Я никогда тебя не забуду, до самой смерти не забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием.
Взгляд Йонаса был пустым и безжизненным, уже долгое время, а не только то, что он проводил в собственной квартире, сидя на диване перед говорящими головами из телевизора. Иногда ему казалось, что головы эти насмехаются над ним, игнорируя его безэмоциональное выражение лица. Рука дотянулась до пульта и начала бесцельно переключать каналы. Изображение сменялось бейсбольным матчем, жизнью роботизированных белых тигров в Центральном Зоопарке Нью-Пари, успокаивающей гладью Мирового океана, доштормовым фильмом о русской знатной даме, которая бросилась под поезд. Что такое «Россия», Йонас не знал, и ему было все равно, как и на многое другое. Он перевел равнодушно-серый взгляд на кухонный стол, который служил и рабочим. В аккуратные стопки были сложены его учебники и несделанные домашние задания. Учебу он забросил, но Тина, периодически появлявшаяся в его квартире, посчитала нужным привести бумаги на столе в порядок. Говоря о последней, Малая стала появляться в квартире молодого человека довольно часто. Всегда радостная, немного суетливая и дерганная. Близился день Обретения, своеобразная замена доштормового Рождества. День, когда семьи воссоединяются за праздничным, дай Единый, несинтетическим ужином, поют песни, читают молитвы благодарности и ходят на проповеди. Тина, на манер старого доштормового праздника, соорудила из квартиры Йонаса, по его мнению, недоразумение, но повторимся, молодому человеку было все равно. На стенах, покрытых бежевой штукатуркой, в хаотичном порядке висели подобия гирлянд из зеленых бутылок с мелкими светодиодами внутри, флажки, на которых изображались сценки из детских книжек, на тумбе, где располагался телевизор, стояла маленькая елочка, которую Малая собрала из бутылочных пробок. Друзья, иногда собиравшиеся у Йонаса в квартире, планировали провести праздник вместе и именно здесь. Парень во время таких встреч всегда отходил к окну, прикуривая сигарету, и смотрел вниз, будто бы ожидая еще кого-то. Еще он знал, что этот «кто-то» не придет. Пальцы остановили бесконечный перебор на новостях, снова. Говорящая голова, имя которой было Микаэль Монье, была проповедником и часто мелькала на экране телевизора, вещая о церковных догмах и правилах приличия. И каждый вечер эта голова говорила одно и то же: «Приор Инквизиции Иво Мартен и два его телохранителя исчезли бесследно, — голова разочарованно качалась, поджимая губы, — но не будем же забывать о потомках наших, так утверждал Викарий Жан-Франсуа. Место временно исполняющего обязанности Приора, по утверждению Викария, занимает на данный момент инквизитор Марк Жонсьер. Всем, кто знает что-либо о пропаже Приора и двух охраняющих его псиоников — просьба и наставление: незамедлительно сообщить информацию в полицию и Инквизицию». Вещание переключилось на церемонию благословения Марка Жонсьера на новую должность. Проходила эта церемония около месяца-двух назад — Йонас сбился со счета дней — в главном храме Нью-Пари. Благочестивый муж Викарий Жан-Франсуа в белом, как самые чистые мысли и помыслы, одеянии и красном ораре, согласно занимаемому сану, говорил речь, очень трогательную, по мнению матери Йонаса, и благословлял инквизитора Марка Жонсьера. Жонсьер этот не выглядел счастливым. Молодой человек не знал его лично, но Лу знала и рассказывала, да и фотки в интернете Йонас видел. Сейчас лицо врио Приора посерело, но не утратило сосредоточенности, но глаза… Глаза не обманывали. Взгляд был таким же серым и потускневшим, как у самого Йонаса. «В делах, — Викарий коснулся сухих, подрагивающих рук Жонсьера, — и помыслах, — теперь лба, — храни Единый». Благочестивая улыбка расползлась по жабьему лицу старика. «С надеждой на искупление» — склонился Марк, принимая благословение. Черная мантия Приора Инквизиции осела на плечи Жонсьера, как все проблемы и пыль злосчастного города. Йонас выключил телевизор и уставился в