Подчиняя огонь

      Музыка резко прекращается.       — Нет, это плохо! — кричит через всю арену Эймонд. Люк от неожиданности останавливается, почти падая назад, но удерживаясь на ногах. Хотя пара новых синяков вполне вписались бы в общую картину. — Связка никудышная! И я говорил тебе про комбинированное вращение, а ты снова делаешь либелу. Зачем?!       — Потому что комбинированное вращение надо на конец, — устало шипит Люцерис, подкатываясь ближе. Он проводит ладонью по волосам, смахивая пот с кудрей. — Зачем здесь комбинация после тройного акселя? Слишком тяжело.       — Это твоё тело слишком слабое.       — Это ты хочешь невозможного. А регламент никто не отменял, дядя.       Эймонд прыскает, закатывает глаза, но ничего не говорит. В этот раз перепалка за Люком. Алисента, которая молча стоит за бортиком, вновь включает музыку на колонке, позволяя начать программу заново. На льду снова Принц.       Они действительно делают это. Они ставят две программы, связывая их друг с другом историей и элементами. Люк счастлив в те минуты, когда думает об этом. Когда понимает, что его мечта осуществляется. Снова полноценная история на льду. Снова есть возможность быть частью этой истории.       И ему приятно осознавать, что идея оказалась интересной для всех. Эймонд не стал крутить носом, выслушал племянника и поддержал предложением. Как минимум, потому что из этого может получиться что-то дельное и судьи точно оценят. Мама выступила на стороне Люцериса, потому что знает насколько важно для него наполнение и сюжетная составляющая. Но больше всех была рада Хелейна, которая успела за несколько недель набросать с десяток идей для костюмов.       Однако за радостным обсуждение пришли тяжёлые будни постановок и тренировок. Люк чётко осознавал, что ему нужно за два выступления рассказать историю о заточённом принце и драконе, который охраняет его. В короткой программе ему нужно быть лирическим героем, печальным и обречённым на вечное одиночество, несмотря на своё положение и титул. А в произвольной — жестоким, требовательным, до безумия влюблённым в своего принца, желающим буквально его съесть. Два образа, которые связать не так уж и просто.       Однако постановка оказалась не такой, как он себе представлял.       На удивление, любая его идея рассматривается. Каскад четверной тулуп и тройной риттбергер? Да, можно попробовать. Прыжок в либелу со сменой ног после акселя? Отличная идея. Попробовать пять четверных прыжков в произвольной программе в первый взрослый сезон? Замечательно, это сильная заявка на успех. Эймонд как будто меняется по щелчку пальцев, когда они выходят на лёд. Не вредничает, соглашается на диалог и предложения. Он сам показывает связки, помогая племяннику вынести образы из головы на лёд и дать им жизнь.       Однако вне катка их отношения словно откатываются назад. Люцерис напрасно думал, что сплочённая работа приведёт к хорошим если не дружеским, то хотя бы приятельским отношениям. Всё получилось как будто наоборот. Эйгон пускает шутки в адрес Люка всё больше, а Эймонд только подстёгивает брата своими одобрительными смешками. Алисента делает вид, что ей не нравится поведение своих детей, однако она никак не останавливает их, позволяя сыновьям и дальше сыпать завуалированными оскорблениями.       — Они тебя просто испытывают, — напоминает Джейс каждый раз, когда терпение брата уже на исходе. — Тебе это воздастся.       Только вот себя он от драки не сдерживает. Скула у Эйгона горела синяками ещё долго.       И честно признаться, Люк не понимает, как ему реагировать и общаться с Эймондом. На тренировках он ему даже улыбается, позволяет себе шутить, даёт право выбора и возможность воплотить задумки в реальность. А дома они снова чужие друг другу люди. И опять дядя не переносит Арракса и ругается с Люцерисом так, что стены трещат.       Как-то Джекейрис пошутил про биполярное расстройство и теперь Люцерис верит в эту теорию всё больше.       Но сейчас он понимает ещё то, что выжат намного сильнее, чем в те дни, когда у него были обычные силовые тренировки на земле. Утром тело перенапрягается на льду, а вечером его голова рассказывается после очередного спора. И с каждым разом программы получаются всё более и более расхлябанными и замедленными, несмотря на своё желание делать их идеальными.       