Подчиняя огонь

      Странно, но для фигуристов их страны контрольные судейские смотры — самая важная часть сезона. Мол, как покажешь программы на закрытых прокатах, так и пойдут дела. Примета появилась ещё в то время, когда сама Рейнира только начинала карьеру. С того момента это как-то и закрепилось среди фигуристов. Правда в юниорские годы Люцерис почти не задумывался о ней. Но сейчас, перед началом первого взрослого сезона, его вдруг начинает трясти.       Он катает своего Принца во второй разминке и оказывается, что ожидать своей очереди, сидя на трибунах, куда волнительнее, чем в коридорах. Люк невольно оглядывается. На арене лишь спортсмены и тренеры, которые смотрят каждое выступление скорее с профессиональной точки зрения, нежели просто как зрители. Кто-то даже записывает за выступающими элементы и связки. И кажется здесь людей, которые восхищаются прокатом, можно пересчитать по пальцам. Себя он причисляет как раз к ним.       Люцерис за конкуренцию. За то, чтобы только на льду отстаивать своё право победителя и чемпиона. И поэтому никогда не понимал, зачем даже вне катка и соревнований считать своих коллег врагами. Они же здесь все делают одно и то же дело. Глупо обижаться на спортсмена, который выполнил программу лучше тебя. В этом случае проблема как раз в тебе.       Наверное поэтому Люк вдруг отбрасывает все мысли. И даже аплодирует Эйгону, когда тот чисто исполняет свою короткую программу. К тому же там есть то, чем восхищаться. Его дядя умеет подать себя публике, филигранно исполнить свои коронные сальховы и выбивать максимальный балл за артистичность. В этом сезоне на внутреннем старте он — самый опытный и самый титулованный фигурист среди мужчин. В любой другой ситуации Люцерис даже бы пожелал ему победы на Чемпионате. Но не в этот раз. Восхищаться другими надо уметь, но и про себя не стоит забывать.       — Не забывай про руки на дорожке шагов, — сухо говорит ему Эймонд, когда Люк подкатывается к бортику после небольшой разминки. — И побольше концентрации на акселе. Не хватало, чтобы ты пятой точкой начал лёд полировать.       — Спасибо за совет, дядя, — язвит Люцерис и буквально пихает тому свою олимпийку, оставаясь лишь к тренировочной форме.       Жалко, что костюм к контрольным смотрам так и не удалось получить. Хелейна в последний момент решила перешить верхнюю часть. Поэтому тот будет готов лишь к первому официальному старту. Но сейчас он не так важен. Главное откатать программу и получить положительные рекомендации.       Первые секунды мелодии и он уже не здесь. Он больше не Люцерис Веларион, наследник династии спортсменов и надежда фигурного катания. Он тот самый Принц. Лирический герой, обречённый на вечное одиночество и смерть из-за чужой одержимости.       Принц Люцерис, которого отверг весь мир, и он выдувал свой.       Образ не лёгкий, но Люк погружается в него настолько, что даже теряется. Есть теперь только музыка, его движения и этот лёд. Каждый шаг, каждое движение рукой наполнены смыслом. Как и прыжки, которые стоят в самых напряжённых и кульминационных моментах. Но к сожалению такая погружённость в образ не играет ему на руку в конце программы, когда пора возвращаться в реальность. Он делает это слишком поздно и поэтому триксель, что был специально поставлен последним, оказывается смазанным. Люцерис падает на одно колено и почти тут же поднимается на ноги, поспевая за темпом музыки. Но впечатление от программы оказывается испорченным. В первую очередь у него самого.       — Отличный прокат! Браво, племянничек! — с издёвкой говорит ему Эйгон после того, как Люк возвращается на трибуны. — Если дело пойдёт так дальше, то ты и до середины сезона не дотянешь.       — Ой, заткнись, — пыхтит Люцерис. Руки слегка подрагивают, и он ругается себе под нос, когда не может отыскать в рюкзаке бутылку с водой. И замирает на месте, когда новая бутылочка появляется перед лицом. Её держит Эймонд. — Спасибо...       Но в ответ молчат. Даже ни один мускул не дёргается на лице. И удивительно, что они вообще больше не говорят за этот день. Эймонд вдруг снова игнорирует существование своего племянника.       Следующий день контрольных смотров встречает Люка болью в том самом колене и плече. Невольно вспоминаются мамины слова про примету о начале сезона. Настроение падает ещё сильнее. И поэтому сегодня он молча и без оваций следит за другими спортсменами, даже не думая о них. Смотрит на лёд, взглядом следит за движущейся фигурой, но мысли его не здесь. Хочется как можно быстрее вернуться домой. Туда, где он оставил своё обезболивающее.       — Помни про аксель, — говорит ему Эймонд и Люку хочется плюнуть дяде в лицо. Как минимум за то, что это в принципе его первые слова за день в адрес племянника.       