов от него совсем улизнул. Всё его нутро почти дрожало от одного только вида пастыря. А его голос пробирал до нервов и заставляли тех дребезжать, как карандаши в стакане. Как же тут быть увереннее, если все эти твари такие пугающие, а мир, из которого они приходят, и вовсе наверняка такой жуткий и жестокий, что… — Ни в чём не сомневайся. Силы идут из души, а если она полна сомнений, они не будут тебя слушаться. Уверенность, обрети её в вере. — пастырь снова обратился к нему. Такое ощущение будто у него одного здесь проблемы с предками. Когда Никита повернулся к свече, то пламя на ней уже сдул ветер, который будто стал сильнее. Плащи вокруг колыхались, приподнимались и шуршали, мотор работал и двигал лодочку к другому берегу. Воздух наполнялся чужими шепотками. Он попытался успокоиться и поверить, что действительно может обрести какие-то знания. — Что меня ждёт завтра? — он не рассчитал и спросил по тону между обычным разговором и тихим басом, чему сам ужаснулся. Пламя снова было синим. И оно обуяло свечу полностью. Какая-то искра сверкнула между ней и деревянным полом, загорелся воск, фетиль. Волосы на руках встали дыбом. Лодка же деревянная! Он вытянул руку и со страхом ударил свечу, та отлетела за борт и потухла у поверхности воды. — Что ты делаешь, овца моя? — парень вздрогнул. Поднял голову и со страхом взглянул на тёмное лицо пастыря. Ему протянули руку — Не бойся, поднимайся. Расскажи, что ввело тебя во смятение. — Пламя… оно было синим и… и зажгло свечу полностью… Никита не знал, но пастырь тогда кое-что вспомнил. Слова, которые ему сказал фермер: «Если слова овцы имеют существенный вес, то овца эта — пастырь». Но синее пламя… пока у всех пастырей и выдающихся овец было обычное пламя, у него оно было синим… — Коли ты боишься цвета, то здесь нет ничего. Каждый из нас индивидуален, каждый предок знает что-то другое, чего никому бывает не понять. А коли ты боишься силы… — он наклонился к нему ближе. — то это лишь значит, что кровь твоя сильна. Голос его был заговорческим. У их пастыря была такая манера: очень легко можно было понять, когда он читает проповедь для всех, а когда обращается только к тебе. Голос становился обычным, как при разговоре простых людей, как будто их диалог и вовсе интимен. — Подойдёшь ко мне после церемонии. Лодочка остановилась у причала. Каждое их собрание сопровождала церемония. Это была демонстрация сил разных пастырей, и Никита никогда не надеялся, что и сам когда-нибудь сможет что-то сделать. То, что он смог зажечь… сжечь свечу, его поразило. — Идёмте, овцы мои. Сегодня знаменательный день. — пастырь ступил на скрипучий мост, все пошли за ним. Пастыря так же сопровождали два пса — люди всё в таких же красных плащах, но с фонарями в руках. Один из них управлял лодкой, а другой сидел рядом. Они никогда не вмешивались, никогда ничего не говорили. Шли они почти по темноте, но за несколько таких походов уже запоминаешь дорогу. Но сегодня один из псов отошёл в сторону и подождал, пока овцы пройдут. Никита был последним, у него до сих пор тряслись руки, поэтому он с опаской смотрел на отошедшего. Тот, видимо, уловил его взгляд и подошёл. — Слушай, подержи пока, я не могу уже терпеть. — он всунул фонарь ему в руки. — Просто постой рядом с пастырем и всё. — его шёпот лёгким ветерком пронёсся по лицо, а сам пёс скрылся где-то в кустах. Никита обернулся — тот скрылся так быстро, что и колыхания травинок нельзя было заметить. Потом повернулся обратно — группа уже была немного впереди на несколько шагов, поспешил. Попытался принять такое же положение рук, как у другого пса: они скрыты частями плаща, но фонарь находится в полной свободе, кажется, что он вовсе левитирует. Кажется, некоторые овцы это видели. А может и нет… Они подошли к их месту. Просто территория без высокой травы, окружённая такими же фонарями, только потухшими. Никита каждый раз внимательно наблюдал за псами, поэтому зажечь все ему не составило труда. Подходишь к столбу с фонарём, берёшь соломинку, зажигаешь её об свой фонарь в руках, зажигаешь