Безвозвратно время уходит, Людей навсегда забирая, И память об этом с собою уводит, В истории всё оставляя. История помнит каждый наш шаг, Как каждый из нас по дороге шагает, И потом, словно мстительный маг, В прошлое всё превращает. Когда-то и наше время Будущим было далёким, А позже, спустя долгие годы, Навек станет прошлым глубоким. Лишь в памяти этот останется миг, Перед тем, как с нами исчезнуть, Будто света кратковременный блик, Упавший в тёмную бездну. И нам же пора запомнить, Что память хранить мы должны, А те, кто прошлого своего не помнит, Будущего досель лишены.
***
Двадцать первый век. Полнейшее падение морали, политическая неразбериха и неуважение к истории как во всём мире, так и в пределах Руси-матушки. За века Россия очень изменилась, но, в то же время, она доколе является самой большой и непобедимой страной, как двести и тысячу лет назад. Народ её также не изменился, за исключением того, что люди стали менее нравственными, как, впрочем, и во всём мире. Единственное, что не всё общество стало таким и оставались те, кто по сей день опирался на мораль, но таких становилось всё меньше и меньше. Что толку говорить о безнравственности… Лучше сразу увидеть её на конкретном примере. Взять, к примеру, Александру Константиновну Николаеву. Обыкновенная одинокая женщина, но такая, не то чтобы злая, но весьма неприятная особа. С соседями вечно ругается, нигде не работает, а живёт лишь на деньги, которые ей платят за попечительство, ранее за опеку, над её племянницей, которая ей, собственно, вовсе никакая не племянница. Откуда вообще эта девчонка свалилась на её голову? В один прекрасный день, пятого апреля 2007 года кто-то оставил под дверью Александры Константиновны новорождённую девочку. Ни записки, ни метки — ничего не было, лишь серебряный крестик на шее. Что за ребёнок и тем более кто его оставил — неизвестно. Николаева, обнаружив её, сразу взялась звонить брату, который жил за границей. От него она узнала, что недавно у его жены умерла какая-то родственница, а у той была маленькая дочь — Ольга Сергеевна и что скорее всего это та самая девочка. Он посоветовал сестре оформить над ней опеку, чтоб получать деньги. Так Александра Николаева и сделала, правда воспитанием несчастной девочки не занималась, а по достижении года отдала её в детский сад, а позднее в школу. И вот, собственно, живёт у неё Ольга уже семнадцать лет, но всё резко изменилось в один самый обыкновенный день. Семь часов утра. Солнце медленно поднималось из-за горизонта и окуталывало подмосковный город теплом и светом. В окнах домов отражались розово-персиковые облака. Солнце проникало во все здания, в том числе в дом Александры Константиновны Николаевой, в комнату на чердаке дома. Тонкий свет проникает сквозь занавески и заливает окутанное тишиной небольшое помещение, в котором находится стол, шкаф, подвесное крело и кровать, на которой спит Оля Николаева, та самая, о которой я, мой дорогой читатель, и говорила. Лежит она не вдоль кровати, а поперёк, раскинув при этом руки, подушка её куда-то набок, а одеяло вообще валяется где-то на полу. Тишину эту разрывает резкий звон будильника. «Да будь оно проклято!» — подумала про себя семнадцатилетняя Оля, пытаясь с закрытыми глазами найти на тумбочке будильник. Отчаянные попытки оказались безуспешны, ей пришлось открыть глаза и встать, чтобы отключить этот ненавистный будильник. После чего она вновь легла на кровать и закрыла глаза. Послышался глухой стук в дверь и неприятный женский голос: — Чего удумала? Вставай быстро, дура! — Да встаю, встаю! — недовольно отозвалась Николаева, морщась. Она тут же соскочила с кровати и раскрыла окно, ведь в комнате было достаточно душно. Прохладный мартовскмй воздух сразу же ворвался в помещение. Причесав свои чёрные, как смоль, короткие густые волосы и подкрасив губы яркой помадой, девушка повернулась к шкафу, где на вешалке отыскала чёрные джинсы и белую блузку, которые тотчас же надела и, быстро скидав нужные учебники и тетради в сумку, вышла из