И Люцерис не держит в себе эту обиду. Он выплёскивает её с музыкой. Она превращается в мнимую одержимость, которая присуща его Дракону. Произвольная программа медленнее, но от этого не легче. Сейчас только начало сезона и ему всё ещё тяжело прыгать столько прыжков подряд. И даже чувствует сам, как во второй части ноги начинают его подводить и случаются небольшие недокруты. Однако из-за них общее впечатление от программы не смазывается, как было с короткой. Люку нравится, что он делает. В этот раз даже вовремя успевает поймать реальность за хвост и к последнему вращению полностью возвращает себе самообладание.       Перед глазами круги после нагрузки, но Люк отчётливо видит, как оценочная коллегия довольно кивает друг другу. Значит всё было не зря. По крайней мере так он думает ровно до следующего дня. Приходят результаты контрольных смотров, и кто-то ими крайне недоволен.       — Я не понимаю, что тебе не нравится, — фыркает Люцерис, листая заключение судей. Оценки не максимальные, но хорошие для вчерашнего юниора. Как и рекомендационное письмо.       — У тебя почти на каждом прыжке стоит либо недокрут, либо, наоборот, ты делаешь лишнее движение, — Эймонд тыкает в красную графу. Люк шумно выдыхает, складывает руки груди и откидывается на спинку стула. Кажется, что сейчас в тренерской начнется пожар из-за напряжения. — Ты вообще не думаешь, когда делаешь прыжок. У тебя отняли по одному баллу с каждого.       — Зато за хореографию максимум, — Люцерис тыкает в зелёную графу таблицы. — И за смысловую нагрузку.       — Это фигурное катание. Если хочешь брать своими актерским навыками, то дорога тебе в театральный!       — Фигурное катание — это не только прыжки, — повышает голос в ответ Люк, вставая и хлопая по столу руками. — Если ты думаешь, что из-за твоих желаний впихнуть в программу всевозможные четверные прыжки, я откажусь от задумки, то ты сильно ошибаешься!       — Ой, кажется мама с папой ссорятся, — вставляет свои пять копеек Эйгон, с весельем наблюдая за этой перепалкой.       — До тебя очередь тоже дойдёт, — рычит в его сторону брат и швыряет на стол заключение по поводу программ Эйгона. — Тоже недокруты, неполные вращения, скольжение с запинками. Если у тебя не хватает сил на старты, то может ты прекратишь пропадать ночами в клубах?       — А ты не лезь, куда не просят, — рычит тут же Эйгон. Взгляд его меняется. Глаза вдруг загораются злостью и... обидой?       Люку вдруг кажется, что ему открыли тайну, о которой не следовала бы знать. Он затихает, почти не дышит, смотря то на Эймонда, то на Эйгона. Между ними молнии летают и только грома не хватает для пущего эффекта. Но честно признаться, это не первый раз, когда Люцерис слышит о том, что дядя пропадает в ночных клубах. Как-то ему удалось слышать разговор между Алисентой и тем же Эймондом, в котором женщина просила вразумить брата. В другой раз об этом обмолвилась Хелейна, заговорившись, однако тут же поспешив перевести тему в другое русло. И теперь снова затрагивается тема с клубом. Но Эйгон не выглядит как человек, которому не хватает танцев в жизни. Да и навряд ли он стал бы что-то употреблять, потому что абсолютно небезопасно для него и имиджа всей семьи в целом.       Здесь скрывается что-то ещё. Но Люк никак не может понять, что именно.       — Нас допустили до соревнований, — говорит Эйгон, поднимая свой безликий взгляд. — Отзывы, что у меня, что у племянничка положительные. По баллам международной системы нас допускают до всех стартов, включая два этапа Гран-При. А ты всё равно недоволен.       — Если хотите выигрывать, то пересмотрите своё отношение к спорту, — Эймонд упирается руками в стол и нависает над Эйгоном грозной фигурой. Но тот выглядит так, словно ему всё равно. — Каждый старт должен быть на максимум.       — Со своими замашками перфекциониста — это, пожалуйста, к матери. А меня не нужно трогать.       — Может тебе тогда стоит закончить, раз трогать тебя не нужно?       — Может быть, — пожимает плечами Эйгон. — Но я не выбрал вилкой в глаз, братишка. Вот и мучаюсь.       Эймонд молчит в ответ, лишь с силой сжимает челюсти. Люк видит, как напрягаются мышцы на его лице. И то, каких сил ему стоит то, чтобы не начать новый скандал. А Эйгон как будто только этого и ждёт. Довольная улыбка скользит по его лицу, взгляд становится хитрым. Специально выводит брата на эмоции, а потом веселится с этого, не задумываясь о последствиях. Люцерис смотрит на них со стороны и даже радуется, что в какой-то момент их пути разошлись. Прожить всю жизнь с этой ненормальной семейкой — это что-то из разряда невозможного.       