И когда в очередной раз он падает с тройного акселя, моральных сил подняться у него уже нет.       — Сделай триксель ещё раз, — просит Эймонд, когда подкатывается к нему и подаёт руку. Но Люк смотрит с недоверием и поднимается сам, еле держась на дрожащих ногах.       Он заходит на очередной тройной аксель через несколько секунд, делая широкий разгон через всю площадку. В этот раз он получается хорошим, даже вполне себе с приличной высотой и полными вращениями. Не идеальный, да. Люк даже спорить с этим не будет. Потому что аксель для него — самый сложный из прыжковых элементов. Ему проще сделать несколько четверных флипов, чем вставить качественный триксель себе в каскад. И сейчас он, не услышав никакого комментария, словно по наитию делает ещё один, а потом ещё один. Каждый последующий то хуже, то лучше предыдущего. Последний совсем никудышный. Люцерис почти сваливается с оси и врубается в бортик, пытаясь восстановить дыхание.       Эймонд за его спиной молчит, даже не слышно, как скользят его потрёпанные коньки. Тишина затягивается, и Люк спустя время всё же оборачивается, прижимаясь бёдрами всё к тому же бортику. Смотреть в глаза больше не хочется. Но в голове всплывают воспоминания того, как пару недель назад дядя позволил себе пустить простую, лёгкую шутку и самому с неё рассмеяться. Момент портит следующее воспитания о том, как в тот же вечер Эймонд вполне себе с интересом поддерживал разговор с Эйгоном о том, как быстро бы наваляли Люку, будь он в хоккее, а не в фигурном катании. Становится снова не по себе.       — Почему ты не прыгаешь прыжки с риппоном? — вдруг спрашивает Эймонд. Он подкатывается ближе, но дистанцию между ними сохраняет.       — Что? — удивлённо переспрашивает Люк, хлопая своими большими глазами.       — Ты головой о бортик приложился? Я спрашиваю, почему ты не прыгаешь прыжки с поднятыми руками? Так ты теряешь несколько важных баллов. В твоём случае они необходимы.       Люк смотрит в чужие холодные глаза и не знает, что и сказать. Потому что он думал, что дядя знает о его проблеме. Или как минимум его оповестили об этом. Потому если это не так, то очевидно, что ломаются все планы на будущий сезон. И из-за этого Люцерис в момент чувствует себя провинившимся. Как будто это он виноват, что не предупредил. Словно скрыл этот факт из-за корыстных целей. Поэтому, поддавшись эмоциями, тут же отводит взгляд, почти стесняясь своего сломанного крыла.       — Я не могу так прыгать, — тихо говорит он, складывая руки на груди, почти обнимая себя.       — Почему?       — Мне... тяжело поднимать левую руку в прыжке.       — Почему?       — А как ты думаешь? — язвительно бросает Люцерис. — Ты же видел татуировки. На мысль это не натолкнуло, нет?       — На какую?       — На мысль о том, что у меня травма, и они перекрывают шрамы!       Эймонд удивлённо дёргает бровями и заметно, как двигается повязка. Он молчит, но вдруг осматривает племянника совершенно по-другому, как будто видит его впервые. Конечно же, взгляд задерживается на плечах, которые скрыты тканью тренировочной одежды. Тень недоверия проскальзывает в здоровом глазе. И это скорей из-за того, что он сам не понял то, как не заметил чужую травму.       — Попробуй прыгнуть тулуп с риппоном. Я посмотрю.       Люцерис закатывает глаза, но отрывается с места, вновь заходя на новый полукруг для тройного тулупа. Морально он уже готов к худшему и не удивляется, когда оно случается. Потому что левое плечо сводит дичайшей судорогой, стоит ему только поднять руки в коротком полёте. Это настолько больно, что на мгновение темнеет в глазах и Люк теряется в пространстве. Прыжок смазан, а он падает на лёд, неприятно ударяясь коленками и локтями.       Его забытый кошмар снова с ним. Он зажмуривается до ярких пятен перед глазами, считая про себя до десяти. Боль, от которой немело плечо, сходит постепенно на нет, оставляя после себя неприятное ощущение. Мышцы словно растянуты и постоянно хочется хвататься за больное место, чтобы хоть немного снять напряжение. У Люка больше нет сил, чтобы подняться. Он так и сидит на льду, прикрыв глаза. Слышит, как скользят чужие коньки. Дядя оказывается рядом.       — И как долго ты собирался молчать об этом? — бросает Эймонд. Но в голосе скорее не злость, а... озадаченность. Он явно озадачен тем, что увидел.       — Я думал, что ты знаешь.       — По-твоему, я должен знать о тебе всё?       — Это должен, — фыркает Люцерис. — Ты мой тренер. И о травмах нового подопечного стоило бы поинтересоваться.       На это Эймонд только поджимает губы, но ответить ему нечего. Его косяк.       Люк пытается поднять, но неприятная боль снова пробивает тело. Даже вымученный вздох срывается с губ. Он почти валится обратно на лёд, однако чужие руки успевают его поймать. Эймонд дёргается навстречу скорее рефлекторно. Касается ладонями плеч и талии, удерживая племянника на месте, а тот в свою очередь цепляется в ответ. На одно мгновение они замирают в такой позе. Люцерис выдыхает шумно и отстраняется, поднимая взгляд. На него же смотрят чуть нахмурившись.       А ещё с понимаем. Эймонд знает, что такое травмы.       — Эй! — разносится с того конца арены. Они оборачиваются на голос. А там Рейнира, за спиной которой притаились детишки из младшей группы. Алисанта стоит рядом, уже держа вещи в руках. Ей тут делать больше нечего. — Ваше время вышло! Освободите лёд.       — Тренировка окончена, — тут же говорит Эймонд, заставляя Люка обернуться обратно к дяде. — Кстати, сегодня у тебя примерка костюмов. Хелейна должна уже ждать тебя в холле.       — До завтра, — сухо бросает Люцерис. Хочется поскорее уйти отсюда.       Рейнира же немного смягчает его настроение, коснувшись губами щеки и шепнув о том, что он у неё молодец. От запаха маминых духов и нежных прикосновений становится легче. Плечо затихает подозрительно быстро. Но Люк знает, что это не предвещает ничего хорошего. Если заныло однажды, то будет болеть постоянно. И мысленно он уже вспоминает, где в вещах завалялась аптечка.       Травме больше года. Она неприятная и с дерьмовыми последствиями. Ведь ему нравилось исполнять риппон в прыжковых элементах. В мужском одиночном катании мало тех, кто делает такое. Ему же важна и эстетическая наполненность. К тому же это приносило хорошие баллы, которые иногда решали исход золотой медали. Теперь же его максимум — это тано. Одна поднятая рука и половина возможных баллов. Не густо.       И он до сих пор не может понять, почему плечо его не беспокоит, когда он исполняет движения руками при вращениях или на дорожке шагов. Наверное, это происходит, потому что такие моменты его тело полностью подчиненно голове и всё получается более чем хорошо. Но стоит конькам оторваться ото льда, так плечо словно пробивает острая стрела. Рейнира предположила, что это связанно с нагрузкой. В момент прыжка мышцы напрягается в несколько раз сильнее, чем при других элементах. И именно такого скачка его тело не может выдержать, несмотря на физическую подготовку.       Осознавать это Люку больнее всего. Он касается своего плеча у зеркала в раздевалке, очерчивая то место, где под слоем краски скрыт шрам после операции. Его не видно, если специально не всматриваться. Но ему даже смотреть не надо. Найдёт даже с закрытыми глазами. И от этого снова становится не по себе. Поэтому быстро натягивает на себя толстовку, стараясь отогнать плохие мысли.       Однако они нагоняют его уже в машине Хелейны с очередным приступом боли. Люцерис лезет к себе в рюкзак, но там ни одной таблетки в пластине. И он обессилено опрокидывается на спинку переднего сидения, прикрывая уставшие веки.       — У тебя есть обезволивающее? — тихо спрашивает Люк, поворачиваясь в сторону тёти.       — Глянь в бардачке. Должна где-то валяться аптечка.       Люцерис с позволения лезет туда. И действительно находит аптечку с хорошим обезболивающим препаратом. Должно быстро помочь. Тянется, чтобы убрать таблетки обратно, как случайно натыкается на небольшую рамку со старым фотоснимком. Улыбка скользит по лицу. Таскать что-то подобное с собой вполне в духе Хелейны.       