***
Октябрь не желает отпускать Одиум. Время не просто растягивается, а застывает на месте. Через несколько дней после совместного завтрака с Самаэлем Азраэль ранним утром покидает дворец. Она бросает на здание взгляд, в котором прячется невысказанная печаль. Если бы девушка смотрела внимательнее и дольше, она могла бы увидеть, как за её отбытием из окна своей комнаты наблюдал Самаэль, но он остаётся незамеченным. Шедим сопровождает свою госпожу, с ними же уезжает много солдат, и жизнь, которая во дворце и без того не кипела, окончательно замирает. Самаэль исправно посещает занятия, в свободное время часто наведываясь в библиотеку. Во время первого похода туда не выдаёт собственного удивления, когда узнает, что Азраэль разрешила ему посещать все отделы, включая те, что для большинства были закрыты. Неприкосновенной, как и раньше, остаётся лишь часть архива, где хранятся важнейшие документы. Дворцовая библиотека Азраэль по праву может считаться чудом: девушка продолжила дело своего отца, за десять лет правления собрала многие редкие труды и сочинения. Большинство из них вовсе существовали в одном экземпляре, были куплены Азраэль за невероятные деньги и находились в настоящее время в тех самых закрытых отделах. Недели тянутся медленно, и ничто не в силах их поторопить. Дни проходят одинаково, разве что отличаются между собой мелкими деталями, которые и не позволяют времени слиться в единое нечто. В один день белые цветы сменяются на оранжевые, в другой – Самаэль остаётся в библиотеке на полчаса позже. В один из таких дней тренировка проходит неудачно, юноша травмирует пальцы и следующие трое суток вовсе запирается в библиотеке с самого утра. Даже слуги, зная о его привычках, обед и ужин доставляют не в покои. Самаэль перелистывает страницу книги. Глаза устают от долгого чтения, и юноша надолго опускает веки, затем вскидывает голову и взглядом находит настенные часы. Кажется, что с момента его прихода в библиотеку проходит несколько часов, но на самом деле едва ли сорок минут. «Мастемы нет, Азраэль тоже, — в очередной раз посещает голову раздражённая мысль. — Я не занимаюсь ничем, попросту трачу своё время. С другой стороны, так гораздо проще». Горячий чай обжигает изнутри, но неприятное чувство быстро проходит. Самаэль захлопывает книгу, пальцами отбивает ритм по твёрдой обложке и задумывается. Первые несколько дней все чувства перекрывали любопытство, восторг и желание изучить не только весь дворец, но и весь город. После на смену им пришла приятная беззаботность. Теперь же наступает пора откровенной скуки и одиночества, от которого уже хочется избавиться. Но дворец медленно просыпается ото сна, предчувствуя скорое возвращение своей владелицы.***
— Самаэль! — разносится по коридору зов, и юноша отвлекается от размышлений о том, что кофе на завтрак был невкусным, а цветы в покоях давно пора бы сменить. К нему быстрым шагом приближается мужчина, с которым время от времени пересекается юноша на тренировках. Один из немногих, с кем Самаэль успел пообщаться и даже создать некое подобие дружбы. И, пожалуй, единственный, кто не относится со снисхождением к солдатам, появившимся во дворце недавно. — Госпожа Азраэль возвращается! — Почему только сейчас? — в голосе можно различить гораздо больше интереса, чем должно быть, но мужчина не замечает. — Разве это срок? — его собеседник добродушно смеётся. — Прошло ведь всего три недели. Из окна хорошо видно, как во двор медленно въезжают машины. Они аккуратно выстраиваются на местах, и солдаты сразу же выходят на улицу, радостно осматривают свой дом, по которому многие успели соскучиться. Машина Азраэль одна из последних. Девушка раздражённо бьёт пальцами по рулю, кидает частые взгляды на часы, как будто ждёт, что в какую-то секунду время неуловимо, но быстро изменится. Обе стрелки же словно застывают на двенадцати. У Азраэль на щеке расползается короткая, но глубокая царапина. Она, пускай