комнаты. Завтракать она не стала, а сразу прошла в прихожую, где надела ботинки и куртку, и отправилась в школу, которая была в пяти минутах ходьбы. Школу Ольга ненавидела всем сердцем, хотя любила ли она что-то вообще? Кажется, она испытывала ненависть ко всему миру, опять же по причине такого грубого обращения её попечительницы, которая постоянно обзывала её «дурой» и кричала. — Оля! Ты так и не начала заниматься! — с недовольством, вскрикнула отличница Марина Галкина, которая заметила Николаеву в коридоре школы. «Опять эта надоедливая тварь…» — подумала про себя Ольга. — Отстань! — проворчала она и отвернулась. — Ну нельзя же так, экзамены ведь через два месяца. — А тебе-то что? — равнодушно отозвалась Оля. — Слушай, думаешь мне оно надо? — одноклассница заговорила уже спокойнее. — Анна Васильевна мне поручила, чтобы я лично занялась тобой. Ты как сдавать-то будешь? Николаева закатила глаза. — Спишу, — пробурчала она. — Чего ты спишишь? Сочинение? Ты ведь даже «Войну и мир» неудосужилась прочитать, а там, между прочим, и по истории много чего, например, исторические личности, а также прототипы этих самых личностей. Вот говорят, что образ Андрея Болконского вдохновлён одним из Волконских или героем Отечественной войны — Петром, или декабристом — Сергеем… — начала свою тираду Марина, но тут Ольга уже не выдержала и вскричала, что окружающие обратили внимание на них: — Да плевала я на твоего Болконского! И на Волконского! И на тебя плевала, Галкина! — она, сжимая кулаки от злости, развернулась в сторону от отличницы и быстрым шагом пошла в класс. Николаева зашла в класс и кинула сумку на последнюю парту первого ряда, за которой сидела. Она, опустившись на стул, начала доставать учебник и тетрадь по математике, которая была первым уроком. — Привет, Николаева! — послышалось сбоку. Оля повернула голову, ей рукой махала Светочка — её одноклассница, которая всё пыталась вызвать Олю на общение, но, увы, ей это всё никак не удавалось. — Пока, блин, — с нескрываемой злостью, отозвалась она. В класс вошла Марина Галкина — маленькая, светловолосая девчонка, которой внешне можно было с трудом дать семнадцать лет. Её очередное появление ещё больше внутренне взбесило Ольгу. Она, сделав вид, что не видит её, взяла свой телефон и уставилась в него, чтобы только не видеть эту надоеду. — А вот и наша отличница! — воскликнул с третьей парты Костик. Большим умом он не отличался, как, впрочем, и дисциплиной. — Слушай, Маринка, дашь списать сегодняшнюю домашку? — Пятьдесят рублей один пример, — со злой усмешкой, ответила отличница, доставая учебник. — Ну и наглая же ты, Галкина! — Даже не сжалишься над тупицей? С него ещё и деньги просить, — ехидно проговорила Николаева, не поднимая взгляда с телефона. Костя густо покраснел и, с ужасом, покосился на Ольгу. — А ты помяни моё слово, Николаева, когда на экзамене будешь сидеть как дура оттого, что ничего не знаешь! — вновь послышался строгий голос Марины. — Сегодня, значит, после уроков в кабинете истории у нас с тобой занятие. — Да пошла ты подальше! — Я-то пойду, дорогая, и примяком в МГУ, — Галкина подошла к ней и, чуть облокотившись на её парту, произнесла уже тише: — А вот куда ты пойдёшь, когда экзамены завалишь? А если не будешь заниматься, так оно есть завалишь! — она отошла к своей парте. — От-вя-жись, — намеренно растягивая слоги, проговорила та. — Да ну, Оль, ты чего? Бесплатно ведь предлагает! — восторженно прокричал Сашка — сосед Костика по парте, такой же разгильдяй, как и его дружок. — Никто не виноват, что ты, как и я, выбрала историю и литературу. А если не придёшь, я пойду к директору. Неожиданно в класс вбежал Алёшка Колесников. Он остановился у первой парты, упал на колени перед отличницей Мариной и жалобно заговорил: — Галкина, спасай! Анастасия Александровна убьёт меня! Она сегодня должна меня спросить, а я ж ничего не сделал! — А это мои проблемы? — с иронией, спросила Галкина. — Ты куда сам-то смотрел? — Забыл! Забыл, милая Мариночка! — Какая я тебе