Ему здесь десять. И остальные выглядят куда моложе. Они все собрались в столовой дома, а на фоне виднеется украшенная ёлка. В их стране не празднуют Рождество в таких масштабах, как во всём остальном мире. Вместо этого у них День Семерых. По традициям он схож с христианским праздником, однако различия заметны. Люк как сейчас помнит то, как в детстве они ставили ёлку и украшали её не омелой или разноцветными игрушками, а цветами и лентами, которые символизировали лики Семерых. Вместо рождественского венка — фонарь Старицы. Его устанавливают в каждом доме и не тушат на протяжении целой предпраздничной недели. Следить за фонарём — любимое занятие Люка из детства. Потому что обычно после давали конфеты за старание.       Он вспоминает об этом времени с теплом, бросая взгляд на каждого, кто есть на фотографии. Они ещё все в обнимку, Визерис ещё может ходить, Эймонд ещё с целым глазом. Люк засматривается им. Он здесь тоже юн. Только-только начинает свой путь на взрослом уровне, а Люцерис ещё восхищается им и верит в то, что они друзья.       До драки чуть больше двух лет.       — Как-то нашла эту фотку в библиотеке, — поясняет Хелейна, замечая, как племянник заинтересованно рассматривает снимок. — Хочу в мастерской поставить, но всё забываю достать.       — Она такая... уютная.       — Да, это уж точно. Сейчас такую не сделаешь.       Люк криво усмехается. Да, сейчас их семейные ужины похожи на ночные кошмары, нежели на какое-то уютное времяпровождение.       Если признаться, ему обидно, что всё так сложилось. Да, на их отношения сильнее всего повлиял тот случай. Однако и до этого всё было не гладко. Последний совместный год они все жили как на пороховой бочке, забыв о весёлом детстве, в котором было много чего хорошего. Но чем больше случалось между ними ссор, тем очевиднее становился разлад. И, по всей видимости, в какой-то момент держать обиды в тени больше не осталось сил. Алисента открыто презирала Рейниру за беспорядочные связи и её брак с собственным дядей, пусть он и не был узаконен на уровне государства. Рейнира в свою очередь насмехалась над подругой за её попытки сделать из детей великих фигуристов и наконец-то заполучить свои золотые медали.       Люк прекрасно помнит то, как им — маленьким детям — приходилось вариться в этом. И вся неприязнь двух хозяек дома передавалась им. Они не понимали где ложь, а где правда. Да, он задавал вопросы, спрашивал, но мама вновь говорила о чужой одержимости золотом и отмахивалась. А о другой позиции ему не рассказывали. Сейчас, будучи уже взрослым и со своей головой на плечах, может сказать о том, что им просто не оставили выбора.       — Ты сегодня какой-то замученный, — замечает Хелейна, когда они уже оказываются в мастерской. Она крутится вокруг него, подкалывая ткань в тех местах, где нужно подшить.       — Да я так, — отмахивается Люцерис, поджимая губы. — Тренировка тяжёлая была.       — А что бывают лёгкие тренировки? — усмехается девушка.       Он почти забыл о том, что когда-то и Хелейна стояла на коньках. Алисента и из неё хотела сделать чемпионку, которая смогла бы превзойти достижения Рейниры. Но к сожалению — или к счастью — ещё на юношеском этапе Гран-При тётушка получила тяжёлую травму бедра, после чего наотрез оказалась выходить на лёд и занялась совершенно другим делом. И она единственная из всех детей этого дома, кто по-настоящему счастлив.       — Может, стоило остановиться на первом концепте? — спрашивает учтиво, слегка отходя в сторону и рассматривая племянника в костюме для произвольной программы. Люк оборачивается к зеркалу, разглядывая себя. Сейчас на него смотрит дракон.       Ему нравится то, как получается. Нижняя компрессионная кофта черного цвета усиливает красный цвет верхней лёгкой полупрозрачной шифоновой рубашки. Объёмные рукава красиво расшиты по обшлагу сияющими стразами, однако это не выглядит вульгарно. Скорее они придают огня образу. Но больше всего ему нравятся элементы, которые имитируют чешую. Они пришиты на стойку воротника и перчатки, которые Хелейна сделала для костюма сама. Всё это в сочетании с чёрным поясом и чёрными классическими для фигурного катания брюками смотрит очень гармонично.       — Нет, мне очень нравится, — улыбается искренне Люк, касаясь пальцами яркого костюма. — Я о таком и мечтать не мог.       — Ну, мне есть, куда расти. Но я рада, что тебе нравится. Кстати! — девушка мечется в сторону своего рабочего стола. И оттуда достает небольшую коробочку. — Пришел венец, который мы заказывали для короткой программы.       Люцерис спускается с небольшого подиума и подходит ближе. Хелейна позволяет ему открыть посылку, чтобы первому коснуться украшения. Оно представляет собой небольшой позолоченный круг с разным тиснением. Слишком тонкий и лёгкий для программы. Ведь спадет при любом прыжке или вращении. Но тут же взгляд цепляется за аккуратные заколки, с помощью которых можно будет закрепить венец на голове. И такое внимание поражает.       — Он, наверное, слишком дорогой, — выдыхает поражённо Люк, примеряя украшение. В его темных вьющихся волосах он выглядит так прекрасно. Но душа его болезненно ноет. — Я не смогу за это с тобой расплатиться.       — Даже не думай об этом, — Хелейна приобнимает его за плечи, рассматривая образ племянника. — Я всего лишь делала свое любимое дело.       — Но Эймонд сказал...       — Эймонд много чего говорит. Научись иногда его не слушать.       Внутри зудит. Ему хочется спросить о том, как подобраться к Эймонду. Потому что в таком ритме долго работать не получится. Согласие должно быть не только на льду, но и вне катка. Где это видано, чтобы тренер ненавидел своего ученика? О каких результатах тогда можно говорить? Вот и он понимает, что ни о каких. А побеждать ему хочется. И Люцерис готов наступить себе на горло, попытаться найти подход к чужой душе, лишь бы это пошло на пользу.       — Хел, — тихо зовёт Люк, когда девушка отходит и делает какие-то пометки в своём ежедневнике. Она на него не смотрит, но видно, что внимательно слушает. — А что было... было с Эймондом после... О, Седьмое пекло!       — Я поняла тебя, — серьёзно говорит она. Тишина между ними затягивается и Люцерис видит, как чужое лицо хмурится. Тень ложится между чужих светлых бровей. Глаза же бегают по поверхности стола. Как будто Хелейна хочет что-то сказать, но всё никак не решится. — У него была депрессия. Не сразу конечно. И не думаю, что она прекратилась сейчас. Но я помню... помню, как ему было плохо.       Она отходит от стола, откладывая ручку. Каблуки её туфель звонко стучат по светлому паркету. Люк следит за ней, но не смеет сесть рядом на диванчик. Видно, как ей тяжело. Не поднимает глаз, губы поджаты. Да, она любит своих племянников так же сильно, как любит своих маленьких детей. Но братья для неё роднее всего. В особенности Эймонд, который был для неё много лет единственной поддержкой и опорой. И выбирая между племянниками и им, Хелейна выберет второе и не пожалеет о выборе. Только вот головой понимает, что поговорить об этом нужно. Пора уже кому-то решить эту проблему. И это должен сделать именно Люк.       — Они долго надеялись, что получится восстановить глаз. Готовы были все деньги мира отдать, — тонкие пальцы тянутся к бархатной сумке, доставая оттуда сигареты. Щёлкает зажигалка. Комната наполняется дымом. — Но врачи ничего не смогли сделать. Тогда-то и началось... Он стал плохо спать, почти не разговаривал и не выходил из комнаты. У матери начались припадки, и она сама отказывалась с ним говорить. Её тоже можно понять, но тогда... тогда я единственная, кто постоянно сидела у него под дверьми.       Люк опускает взгляд, моргает часто, а после и вовсе прикрывает глаза. Под веками вспыхивают картинки того, как маленькая Хелейна сидит на полу в тёмном коридоре, говорит о своих любимых жуках и пауках, а там, в тёмной комнате, лежит Эймонд. Замученный, исхудавший, потерявший надежду. Самому становится скверно. Губы дрожат и Люцерис прикусывает нижнюю, чтобы не издать какой-нибудь лишний жалкий звук.       — Мать плотно занялась Эйгоном. Своей последней надеждой. А Эймонд... запил, — сигарета тлеет в чужих руках. Хел тушит её в пепельнице и достаёт новую. — Запил и закурил, лишь бы справиться с чувством вины.       — Вины?!       — Ага... Он сам мне рассказал об этом как-то. Чувствовал, что подвёл мать. Подвёл страну. Даже отца. Ты видел его тату?       — На предплечье? — тихо спрашивает Люк. Видел пару раз рисунок. Змея, обвивающая руку. Красиво. И тогда ему казалось, что даже символично. Подходит под характер.       — Ага... Под ними же шрамы.       В этот раз он всё же вымученно стонет, чувствуя, как предательски горят щёки. Становится неприятно.       — После того, как мы его вытащили, мать долго сидела рядом и плакала. Клялась больше не отталкивать, пообещала всегда быть рядом. Но по итогу просто записала его к психологу. Ходил Эймонд к нему долго. Да вроде и сейчас их общение продолжается. И вроде бы... Эймонду стало лучше. Это кстати ему на терапии предложили вернуться в фигурное катание, но в другом амплуа. Получилось вроде бы неплохо. Как думаешь?       Ничего он не думает. Ему казалось, что это его жизнь была не сахаром в годы после случившегося. Постоянные кошмары, собственное непринятие, проблемный сезон, который был наполнен хейтом, а потом ещё и всё усугубилось травмой. Но как оказалось, не ему одному было дерьмово. А теперь две искалеченные души встретились и хотят добиться какого-то результата без разговоров и объяснений. Глупо было надеяться, что все разрешиться само по себе. Такое не забывается.       — Что мне делать? — спрашивает Люк, присаживаясь всё-таки рядом.       — Пока ничего. Ваше общение продолжается всего месяц. И не думаю, что оно наполнено чем-то светлым.       — В том-то и дело. Знаешь... на льду наше общение не такое, как дома. Там Эймонд спокойнее что ли. Не такой... дева.       Хелейна вдруг смеётся в голос с этой астрологической шутки. У её брата скверный характер не потому, что его родили в начале сентября, а потому что так воспитали. Но ей нравится такая мысль. Она уверена, что Эймонд оправдывался бы этим.       — Да, он бывает разным. Дома слишком много народу. Мама, Эйгон, иногда дедушка заезжает. А теперь и вы вернулись. Оскорбления и такое поведение — это всего лишь защита. На льду же ему стесняться некого. Там он сильнее любой насмешки.       — Он нас стесняется? — удивлённо переспрашивает Люцерис.       — Да. Мне казалось, что это очевидно. Он стесняется того, что теперь не идеальный. Как он всегда вас назвал? Бастардами? А он теперь калека. Вы на одном уровне в его голове. А усмешки в этом случае лишь прикрытие. Пытается делать вид, что ему всё равно. Но присмотрись. Это далеко не так.       В голове словно что-то перещёлкивает. Люк судорожно вспоминает все дни, когда дядя пускал в его сторону шуточки и язвительные комментарии. Чего-то конкретного он не помнит, но вполне осознаёт то, что чужой взгляд не был наполнен радостью или хотя бы злорадством, как это бывает с Эйгоном. Его уцелевший глаз сверкал скорее безразличием и какой-то апатией. Как будто он вынужден поддакивать и говорить это. Как будто это очередной наказ матушки, который он не может не выполнить.       — Просто помни о том, что если бы он хотел тебя убить, то ты был уже мёртв.       — Обнадёживает, — фыркает Люк, складывая руки на груди. Он забывает о том, что всё ещё в костюме.       — Он не ненавидит тебя. Когда-то так и было, но не сейчас. Он зол и расстроен тем, что мать подкинула ему работёнку. Просто прими тот факт, что не он твой главный враг. Опасаться нужно людей с двумя глазами.       Теперь Люцерис не может выбросить эту мысль из головы.       Точно так же, как Эймонд не может забыть о Люке. Точнее о его травме.       Он хотел обсудить это с Рейнирой ещё после окончания тренировки. Однако сестрица открыто прогнала его, сказав о том, что у неё нет сейчас времени и попросила зайти вечером. Тогда Эймонд сам полез в интернет, чтобы найти информацию о случившемся. Только вот каких-то статей и упоминаний о травме фигуриста Люцериса Велариона практически нет. В его голове вдруг всплывают воспоминания того, как он следил за каждым турниром Люка в первый год после травмы. Потом ему стало легче, и смотреть на племянника стало даже противно. А после новости о нём так и вовсе перестали доходить до его ушей. Видимо именно тогда случилась травма.       