Но Люку приходится признать то, что невозможное всё-таки возможно, когда он получает расписание на первую часть сезона. График плотный и насыщенный на старты. Это значит, что придётся проводить с Эймондом ещё больше времени. А ещё это значит, что он забудет о спокойном сне и жизни. Если в стенах дома у них получалось прятаться и встречаться только за общими приёмами пищи, то в поездках они будут скорее всего почти всё время вместе. На катке, на растяжке после физических упражнений, на завтраке, обеде и ужине, в одном номере и в одной машине по дороге до спортивного комплекса и обратно.       Люцерис с ужасом считает дни до первого официального соревнования сезона. И то, как будто назло, случается слишком быстро.       Они летят в Италию.       Тёплое солнце приятно припекает уставшее после перелёта лицо и Люк на мгновение забывается, высунувшись из окна такси, словно Арракс. Приятный ветерок и запах зелени напоминает ему о прошедшем отпуске. О времени, когда он ещё не знал того, как сильно изменится его жизнь. Тогда он жил и думал, что впереди всё будет размеренно и спокойно. И даже в страшном сне ему не могло приснится то, что сейчас случается с ним наяву. Боги иногда бывают слишком жестоки.       Как он и думал, организаторы Кубка селят их в одном номере. Он просторный, на две комнаты, что конечно же не может не радовать. Люк почти тут же прячется за дверьми своей спальни. В ней достаточно уютно и широкое окно выходит на большой проспект города. Ему думается о том, что было бы здорово погулять здесь вечером. Но Эймонд точно будет против — к гадалке не ходи.       Только вот он всё равно идёт к ней. Он идёт к Хелейне, которая приехала с ними как представитель тренерской школы.       — Не думаю, что прогулка — это плохо, — заступается она за идею племянника на общем ужине. Улыбается, когда видит его светящиеся от счастья глаза. — Наоборот, думаю, что будет здорово прогуляться по...       — Нет, — обрывает сестру Эймонд, не отрываясь от своего ужина. — Я не пойду на нарушение режима.       — Но ведь спать только через два часа! — говорит Люцерис. Его голос почти молящий. — Да и прогулка перед сном...       — Я сказал нет. Лучше потрать эти два часа с умом. Пересмотри тренировочные файлы на ноутбуке, сделай растяжку, почитай, чтобы легче спалось.       — Обычно я перед сном гуляю.       — Обычное закончилось, Люк.       Люцерис не находит в себе сил для спора. Он слишком устал за сегодняшний день и в целом за последние несколько недель. У него ничего нет, кроме тренировок и льда. Даже свободное время приходится проводить за изучением теории. Единственной отрадой были прогулки. С особенной любовью он ждал вечерние, когда можно было пройтись с Арраксом или даже братом, отвлечься от тяжёлых и давящих мыслей.       Он не справляется со своими эмоциями и это хуже любой физической травмы.       — Тогда я пойду, — бесцветно шепчет он, отодвигая тарелку с недоеденным ужином и поднимается. Хочется спрятаться под одеялом и не высовываться до начала первого проката.       Эймонд молчит. А вот Хелейна, которая провожает племянника печальным взглядом, молчать не собирается.       — Зачем ты так с ним? — шипит она как змея. И её светло-зелёные глаза вдруг загораются диким огнём.       — Как? — парень делает глоток красного вина и откидывается на спинку стула, поднимая голову.       Хел же молчит, вглядываясь в целый глаз. Ей хочется найти ответы на свои вопросы. Хотя кажется, что она их давно уже знает. Для неё Эймонд — это открытая книга.       — Я не понимаю, чего ты добиваешь, — снова говорит девушка. — Ты либо хочешь его сломать и желательно прямо на льду. Либо хочешь через него воплотить всё то, что не успел сделать.       — Ни одно, ни другое. Я лишь его тренер. Как говорила наша матушка...       — Наша мать — плохой пример для подражания. И ты сам это прекрасно знаешь.       — А что тогда? Ты предлагаешь мне с ним сюсюкаться как с маленьким ребёнком?       — Нет, Эймонд. Я предлагаю тебе вести себя по-взрослому. И... не пытайся его контролировать, как Эйгона. У тебя не получится.       — Посмотрим, — слетает ехидное с губ.       — Нет, не посмотрим! — грубо отвечает Хелейна, наклоняясь ближе. — Не смей, слышишь? Не смей его ломать...       — Меня никто не спрашивал, когда ломали...       — Тебя сломал не он, а Алисента. И не говори, что это не так.       Эймонд прыскает, отводя взгляд в сторону. Руки сжимают с силой деревянные подлокотники. А внутри неприятно колит. Потому что как бы ему не хотелось оправдать мать, все слова сестры — чистая правда. Он уже давно пришёл к этой мысли. Конечно, не без помощи психолога. Но почему-то до сих пор говорить об этом открыто тяжело.       — И да, — добавляет Хелейна, снова привлекая к себе внимание. — Не делай из себя мученика. Ты знаешь, я тебя люблю, но твоей вины в случившемся не меньше.       — Да что ты?       — Подумай об этом на досуге.       Девушка уходит, а Эймонд понимает, что есть ему совсем не хочется. И поэтому грубо отталкивает от себя блюдо, поворачиваясь в сторону открытых окон отельного ресторана. С улицы в небольшой зал тянутся звуки жизни и предвыходного вечера. Честно признаться, сейчас он бы сам не отказался от небольшой прогулки, чтобы проветрить голову и избавиться от надоедливых мыслей. Однако в груди всё неприятно скребётся.       Отправил Люка в душный номер, а сам пойдёшь гулять по вечернему городку? Как мерзко с твоей стороны.       Раньше он бы наплевал голос собственной совести. Но не сегодня. Сегодня ему отчего-то становится не по себе. Не стоило ему так вести себя с племянником. Только вот слов обратно не возьмёшь. По крайней мере, так думает Эймонд.       У него вообще проблема со словами. С детства ему говорили, что нужно меньше болтать и больше слушать. Когда он, будучи маленьким, задавал слишком много вопросов и досаждал то отцу, то дедушке, мать всегда отдёргивала его, приговаривая, что болтливых никто не любит. С возрастом это превратилось в настоящую проблему. Потому что говорить о чём-то личном теперь сложно. Он всё ещё помнит с каким трудом общался с психологом, чувствуя, как внутри ломаются собственные установки.       Говорить с того момента он стал явно больше. Но вот яда в словах меньше не стало, а скорее даже наоборот. Так что толку от этих разговоров никакого.       Наверное поэтому он молчит, когда Люк разминается у бортика перед началом короткой программы. Он заканчивает выступления первой разминочной группы и пока что его шансы очень высоки, потому что все фавориты турнира оказались во второй разминке.       А Люцерис же даже взгляда тренеру не дарит, смотря всё время то в сторону, то себе под ноги. И когда он встаёт в начальную позу, проверяя перед этим положение венца на голове, понимает, что выступление в какой-то момент пойдёт под откос. Это не навязчивая мысль, а мимолётное ощущение, которое тянется за ним еле ощутимым шлейфом. Поэтому сегодня его Принц получается скорее грустным и напуганным, нежели обречённым, как задумывалось изначально. Люк следит за каждым прыжком, считает вращения, поджав губы.       Но этот несчастный аксель опять случается.       И в этот раз Люцерис не удерживает на ногах. Ось ломается, и он падает на задницу, тут же поднимаясь, чтобы успеть в такт музыки. Но смысла в этом никакого. Элемент ему не засчитают, баллы не поставят. Не удивительно, что после финальной позы его несёт в сторону от досады. Ему аплодируют, однако в ушах лишь шум. Он ничего не слышит и не хочет слышать.       К счастью Эймонд всё ещё с ним не разговаривает. Тихо подаёт чехлы для лезвий, помогает надеть олимпийку сборной, которую ему выдали перед самым отлётом в Италию. В КиКе они не обсуждают недочёты или ошибки. Даже о этом глупом падении предпочитают молчать. Люк даже замечает, что сидят они друг от друга максимально далеко.       Как и ожидалось результат совсем не высокий. У Люцериса нет баллов за один прыжок и дорожка шагов оценена лишь по базовой стоимости. Правда, несмотря на это, он всё-таки занимает промежуточное первое место. И держится на нём уверенно ещё несколько выступлений. Настроения это не добавляет. А когда его по итогам короткой программы и вовсе смещают на третье место, становится совсем паршиво.       В другом случае он был радовался такому результату. Но рядом с Эймондом это сделать невозможно. Словно Люк заразился от него этим... перфекционизмом. Нельзя так начинать первый взрослый сезон.       Когда они садятся в такси, Люцерис понимает, что у него сводит скулы от молчания. Дядя всё ещё воротит нос, смотрит в окно и делает вид, что совершенно не замечает парня рядом с собой. От такого отношения становится не по себе. И постепенно обида из-за неудачного проката сменяется злостью из-за чужого безразличия. Семейные гены играют в нём и в номере отеля его терпение кончается.       — Ты так и будешь играть в молчанку? — спрашивает Люк, сжимая чужую руку. На мгновение кажется, что змея, которая обвивает светлое предплечье, сейчас цапнет его за пальцы.       — А что ты хочешь услышать? — говорит Эймонд разворачиваясь. Но взгляд скорее недовольный, нежели пустой. — Хочешь, чтобы я тебя похвалил?       — Я хочу, чтобы ты сказал хоть что-нибудь. Разве я не заслужил?       — Если я начну говорить, то ты тут же расплачешься.       — А ты постарайся быть просто объективным тренером, — шипит Люцерис, отталкивая руку. Кровь бежит по венам быстрее и приливает к щекам.       — Хорошо. Объективно — это было плохо. Скольжение плохое, тебя штормило на дорожке шагов. Ты нарушил даже отталкивание при прыжках, удивительно, что это не заметили судьи! Вращения... никакие. Единственное, что получилось — либела со сменой ног после трикселя. Точнее после его подобия. Видимо на тебя так падение подействовало. Может тебе всегда теперь биться обо что-нибудь перед прокатом? Чтобы наконец-то уже запомнить, что нужно быть внимательнее на элементах, а не играть в глупого принца!       Люк слышит стук собственного сердца, когда Эймонд замолкает. Он тратит все свои оставшиеся силы, чтобы удержать спокойствие на своём лице. Сказать, что ему обидно от этих слов — это ничего не сказать. Они занимаются вместе уже несколько месяцев, но каждый раз чужие речи оставляют глубокую рану в душе. И честно признаться до сих пор не понимает — говорит дядя специально или действительно ненавидит Люцериса так сильно.       — Я понял тебя, — хрипло отвечает спустя время Люк, пытаясь унять дрожь в пальцах. Он заламывает их за спиной, поднимая взгляд на Эймонда. Понимает, что в глазах стоят слёзы, но продолжает смотреть и держаться. — Завтра я постараюсь быть... быть лучше.       Дверь в одну из спален хлопает и Эймонд остаётся в небольшой гостиной один. В другой момент он бы усмехнулся, даже порадовался тому, что его наконец-то оставили в покое. Но не в этот раз.       В этот раз ему не становится лучше.       Как и Люцерису. Его ноги так и вовсе почти не держат. Он закрывает рот рукой, кусая пальцы с внутренней стороны ладони, лишь бы не закричать от отчаяния. Накатившая злость и обида смешивается с физической усталостью и ему впервые за несколько лет кажется, что ему больше это не нужно. Если такова цена большого спорта, то ему не выдержать этого. Особенно в такой... компании. Будь на месте Эймонда мать, всё было бы иначе. Это очевидно. Ему было бы спокойнее, не было бы этих слёз и боли. Но в тот же момент он навряд ли расскажет эй об этом. Проходить все трудности вместе и пересказывать все события, снова погружаясь в них — совершенно разные вещи.       Люк стоит под душем долгие полчаса, заставляя кожу покраснеть от кипятка. Однако из-за своего состояния совершенно не чувствует температуры. Бездумно приводит себя в порядок, без интереса отвечает на сообщения в семейном чате, принимая поздравления с первым взрослым стартом. Время близится к ужину, только вот есть ему совершенно не хочется. Он игнорирует то, как хлопает дверь чужой спальни и отворачивается лицом к окну, надеясь на то, что сон его заберёт и утром будет легче. Но не проходит и нескольких минут, как в дверь тихо постукивают. И это очевидно не дядюшка.       — Не помешала? — со слабой улыбкой спрашивает Хелейна, когда Люк открывает ей. Она прячет руки за спиной и слегка наклоняется, заглядывая в комнатку.       — Проходи конечно.       Девушка быстро проскальзывает вовнутрь и когда дверь закрывается, то выставляет руки вперёд, держа в них небольшой хлопковый мешок.       — Я видела, что Эйм ушёл на ужин, поэтому я решила прийти к тебе. Видела, как ты расстроился после проката.       Люцерис смотрит на тётушку и не знает, что сказать. Он не понимает то, в каких они отношениях. Может ли сейчас выплакаться в метафорическую жилетку или стоит всё же держать дистанцию. Но кажется сама Хелейна уже давно расставила для себя приоритеты и границы. Потому что она стаскивает кроссовки и забирается на кровать, вытаскивая из мешка гадальные карты, несколько небольших пачек с чипсами, бутылку сока и большую шоколадку. Люк мысленно стонет, понимая, как сильно ему это сейчас нужно.       — Думаю, что сейчас тебе точно нужен спасательный набор, — улыбается Хел, открывая пачки и уже хрустя чипсами поочерёдно. — Я обычно при каких-то ситуациях спасаюсь только этим.       — Ты моя спасительница, — почти воет Люцерис, залезая на кровать следом. Он отламывает кусочек шоколадки и толкает её в рот. Что-то тёплое разливается внутри. Даже дышать становится легче.       — Наверное не стоит говорить о прокате, но знай, что мне очень понравилось, — нежная ладонь касается плеча. — Ты был так прекрасен в этот момент.       — До того, как упал на задницу.       — Да, это было ужасно, — соглашается Хелейна. Они смотрят друг другу в глаза. А потом тихо смеются. Это что-то на гране с истерикой.       Она рассказывает что-то о своём последнем сезоне в профессиональном спорте, вспоминая свои падения, а Люк слушает её и понимает, что ему сейчас спокойно. Он лежит на боку, глядя на тётю и не жалеет, что та пришла к нему. В одиночестве, в своих съедающих мыслях, ничего путного из него не вышло бы. Скорее бы измучил себя, а не отдохнул. А так есть возможность хотя бы отвлечься.       — Ты думаешь мы будем просто так сидеть и болтать? — с хитростью лисы интересуется Хелейна, отодвигая принесённые и уже полупустые пачки с едой. Она вытирает руки салфетками и берёт карты. Тут оживляется даже сам Люк. — Проведём тебе бесплатный сеанс.       — Экзорцизма? Да, давай изгоним дядюшку.       Хел закатывает глаза, но не скрывает усмешки. Карты в её ладонях с лёгкостью тасуются, пока она сама что-то нашёптывает им. Сердце Люка даже замирает на мгновение. Ему кажется, что сейчас здесь случится настоящая магия. От предвкушения бегут мурашки по телу.       — Клади руки поверх моих ладоней.       Люцерис молча выполняет просьбу и накрывает женские руки, между которыми зажата колода.       — А теперь задавай свой вопрос картам.       — Как пройдёт завтрашний старт?       Девушка шёпотом повторяет вопрос за племянником и принимается за карты. Расклад получается небольшим, но кажется довольно информативным для самой Хелейны.       — Я не вижу ничего плохого. Трудности — да. Но они решаемы. И видишь эту карту? — она указывает на одну из разложенных. Люк делает вид, что что-то понимает, кивая. — Это карта света. Она даже повёрнута хорошей стороной.       — А ещё можно? — с интересом спрашивает Люцерис, саживаясь удобнее.       Конечно она разрешает. Как она может отказать, когда снова видит искру в глазах напротив?       — Как пройдёт сезон для Джейса в новой команде? — серьёзно интересуется Люк, когда нужно повторить уже знакомые действия.       Хелейна слегка дёргает бровью от удивления, но предпочитает промолчать. Ловко раскладывает карты, думая о племяннике и его хоккейном сезоне.       — Тут картина не такая радужная. Ему явно будет не просто. Но тут восьмёрка мечей. Ему нужны эти испытания. Для его развития, — Хел указывает на одну из карт посередине. Люк смотрит то на них, то на девушку. — И... О, любовь! Он встретит любовь за этот сезон.       — Серьёзно?       — Ну, если всё сложится, как должно.       Люцерис слабо улыбается этим словам. Наконец-то Джейс будет переключит своё внимание и свою навязчивую опеку на кого-то ещё. Потому что иногда становится совершенно невыносимо.       — Почему ты спросил про Джейкериса? — спрашивает вдруг Хелейна.       — В каком смысле?       — Ну... Ты мог спросить про себя, про своё будущее, но ты... ты спросил про брата.       — А разве это странно, что я переживаю за брата? — непонимающе переспрашивает Люк.       Для Хелейны это... странно. Она, выросшая в атмосфере напряжения и холода, искренне не понимает, как можно с такой нежностью относится к своей семье. Да, братья для неё — самые близкие люди. Но даже ей было бы тяжело думать о них на постоянно. Так или иначе им нужен отдых друг от друга. А вот в семье сестры всё иначе. Она сама с детства одаривала их такой нежностью, что дети, став взрослыми, до сих пор сохранили в себе это тепло.       Отчасти даже становится завидно.       — А о себе узнать не хочешь? — задумчиво спрашивает девушка, перемешивая карты.       — Что именно?       — Ну... о любви. Все люди хотят любви.       — Мне хватает любви в жизни, — усмехается Люк, снова отламывая кусочек шоколадки. И потом ещё один. Голод медленно просыпается.       — Но всё же.       Люцерис думает несколько секунд. А потом кивает, соглашаясь.       В этот раз расклад получается самым большим. Хелейна хмурится, читая карты одну за другой. Проводит по ним руками. Даже открывает рот, но ничего не говорит, замечая похожу последовательность карт. И её сердце замирает, когда она понимает, что это карты Эймонда.       Это последовательность карт, которая выпадает каждый раз, когда она делает расклады на брата.       — Ну что там? — скучающе спрашивает Люк, вырывая девушку из её мыслей.       — Всё... хорошо, — нервно усмехается она, тут же смешивая карты. — Всё придёт постепенно. Только не пугайся этому, ладно?       — Очень обнадёживает.       — Всему своё время, — Хел улыбается ему и убирает карты, благодаря их. А после укладывается рядом, разглядывая Люцериса. В голове столько мыслей и она не знает, как подобраться к племяннику. — Скажи... а как ты относишься к тому, что твоя мама вышла замуж за собственного дядю?       — У них не официальный брак, — фыркает парень, поворачиваясь к Хелейне лицом. — Им бы не разрешили. Даже в нашей стране.       — Но всё же... Они же родственники.       — Не знаю... Я отношусь к этому спокойно. Они просто чтят традиции нашего народа, — смеётся Люк.       — То есть ты не против такого. Ну... когда родственники встречаются? Или даже как Рейнира с Деймоном?       Люк вдруг задумывается об этом впервые. В детстве он не особо понимал, что происходило с его семьёй. Только с годами обрывки воспоминаний складывались в общую картину и теперь прекрасно осознаёт то, что в своё время мать вышла замуж за человека по указке отца, но любила совершенно другого. Настоящего отца своих старших сыновей. И когда того не стало, она вернулась к своей юношеской любви. Деймон же был самым обожаемым хоккеистом своего времени. Все сходили по нему с ума. Да и сходят до сих пор. Ведь никто не знает, что его дети от Рейниры.       Маленькая тайна, которая перестаёт такой быть, когда видишь то, как они смотрят друг на друга. Люк видел такой нежный материнский взгляд только в те моменты, когда она смотрела на Харвина, настоящего отца Люцериса. Теперь она смотрит так на Деймона.       — Не думаю, что это проблема, — выдыхает Люк, заглядывая в глаза тёте. — Да, есть опасность, что дети родятся больными, но... Но наш народ, прибывший на эти земли, всегда так делал. И вроде бы ещё не вымерли. Так что какая разница, если люди просто счастливы?       Хелейна ему кивает, чувствуя, как камень падает с плеч. Может не всё потеряно.       Люцерис тоже думает об этом. О том, что для него ещё не всё потеряно. О том, что произвольную он не провалит. Не позволит себе сломаться.       Может поэтому он с утра настроен лишь на победу. Пытается зациклиться на своих ощущениях, а не на мире вокруг. Слушает музыку, пока они едут до ледового дворца, пока разминается в зале и прокатывает программу на льду. Ему не хочется ни с кем говорить и Эймонд поддерживает эту идею, продолжая игнорировать племянника и лишь делает вид, что сопровождает его. Они держат дистанцию и сейчас это, наоборот, даёт свои плоды. Потому что Люк лучше входит в роль и ему становится легче чувствовать программу.       Первый четверной тулуп получается без помарок и Люк влетает в него с лёгкостью. Следующий флип получается таким же лёгким, что даёт больше уверенности. Как будто настоящие крылья вырастают, как у дракона. Он взлетает над холодным льдом, пропуская музыку через себя. Только сейчас не зажмуривается, не отпускает ситуацию, не позволяет Богам решать за него. Сейчас всё делает сам.       Он сам крутит вращения, добиваясь идеальной стойки даже с элементом бильман. Он сам прыгает каскады и не может сдержать довольного мычания, когда к концу программы злополучный аксель всё же ему подчиняется. Он горит собственным делом, как будто вчера не существовало. Он почти буквально горит, когда видит, как развиваются объёмные шифоновые красные рукава, олицетворяющие языки пламени.       Финальная стойка и Люк понимает, что это победа. В первую очередь его личная. А потом оказывается, что и в турнире тоже. Два фигуриста после него набирают баллы меньше и откатываются назад, позволяя Люцерису занять первое место. Первый взрослый старт и сразу же победа. Люцерис чувствует себя уставшим, но до ужаса счастливым.       Значит он в этом деле не просто так.       Золотая медаль ощущается приятным грузом на шее и Люк не скрывает довольной улыбки, когда видит, как флаг страны гордо поднимается выше других. Их государство небольшое, но ему всегда хотелось защищать его цвета, прославлять родные земли. И он говорит об этом открыто на интервью после церемонии награждения. Конечно же спрашивают об их отношениях с Эймондом, переходе другую в группе. Люцерис понимает, что язык заплетается, но врать он ещё не разучился. Словам верят и очередной раз восхищаются тренировочным штабом Визериса Таргариена. Остаётся только кивать.       — Она такая красивая, — довольно говорит Хелейна, разглядывая медаль, когда они собираются в номере отеля. Время уже давно за полночь, рано утром самолёт домой. Люку бы поспать, но адреналин в крови точно не даст ему уснуть после пережитого.       — Да, согласен, — Люцерис откидывается на спинку небольшого диванчика и оборачивается на Эймонда, который молча курит у открытого окна.       После победного проката он был скуп на слова. На камеру сухо поздравил своего ученика с победой, дал небольшой комментарий и скрылся под трибунами, ожидая Люка там. В машине тоже не смел перебивать племянника, пока тот общался со своей семьёй, принимая поздравления. Но и сейчас он продолжает молчать, лишь наблюдая за всем со стороны. Его светлый глаз наполнен усталостью и неким безразличием. Ему как будто всё равно. Как будто он не жаждал этой победы.       — Возьми таблетку в моей сумке, — тихо говорит Хел, не оборачиваясь на брата. Ей это и не нужно. Она как будто чувствует чужую боль в затылке.       