милая?! — отличница демонстративно отвернулась. — Маринка! — завыл Алёшка. — Умоляю тебя, помоги! Я тебе шоколадку потом принесу. Правда принесу! Клянусь тебе! — На! — Марина кинула тетрадь в лицо Алёше. — Пять минут у тебя, до начала урока. Как вы меня бесите все… Быстрее бы уж закончить этот год, — она, тяжело вздохнув, закатила глаза. Оля подняла глаза на одноклассницу, в её мыслях сейчас же пронеслось: «Бесите? Быстрее бы закончить? Это ведь ровно мои же мысли. Понимаю тебя, Галкина… Но и ты бесишь меня также, как и они!» — Святая женщина! Через три минуты Колесников, списав всё, вновь упал на колени перед отличницей и, протягивая ей тетрадь, также жалобно заговорил: — Марина Ивановна, как же я благодарен тебе. — У тебя от страха последний ум вышибло? — она грубо вырвала свою тетрадь из рук одноклассника. Скоро в класс вошла учитель. Симпатичная такая женщина лет тридцати пяти, темноволосая, худая и высокая. — Здравствуйте, Анастасия Александровна! — послышалось с нескольких парт. — Здравствуйте 11«А». Впрочем, милый читатель, думаю, нет смысла писать о том, как прошла математика, за ней обж, после обществознание, далее география, следом право, а потом, ненавистные Ольге, история и литература, перейдём сразу к внеуровчному занятию, на которое Оля всё-таки пошла, ибо к директору ей не хотелось. — Заходи, заходи! И за первую парту, — каким-то учительским тоном, проговорила Марина. — И долго ты будешь меня тут мытарить? — Зависит от тебя. Для начала проверим твои исторические знания, ну азы, так сказать — я тебе говорю событие, а ты мне год. «Как ты меня достала», — подумала Оля, демонстративно закатив глаза. — Ну начнём, для начала: дата основания Руси. — Ты меня совсем за тупую считаешь? — Если умная — отвечай. — 862 год. — Так, так, ледовое побоище? — 1242 год, это ж легко. — Легко, говоришь? — протянула Галкина, хитро улыбнувшись. — А месяц и день тогда скажи. «Месяц и день? Всмысле, Галкина, ты чего творишь?! Мы так не договаривались! Так, так, весной это было… Вроде, апрель. А день?» — думала она. — Э… Эмм… Апрель, кажется, а день… Да без понятия. — Девятнадцатое апреля, пятое по старому стилю. Так-с, продолжаем, смутное время, назови годы. — Что? Откуда мне знать такие глупости? — А говорила умная… 1598–1613 годы. Идём дальше, Отечественная война в каком году была? — О, ну это я знаю! Это легче лёгкого, — Николаева, с гордостью, улыбнулась и, с энтузиазмом, проговорила: — 1941–1945 годы. Галкина подошла к ней ближе и громко произнесла: — Неправильно, Николаева! Я сказала не Великая Отечественная, а Отечественная. «Блин, а такая что, была?! Думай, Оля, думай! А, точно! Девятнадцатый век ведь!» — В 1812 году! — Теперь верно. А дату бородинского сражения назови, год уже есть. «Что за сражение? Блин! Когда?! А, это же, вроде, то, о котором Лермонтов писал! 1812 год, а день и месяц… Чёрт! Да когда же?! Вроде, это было летом, но какой месяц и день… Блин! Блин!» — Эээ… Ну летом, вроде. — Что летом? — Сражение летом было… Бородинское которое. — Да, по старому стилю летом, ну а точная дата? «Значит — это конец августа, по старому стилю…» — В конце августа. — Ты на экзамене так и напишешь: бородинское сражение было в конце августа, — тон отличницы со спокойного быстро превращался в укоризненный. — Да ну не знаю я число! — Прочитала бы «Войну и мир» — знала бы! Там Толстой как раз пишет об этой войне подробно очень и не только об этой войне. — Да не собираюсь я твою эту дрянь про дуб читать! — Не перебивай меня! И это не про дуб, это замечательное произведение, гениальное! Универсальный аргумент на все сочинения. А бородинское сражение было двадцать шестого августа 1812 года по старому стилю и седьмого сентября по новому. Лермонтов тоже писал об этом, его стихотворение «Бородино». — Слушай, а когда мы перешли к литературе? — Они с историей слишком связаны, и ведь литературу ты тоже сдаёшь. Да продолжим, восстание декабристов, назови год, — недовольно проговорила отличница и грозно добавила: — Хотя бы! «Так, так, это