и выглядит порядком зажившей, при каждом неосторожном движении напоминает о себе. Несколько похожих царапин, отличающихся друг от друга лишь длиной, покрывают её руки и виднеются из-под закатанных рукавов рубашки, но такой болью, как на лице, не отзываются. — Напомни, почему мы не дождались ночи? Шедим, к которой обращён вопрос, не дописывает сообщение, отвлекается от телефона, кидает на собеседницу удивлённый взгляд и сразу же отворачивается, прячет усмешку: — Чем ты недовольна, Азраэль? Из-за того, что у тебя пара царапин, никто не перестанет считать тебя сильной правительницей. Может, некоторые наоборот проникнутся уважением. Знаешь, шрамы же украшают? Ей не нужно смотреть на девушку на водительском сидении, чтобы знать, каким взглядом та её одаривает. Уничтожающий холод, выдержать который Шедим не в состоянии. Потому и отворачивается, лишь делает вид, что заинтересована происходящим на улице, а сама концентрируется на собственных ощущениях. Азраэль первой покидает машину, не ждёт советницу и быстрым шагом удаляется в сторону крыльца. Она сама себе не может объяснить, что её злит. Шедим в плохом настроении госпожи не виновата и хорошо это понимает, поэтому и старается внимание не обращать, сразу же, как выходит на улицу, развивает бурную деятельность: отдаёт приказы и не позволяет солдатам вдоволь насладиться возвращением домой. В воздухе разлетаются первые снежинки, словно приветствуют вернувшихся. Они мгновенно тают на земле, но и не думают прекращать своё падение. Они ничем не отличаются от людей: проделывают огромный путь для того, чтобы в итоге погибнуть; самые смелые из них оседают на тёплых плечах, задерживаются на короткое время на волосах, ресницах, прежде чем срываются от неаккуратных движений людей. Азраэль останавливается на широком крыльце, смаргивает часто, избавляется от снежинок, мешающих взору. Она кидает быстрый взгляд на двор, который вскоре покроется белым ковром, и хмурится с печальным осознанием того, что своими же руками окрасит этот ковёр в красный. Давняя установка о том, что иначе нельзя, никогда не даёт сбой.***
Всем хорошо известно, для чего используется подвальная часть дворца, но лишь немногие лично посещают её. Те же, кто имеют возможность спуститься вниз, делятся обычно на предателей, подвергаемых пыткам, и их мучителей. Звуки, что не доходят наверх, здесь заполняют собой всё. Крики постепенно превращаются в обессиленные и охрипшие стоны, заглушают гулкие шаги и неторопливую речь. — Ты будешь гореть в аду! — выплёвывает мужчина, воет от раскалённого металла, касающегося кожи, и его палач рядом отходит на несколько шагов. — Да, как и ты, — он даже не спорит. — Но грехи у нас с тобой разные. Я даю тебе последнюю возможность исправить собственные ошибки. Мужчина смотрит с уничтожающей ненавистью, словно надеется ею пробить чужой панцирь и вывернуть наизнанку душу, опустошить и забрать с собой в обещанный ему ад. — Заканчивайте, он всё равно ничего не скажет, — палач с раздражением дёргает уголком губ, разворачивается, будто хочет выйти в коридор из небольшой клетки, и осознаёт, что последний взгляд был адресован не ему. Азраэль стоит напротив, прислонившись к стене, крутит в пальцах ручку и внимательно наблюдает за чужими мучениями, взгляд не уводит даже тогда, когда другие смотреть не в силах. Она отрывается от стены, приближается к клетке и пальцами обхатывает прутья. На лицо падают глубокие тени – и без того тёмные глаза становятся чёрными. — Моя мать считала, что уметь получать нужную информацию — очень важное качество для правителя такой страны, как Одиум, поэтому два года она только и делала, что брала меня с собой в этот подвал, – она замолкает, зло усмехается. – За это время я успела насмотреться на пытки, своей жестокостью способные соревноваться с пытками инквизиции. Я её методам не симпатизирую, но в качестве исключения почему бы и нет? Говорят, расплавленный свинец может насквозь прожечь человеческое тело. Мужчина дёргается, как от удара, взгляд уводит. Азраэль не выглядит так, будто её слова — шутка или пустая угроза. — Последний шанс. По чьей задумке вы действовали? — она мысленно отсчитывает три секунды, видит на лице колебание и усмехается. — Хорошо. Продолжайте. — Стой! — вскрик едва не заглушается звоном цепей, когда тело из последних сил дёргается. — Я скажу, всё скажу, только перестань!***