потолок. Последние несколько месяцев он жил в ожидании. Ему хотелось, чтобы раздался сигнал телефона, на экране которого высветилась бы Лу, или звонок в дверь. Ожидание это тяготило, мучило и убивало. Несколько месяцев — никаких вестей. Священники, проповедники и советники в телевизоре — в растерянности и плохо отыгрываемом ужасе: «Где же Иво Мартен?». О двух его телохранителях говорили вскользь, даже имена не упоминали. Сначала это злило. Затем злость эта расползлась в груди Йонаса бесцветным отчаянием. Как давно я так уже? Единый отвечал: «долго». Парень встал, побрел к окну. Вынул из кармана потертых брюк пачку сигарет, закурил, глубоко затягиваясь и выпуская серые клубы дыма. За окном мелькали маленькие люди с их маленькими проблемами: кому детей из детсада забрать надо, кто с работы спешил, кто в лужу наступил… И никто из них не знал о подпольных играх на политической арене. Йонас, видя перед собой по телевизору все те же лица, намасленные и жирные, живо представлял себе, что кто-нибудь из них уж наверняка знает, что случилось с его Лу. Приор его несильно интересовал, а первое время после пропажи девушки и вовсе бесил — ведь именно из-за него она и исчезла, он чувствовал. Чувствовал, но очень хотел ошибаться. Что я могу сделать? Нет, не так. Я могу что-то сделать? Йонас перебирал между пальцами бычок сигареты. Думал. Идея, сумасшедшая, но так же до безумия правильная пронзила его, как гром поражает небо, разрубая его на неровные части. Он выкинул бычок в окно, прошел на кухню. Недавно, по настойчивой просьбе Малой, Йонас закупался продуктами, вероятно — он не помнил — на ужин, когда должны были нагрянуть друзья. Ничего, не бедные. Еще купят. Йонас, заразившись этой странной идеей, как болезнью, лихорадочно скидывал в пакеты все то, что он купил. Какие-то консервы, две палки натуральной колбасы, фрукты, зерновой хлеб, коробку вишневого сока. Брал, все что видел, едва не задел аккуратно сложенные стопки своих домашних заданий. Собравшись, он широким, немного резким шагом покинул квартиру чтобы дождаться такси на улице. Уже, сидя в машине, он получил уведомление на телефон. Смс гласило:Йонас, ты где? Все уже пришли.
В подушечках пальцев покалывало что-то зудящее.Не все.
***
Короткий звонок в дверь. Еще один, уже более настойчивый. Хозяйка открывать не спешила. Послышался шорох, шарканье обуви, и дверь приоткрылась: — Йонас, ох, — удивленный вздох, покрасневшие округлившиеся от сюрприза глаза. — Не ожидала тебя видеть, столь поздний час. — Здравствуйте, Энн, — парень тут же поправился, — мадемуазель Рид. Я тут это… — Йонас замялся и решил, что нет идеи лучше, чем просто повыше поднять пакеты, — я тут вот. Энн Рид, маленькая, немного сутулая женщина с потускневшими от времени волосами и от горя глазами открыла дверь шире, впуская парня внутрь. В прихожей, прямо напротив входной двери, висел портрет маленькой Лу. Она посмотрела на парня живыми глазами, но взгляд этот тут же потух, как только Энн включила люстру, и коридор залило белым, почти больничным светом. — Сегодня День Обретения, — слабая улыбка украсила лицо женщины, — и ты сделал мне такой подарок. Спасибо, — Энн раскладывала продукты по местам, размышляя, что приготовить, пока парень наблюдал за ней. По привычке он похлопал себя по карманам в поиске сигарет, но остановился. Он позабыл даже о том, что именно сегодня состоится долгожданный ежегодный праздник, настолько он потерял счет времени. — Я подумал, надо приехать, — он хотел добавить что-то вроде «Вы сегодня одна», но передумал. — Как здорово, — просияла Энн, — у меня давно не было гостей. Лу ко мне давно не заезжала, вся в делах, бедная. Сердце Йонаса болезненно сжалось, а в горле застрял ком. Начало тошнить. А женщина, место сердца которой заняла пустота, продолжала: — Я так рада, что ты ко мне приехал! — рука женщины нарезала овощи, — но еще больше я рада тому, что вы с Лу продолжаете общаться, даже после выпуска. С социальными группами обычно как бывает? Ну собрали вас