тоже, вроде, девятнадцатый век. А год… Год… 1826, вроде?.. Двадцать шесть, где-то оно есть, кажется 1826… Определённо!» — Декабрь 1826! Марина испуганно покосилась взглядом на Ольгу и тихо, с ужасом, произнесла: — Ты не пугай меня так больше… — Что! Опять неправильно? Галкина отрицательно покачала головой. — Ну а какой тогда?! — Я так понимаю, день спрашивать даже не стоит… 1825 год, двадцать шестое декабря или четырнадцатое по старому стилю. В этом году двести лет будет, памятная дата. — Ну вот, я же и думаю, что двадцать шесть где-то точно было! — Слушай, ты меня так до приступа доведёшь со своими знаниями… Вот что, я сейчас принесу одну книгу из библиотеки, подожди минут пять. — Окей, окей, можешь не торопиться, — ехидно произнесла Николаева, смотря, как уходит отличница. Она тут же схватила свою сумку и выбежала в коридор, оттуда на лестницу, а следом на улицу. Когда Марина вернулась, естественно, Оли уже не было в классе. Она выглянула в окно и увидела, как его нерадивая одноклассница довольная идёт к воротам школы. — Ольга! — строго крикнула Галкина, распахнув окно и едва не вывалившись в него. — Стой, негодница! Та резко остановилась и оглянулась на школу. — Счастливо оставаться, отличница! — Николаева пронзительно расхохоталась, на всю улицу. — Передавай привет своим декабристам! А то ж, кроме тебя, их никто и не вспомнит! — она, с издёвкой, улыбнулась, помахала ей рукой и направилась к выходу с территории школы. — Ещё вспомнишь меня! Так оно есть вспомнишь! Двоечница! — крикнула ей вслед Марина и захлопнула окно. «Ну, ну! Ещё вспоминать таких как ты, больно надо мне оно!» — подумала Оля, когда ветер донёс до неё последние слова отличницы. Когда Николаева вышла за территорию школу, было около четырёх часов дня, и решила она остаток дня отдохнуть, вот тут-то и начались её неприятности… Для начала Ольга пошла на остановку, чтобы сесть там на автобус и доехать до торгового центра. Транспорт пришёл лишь спустя почти два часа. Мелочи у Николаевой не оказалось, поэтому, незахотев возиться со сдачей, она решила проехать бесплатно, но, как на зло, вошёл контролёр и девушка, чтобы её не поймали, выскочила на какой-то остановке, до места назначения она не доехала, но это полбеды! Только спустя минуть десять она поняла, что оставила в автобусе сумку с телефоном и деньгами. Теперь ей точно никуда не поехать. Название остановки ни о чём не говорило, такую Оля точно не знала. Вдруг она вспомнила, что у неё в кармане есть сто рублей, и решила пойти в магазин, чтобы купить воды, а на сдачу как раз уехать отсюда, уже ближе к тому месту, где она живёт. Вроде бы, и ничего страшного, но, пока Николаева шла от магазина до остановки, заметила, что за ней идёт какой-то подозрительный мужчина во всём чёрном. Она решила проверить, точно ли за ней он идёт и прошла остановку, затем перешла на другую сторону улицы. Этот человек точно шёл за ней. Убедившись в этом, Николева резко побежала. Куда уж она бежала — это неизвестно ни ей самой, ни вообще кому-либо. Естественно, бежать Оля устала и остановилась, убедившись, что её никто не преследует. Она допила оставшуюся воду, бросив пустую бутылку на землю, огляделась, где находится и ужаснулась. Уже темнело, облака на западе окрасились в оранжево-жёлтый цвет, а восток уже поглотила тьма. В окнах десятиэтажек, что стояли поодаль, отражалось солнце, а за ними было темно. Рядом с высокими домами, было много старых одноэтажных, будто заброшенных, домов. Не было ни души, за исключением нашей путешественницы. Николева, с ужасом, глядела на всё окружающее, глухомань — одним словом. Она присела на старую скамейку, чтобы чуть отдохнуть после пробежки. «Где я? И как мне выбраться отсюда? Что мне теперь делать? А всё из-за того идиота! Чего ж ему надо было…» — только и было в её мыслях. — Заблудилась, Ольга Сергеевна? — сбоку послышался зловещий низкий женский голос. Оля, с ужасом, повернула голову вбок. Рядом с ней на лавочке сидела женщина в тёмном плаще, лицо её было прикрыто капюшоном.