Но об этом не писали открыто. Информация в разных источниках разнится. Где-то пишут о том, что Люк повредил бедро и выбыл до конца сезона. В других же говорилось о том, что это микротравма и скоро юное дарование вернётся на лёд. А где-то так и вовсе говорилось о том, что Люк сымитировал травму и решил не появляться на публике, чтобы вся шумиха вокруг его выступлений улеглась. Эймонд перечитывает последнюю статью несколько раз и почему-то ему кажется, что он уже где-то слышал о каком-то резонансе в юношеском фигурном катании, который происходил несколько лет назад. Но мысль лишь крутится в его голове, и ухватиться за неё не получается.       Ужин в этот раз получается раздельным. Алисента пригласила всех к столу, упомянув о том, что Рейниры и её детей не будет с ними, потому что те задерживаются по своим делам. Взгляд невольно метнулся к часам, что висят над дверьми в столовую. Интересно, какие у Люка могут быть дела, раз тренировка и примерка костюмов уже давно закончились? Хелейна же сейчас здесь.       Мысли о племяннике прекращаются в тот момент, когда парадная дверь хлопает и дом наполняется смехом, шутками и разговорами. Эймонд вдруг хмыкает, понимая, что они за весь этот вечер обронили всего несколько дежурных фраз. Не принято у них разговаривать за столом.       — Всем приятного аппетита, — радостно желает Рейнира, заходя в столовую, чтобы взять с подноса графин с водой.       — Жуйте и не подавитесь, — добавляет Джейс, замирая у косяка и наблюдая то за матерью, то за родственничками.       Эймонд подмечает, что они одеты слишком празднично для обычного вечера вторника.       — Сегодня отмечали с командой Деймона предстоящее начало сезона, — поясняет Рейнира, когда Алисента интересуется их видом. — Все такие замечательные ребята. Надеюсь, что в этом году у них получится победить.       — Ну, если маленького Джей-Джея не будет в составе, то у них появится шанс, — ёрничает Эйгон. Джейкейрис в ответ только глаза закатывает.       — Джейс, пошли, — Люк тоже появляется в дверях, хватая брата за рукав тёмной рубашки. — А то Вермакс сейчас уже с ума сойдёт. Арракс уже его боится.       Первое, о чём думает Эймонд — это о том, что белая рубашка на Люке смотрится не так уж и плохо. Вторая же его мысль заключается в том, что уже пора поговорить с Рейнирой.       Он дожидается, когда все разойдутся по своим делам и ужин закончится. И только после этого заворачивает в крыло дома, где расположилась семья сестры. Мать хорошо постаралась, развесив вокруг их фотографии. Она-то точно знает всё о моральном давлении. Даже интересно, в какой момент они сдадутся и разобьют все эти несчастные рамки. Минуя двери племянников, Эймонд останавливается возле той, которая ведёт в комнату к Рейнире. Не прислушивается, хотя слышит разговоры, а сразу стучит, давая понять, что сейчас уходить не намерен.       — Эймонд? — удивляется Рейнира, когда открывает ему. Она всё также в своём чёрном шёлковом платье, но уже без украшений и с распущенными волосами. — Не ожидала тебя здесь увидеть в такой час.       — Я хочу кое-что с тобой обсудить. Это касается Люка.       — Конечно, — женщина отступает в сторону, пропуская брата в просторную спальню. — Проходи.       Деймон занят просмотром фрагментов из игр, поэтому только взмахивает в знак приветствия. Да, сегодня его команда праздновала. Но это не повод откладывать подготовку к трудному сезону. Эймонд невольно оглядывается. Здесь стильно. Цвета приглушённые, свет точечный, декора по минимуму, но он разбавляет интерьер. Знает, что мать лично занималась устройством комнат. И внимание к деталям добавляет ей небольшой, но плюс. Она не стала портить им жизнь ещё больше и просто сделала свою работу хорошо.       — Так о чём ты хотел поговорить?       — О его травме, — сухо бросает Эймонд, смотря на сестру с долей раздражения. Он разводит руками. — Ты даже не удосужилась мне о ней сообщить.       — Я думала, что ты в курсе дела.       — Я ему мать?       — Да. Ты мать, отец, брат, муж если на то уж пошло. Потому что ты тренер, — повторяет чужие слова Рейнира. Эймонд закатывает глаза. — Мог бы проверить информацию.       — Где я мог это сделать? В интернете пишут разное.       — Стоило обратиться к Корлису. Он лично занимался его восстановлением, — Рейнира проходит дальше, беря в руки бокал с красным вином. — У него был перелом ключицы. На одном из стартов он неудачно упал с акселя.       Эймонд непонимающе хмурится. Переломы верхней части страшны не так сильно, как стрессовые переломы на ногах или проблемы с сухожилиями. Да даже травмы мышц иногда для фигуристов опаснее обычного перелома. А в случае Люка это выглядит так, словно у него как раз проблема с мышцами или связками. Меньше всего он думал о переломе. Особенно в таком месте.       — Ключица срослась неправильно. Мы не сразу это заметили, — слышно то, как дрожит её голос. Всё ещё переживает. — В жизни ему это не мешало, на восстанавливающих тренировках он не жаловался. Но когда мы вышли на лёд и стали заново оттачивать прыжки... Тут-то всё и вскрылось. Мы уже ничего не смогли сделать.       — Что значит «ничего не могли сделать»?! — возмущается Эймонд. — Это не такая уж и большая проблема. Это решается хирургическим вмешательством! А вы оставили все на самотёк!       — Юноша, — вклинивается в разговор Деймон, привлекая к себе внимание. Теперь он смотрит прямо на племянника и взгляд его не читается. — Голос снизь. Мы тут не глухие.       — Операции были, — вновь говорит Рейнира. — Мы скорректировали форму, попытались сделать все, что в наших силах. Но сезон уже начался. Единственным решением было ломать кость и сращивать заново. Но это минимум несколько месяцев. Люк этого не захотел. Оставили до межсезонья. Однако и этим летом мы провели лишь профилактические обследования. Времени с переездом совсем не осталось.       Эймонд трёт переносицу, издавая недовольный рык. Как же он устал от всего этого! Ему спихивают не пойми кого, так ещё и с серьезными травмами! Эйгон, несмотря на своё желание побеждать, ведёт себя как ленивое чудовище. А Люк, чей потенциал не так уж и плох, оказывается поломанным. Может это Боги проклинают его? Проклинают за тщеславие, за гордыню и злость? Потому что по-другому он не может объяснить то, почему жизнь идёт именно таким образом.       — И что мне с ним делать теперь? — устало спрашивает Эймонд. Он присаживается на край резного кресла, стягивая с лица повязку и растирая кожу. Поднимает лицо, но Рейнира отводит взгляд. — Я ведь могу его не допустить до соревнований. А у нас контрольные прокаты через неделю.       — Если ты его не допустишь, то он либо убьется, либо убьет кого-нибудь, — спокойно говорит Деймон, откладывая планшет и поднимаясь, подходя к шкафу.       — А как вы мне предлагаете выпускать его на лёд? Один прыжок — хорошо. Второй, третий. Тренировки. Но выступление и старты — это совершенно другое.       — Я уже позаботилась об этом, — Рейнира вытаскивает из ящичка небольшой листок, который исписан с двух сторон. — Держи. Обратись к Корлису, он всё достанет.       — Что это? — непонимающе спрашивает Эймонд, вчитываясь в названия. Они кажутся ему подозрительно знакомыми.       — Список разрешенных блокад и обезболивающих. Чем ниже позиция в списке, тем сильнее эффект.       Сказать в ответ ничего не получается. Эймонд шокировано рассматривает список, наконец, осознавая, насколько плоха ситуация.       — Это... отвратительно, — только и говорит он спустя время.       — Это жизнь, — заключает Рейнира. — Жизнь Люка. И ни тебе её оценивать.       Они смотрят в глаза друг другу, и в этот раз женщина не отводит взгляд. Хочется съязвить ей в ответ, огрызнуться и сказать, что они чего не знают о тяжёлой жизни. Однако Эймонд лишь молча уходит, забрав список с собой.       — Эймонд? — разносится со стороны, когда он выходит в коридор. Поворачивает голову, а там Люк возле своей двери с ключами. Арракс тихо сидит возле хозяина. Неужели уже погуляли? — Что-то случилось?       — Ты случился, — недовольно и холодно отвечает Эймонд, проходя мимо и толкая племянника плечом.       Почти тут же он слышит тихое шипение. О Боги, плечо! На одно мгновение даже думает о том, чтобы обернуться и извиниться за поведение. Но не успевает даже движения сделать, как дверь за спиной хлопает.       Эймонд остаётся один в коридоре. И сейчас ему это кажется вполне заслуженным.