в интернате вместе и все, неблизкие связи выстраиваются. А после выпуска так вообще — фьють! — и разлетаются ребята, как птицы, кто куда. А вы вот общаетесь, даже дружите. Сколько лет уже? — Энн забросила овощи в горшочек, отправила в духовку, — ох, не помню! Старею, вот память и начала подводить. Забываю порой, закрыла дверь на ночь или нет. Или что на днях рассказывала соседка. Или… — Энн, — невольно перебил парень. Ладонь сжималась в кулак. Щебетание женщины умолкло. Йонас не знал, что делать, не знал, что сказать. Женщина развернулась к нему лицом, и на этом лице он увидел потемневшие впадины под глазами, пожелтевшую кожу, покрытую морщинами, а зоркий глаз отметил проступающую седину в волосах. Энн Рид судорожно поправила рукава своей вязаной черной кофты. — Вы смотрите новости? Уже несколько месяцев как… — Смотрю, конечно, кто не смотрит, — перебила Энн в ответ и присела напротив парня за стол. Потянулась, взяла его руку. Сухая, с выступающими венами женская ладонь как можно крепче сжала мужскую, влажную от холодного пота. — По телевизору всякое болтают не по делу, Лу сама говорила. Йонас хотел отвернуться, но Энн ему не дала. Свободна ладонь коснулась острых скул парня, погладила щеку с нежной материнской любовью. Их глаза встретились, и в груди парня сдавленно заныло сердце. Глаза мамы Лу были наполнены слезами, но как будто бы уже долгое время, и слезы эти никак не проливались. — Ты не знаешь, где она, дорогой, — голос мадемуазель Рид больше походил на шепот, — я не знаю, где она. Никто не знает. Возможно, ее уже нет в живых, а возможно, она скрывается… Но с каждым днем я все лучше понимаю, что она уже не вернется, не придет ко мне. И каждый раз мне все больнее и больнее, — одна ее рука все еще сжимала ладонь Йонаса, другая — переместилась парню на грудь. — Но послушай, что я тебе скажу. Пока ты чувствуешь боль утраты, пока ты чувствуешь ее своим сердцем, — Энн аккуратно похлопала Йонаса по груди, — значит, ты не потерял своего человека до конца. Значит, частичка его еще живет в тебе. И ты чувствуешь, как она бьется вместе с твоим сердцем. Бьется и продолжает жить вместе с тобой, — слезы покатились по сухим желтым щекам женщины, но она, не замечая их, продолжала, — не надо тратить свою молодость, свое время на переживания о том, чего или кого у тебя нет. Думай о том, что есть и что с этим делать. Мне уже незачем, — женщина сделала короткую паузу, проглатывая слезы и закрывая глаза. Ресницы ее подрагивали. — Я дважды овдовевшая женщина. Мать, которая потеряла своего единственного ребенка. Мне уже незачем, — еле слышно повторила она. Повисла тишина, нарушаемая мерным стуком настенных часов. — Но ты, — глаза женщины открылись, и Йонас поразился этому взгляду. Полный отчаянной, почти безумной решимости. — Ты еще молод. Ты столько всего можешь увидеть, столько узнать! Столько жизней еще сможешь спасти, когда выучишься на кардиохирурга… Энн Рид замолчала, отстраняясь от Йонаса, встала и медленно, едва не упав на ватных ногах, поплелась на кухню. — Сделаю нам чай, — сказала она, и в ее голосе прозвучала прежняя, даже немного пугающая веселость. — Ты там какие-то конфеты дорогие привез, вкусные наверное. — Мадемуазель Рид, постойте, — Йонас порывисто вскочил к маме Лу и заключил ее в объятия. Такие крепкие, что женщине казалось, что ее кости вот-вот хрустнут, — эти слова… Их я должен был сказать вам, а не наоборот. Йонас сжимал в объятиях женщину все сильней и сильней, а когда его взгляд пересекся со взглядом малышки Лу, весело подмигивающей с мотоцикла из покрышек, пелена, заполонившая глаза хилера, прорвалась как плотина. Он стиснул хрупкую Энн сильнее и спрятал в ее надушенном шарфе свои слезы, надеясь, что не слишком сильно сотрясается в рыданиях. — Спасибо. Спасибо вам, — наконец сказал он, успокоившись, отступив от женщины. Энн Рид похлопала парня по спине, обошла, проходя на кухню. Йонас остался стоять на месте, не в силах отвести помутневший взгляд от детской фотографии.