этот, тушишь соломинку, кладёшь обратно. И так, пока все фонари не зажгутся. В груди сердце трепетало от того, что он делал те не свойственные ему вещи, даже руки тряслись, а может, и колени тоже… Они зажгли все фонари. Пастырь встал на противоположную сторону места, псы встали за ним. Сегодня между ними валялся хворост и торчал штырь. Обычно здесь была какая нибудь дохленькая подставка под книгу, читая заклинания из которой, рассказывали какие-то истории. Всё это сопровождалось представлениями псов, которые надевали маски и управлялись с огнём. — Так, ты приведи её. — обратился он к другому псу. — А ты принеси дневник. У Никиты перевернулось сердце. Он сначала торопливо отошёл, но потом вспомнил, что ему нужно держать роль, и попытался угомонить страх, бушующий у него в венах. Огонёк в его фонаре колыхался, пока он шёл до лодочки. Честно говоря, он понятия не имел, как выглядит дневник, но голос пастыря лился медленно, как бы намекая, что у него есть время. В лодке как-то странно пахло бензином. — Отлично, ты молодец, спасибо. — раздался шёпот настоящего пса. Он не забрал фонарь из рук, как только ступил на палубу лодочки, а начал рыться где-то. Никита на автомате вытащил руки вперёд, чтобы помочь осветить. — Вот он. Пёс достал какой-то совершенно девчачий блокнот. Он был лиловым, весь в стикерах с лошадями и мелких рисунках. — Держись позади меня, чтобы тебя не увидели. — сказал он, забрал фонарь и отправился обратно к толпе. — …ошибки. И ошибки эти бывают страшными. На самом деле ни одна душа не способна на ошибки. Это грех и зло управляет ею, чтобы нарушить правила истинные. — вещал пастырь. Настоящий пёс подошёл к нему и отдал блокнот. Второго пока не было, Никита не заметил, куда тот ушёл. — Но бывает, что некоторые ошибки не простить. Пастырь вырвал из блокнота страницу и показал рисунок толпе. На белой бумаге в рыжем свете огней красовалась чёрная фигура с рожками. Под её ногами была нарисована ещё одна — белая фигура с чёрными волосами. Это был детский рисунок. — Иногда душа искажена. И сама нуждается во грехе, и тянется к нему, как растение к солнцу. — пёс поднял фонарь, открыл его, пастырь засунул уголок листа. Тот загорелся и взмыл ввысь, показываясь чёрным пеплом, ветер поднял этот крик, который был изображён на рисунке. Все зашевелились. Наверняка зашептались бы, если бы были знакомы. Второй пёс показался из темноты. В руках он держал брыкающуюся маленькую девочку. Она была одета в серые джинсы и в какую-то голубую блузку. Всё её небольшое тело покрывала кровь и верёвки. Они так страшно сковывали её, что Никита сам почувствовал её боль. Он стал привязывать девочку к штыку. У Никиты перед глазами пронеслись образы: бензин, хворост. Страх окутал его. Кровь от адреналина горячела и под пальцами шевелилась как опарыши. Он смотрел то на девочку, то на рисунки, которые сжигает пастырь. Это же совсем не то, о чём этот старик думает… На втором листе была видна та же чёрная фигура, в двух руках она держала передние и задние части собаки… рядом была машина… На третьем рисунке обнимались две белые фигуры. В каком-то тёмном месте. На четвёртом маленькую белую фигуру окружало множество чёрных. Они нагнетали. На пятом… — Leave me… Ich möchte zu meiner Mutter gehen… — заплакала девочка и что-то у Никиты внутри сломалось. Рисунки не принадлежат искажённой душе. Они принадлежат испуганной… — Нет… что… — зашептал он и попятился назад. Рисунки сгорали один за другим, поднимая страшные образы в пепле к небу. Голос пастыря он уже не слышал. — нет… Дальше всё было кадрами: её обливают бензином; пастырь читает молитву; настоящий пёс подходит с фонарём к девочке и поджигает хворост. — Fluch… — дым поднимался вместе с запахом подпалённой одежды. Он не выдержал: развернулся и побежал прочь. Лодкой он управлять не умел, поэтому пробежал небольшую пристань и понёсся в лес. Ветки царапали его лицо и рвали плащ. Когда он должен был вот-вот выбежать из леса, цепкие руки деревьев стянули с него плащ, а по воздуху пролетел болезненный девичий крик.