Эймонд тушит сигарету и кивает. На Люка же даже не смотрит. А тот снова закипает, ощущая знакомое чувство внутри.       Чувство обиды.       — Даже ничего не скажешь? — бросает он в спину, заставляя дядю остановиться. Тот молчит, прячет руки в карманы тёмных брюк. Хелейна рядом даже дышать боится.       — Я тебе всё сказал, — глухо говорит Эймонд, оборачиваясь. — Тебе мало?       — Ты ведь так хотел этой победы. Я победил, — Люцерис поднимается на ноги, разводя руками. Сердце внутри бешено стучит. — Но ты опять недоволен. Я... я не понимаю чем. Что я опять сделал не так?       Эймонд смотрит в чужие глаза несколько секунд. Видно, как напрягаются мышцы на узком лице. Как дёргается его подбородок, как он хмыкает в ответ голосу, который звучит в голове. В этот момент ему приходится бороться со своими мыслями и чужими словами.       Люк всё сделал так. И головой это понять можно. Но Эймонд соврёт, если не скажет, что у него не ёкает внутри, когда он видит мальчишку на льду. Это не обида. Не злость даже. Скорее разочарование. И в первую очередь в Судьбе. Потому что ему больно от осознания, что ему не дали закончить. Не дали поставить и показать всё то, что он планировал. А высказываться через чужое тело глупо. Однажды уже пытался поставить программу для Эйгона, ориентируясь на себя. Закончилось это скандалом, плохим стартом сезона для брата и новой сессией с психологом.       Он знает себя. Знает, что завтра сможет спокойно пересмотреть программу, а потом сказать о всех недочётах и достоинствах, которых скорей всего даже больше. Но сейчас ему чисто физически больно. А затуманенная голова считает главной проблемой Люцериса. И в этой ситуации нет ничего хорошего.       — Я устал, — спустя время говорит он, выдыхая. — Поговорим после.       — Ты устал? — хмурясь, спрашивает Люк. И дёргается, чувствуя, как Хелейна пытается взять племянника за руку. — Может это я устал, м?       — Люк, мы все устали, — вклинивается в разговор девушка, пытаясь остановить надвигающуюся бурю.       — Посмотрите на него, — усмехается в манере Эйгона Люк. — Устал он. Отчего интересно? От стояния за бортиком? Или может от поездок в такси? От раненного подъёма? От кофе в ресторане отеля? От чего ты мог устать?!       — От твоего общества! — взрывается Эймонд, делая шаг вперёд. Взгляд скользит со злого лица Люка к лицу сестры. Та нахмурена и недовольна. — Ну что? Что?! Давай, скажи, какая я мразь, раз срываюсь! Давай, сама стань как мать, которую ты призираешь. Вы ведь обе говорите, чтобы я молчал, чтобы проявил терпение, мы же семья. «Он ведь твой племянничек, Эйм, будь терпеливее». Только вы обе забываете, что это я тут получил лезвием в глаз. От его руки...       — И я бы сделал так ещё раз, — перебивает Люцерис, возвращая к себе внимание. Он подходит почти вплотную. — За твои слова, за твои издёвки, за то, как ты на нас смотрел всё детство... Я бы.. Я...       — Ну? Убил? Так давай. Всё равно толку из тебя в спорте никакого, бастард, — Эймонд почти рычит последнее слово. Осознаёт сказанное уже когда отворачивается, делая уверенные шаги к двери.       Но он останавливается как вкопанный, когда мимо его головы в сантиметрах десяти пролетает стеклянная ваза. Она разбивается о стенку, рассыпаясь по полу крупными осколками и мелкой крошкой. Эймонд ошарашенно поворачивается, глядя на юношу неподдельным удивлённым взглядом. Хелейна застыла с немым ужасом на лице, закрыв уши руками.       А Люцерис пыхтит от злости. Кажется, что сами Боги отражаются в его глазах.       — Что ты...       — Пекло, промазал, — шипит Люк, не давая договорить. Он подходит ближе. Эймонд очередной раз думает о том, что Люцерис уже давно не тот маленький мальчик, который январским вечером изменил их жизни одним поступком. — Держи.       Люк пихает в чужую ладонь золотую медаль, насильно заставляя её сжать пальцами.       — Засунь её себе в задницу. Ну или где ты там их хранишь. А после не смей со мной даже разговаривать, пока опять не начнутся тренировки. А то я тебя без второго глаза оставлю.       Стекло хрустит под массивными кроссовками, дверь хлопает и в номере повисает тишина. Эймонд и Хелейна остаются вдвоём. Никто не смеет пойти за Люком и как-то его успокоить. Им всем нужно выдохнуть. И сегодня им лучше вовсе не до разговоров.       Эймонд крутит золотую медаль в руке, пока Хелейна уходит за успокоительными. В момент в его голове проскальзывает неприятная мысль о том, что первая победа Люка получилась такой. Он вспоминает свой первый взрослый старт. Мать после победы читала ему часовую лекцию о том, как плохо у него получились вращения.       Кажется он действительно превращается в Алисенту. Становится мерзко от самого себя.