Рыхлый снег, что несколько дней назад лишь начал выпадать, сейчас покрывает собой всю площадь перед дворцом и приятно хрустит под ногами от каждого шага. Солнце не пробивается сквозь низкие тучи, остаётся бледным пятном на небе и вовсе не греет землю. Ветер рывком забрасывает снег в лицо, и мелкие мушки обжигают тонкую кожу. Азраэль возвратилась во дворец три дня назад, но уже сегодня солдаты выводят из подвалов дворца четырёх человек. Среди них одна женщина, и с той обходятся бережнее — на лице почти не остаётся следов недавних пыток, но сваливают в кучу вместе с остальными и брезгливо морщатся на просьбу помочь. На холоде женщину в оборванной одежде сильно трясёт, она размазывает слёзы по лицу, но плачет беззвучно. Самаэль подозревает, что сорвала голос в подвалах. Он становится невольным свидетелем того, как увозят из дворца предателей. На вырвавшееся «Куда их?» получает мрачное «На кладбище» и, сколько бы не старался, не может расслышать в голосе знакомого солдата хотя бы каплю сочувствия. Под прочным слоем безразличия плещется отвращение, и это, обычное для дворца, кажется странным юноше, который в родном доме видел искреннее сочувствие приговорённым к смерти. Пленников ещё не успевают увезти, как дворец покидает Шедим. Неодобрительно косится на солдат, на приговорённых подчёркнуто не смотрит. Она торопливо проносится мимо, садится за руль автомобиля, и вместе с ней за воротами исчезают и её солдаты. Двор, освобождённый от машин, становится просторнее. Огромный сад, разбитый задолго до Азраэль, занимает практически всю территорию дворца. Он даже сейчас не выглядит пустым — молчаливые и хмурые зелёные ели вдыхают некую жизнь, но и одновременно с этим нагоняют тоску, спокойную и родную, от которой не хочется искать спасения. Юноша уходит сюда сразу после отъезда Шедим, бродит по вымощенным дорожкам, уверенный в том, что не встретит в молчаливом саду других посетителей. Он, погружённый в собственные мысли, не слышит тихий хруст снега, возвещающий о приближении другого человека. Вместо этого из мыслей его вырывает знакомый голос: — Что ты здесь делаешь, солдат? — раздаётся совсем рядом неожиданно и резко, не со злостью, но недовольно. Юноша вздрагивает, разворачивается и позволяет себе бросить торопливый взгляд на знакомую фигуру, прежде чем склониться. Они видятся впервые с того времени, как Азраэль покинула дворец почти месяц назад. Она не предстаёт той же весёлой и благосклонной правительницей, которой была раньше: Самаэлю удаётся увидеть её с другой стороны — резкую и уставшую. — Добрый вечер, моя госпожа. — Выпрямись, — она проходит мимо медленно, как бы пытается решить, нужно ли ей идти дальше. — Пройдёмся, раз уж ты здесь. Мы давно не виделись. Как тебе нравится жизнь во дворце? Азраэль не замечает погоды, перед тем, как выйти на улицу, не одевается. Она в лёгкой рубашке, верхние пуговицы которой забыла застегнуть, и на фоне юноши в длинном пальто выглядит по меньшей мере странно, пускай её это и не смущает. Самаэля не смущает тоже, но внутри колет волнение. — Спасибо за беспокойство, всё хорошо. Девушка насмешливо хмыкает, крепче сжимает пальцы правой руки в кулак и неторопливо вышагивает глубже, не оборачивается. Она в саду, спрятанном в снегу, кажется воплощением грации и изящества, но всё это разбивается на мелкие осколки реальности. Следующая волна усталости едва не накрывает с головой. — И какие же у тебя впечатления от произошедшего сегодня? Тон её не заставляет гадать, о чём говорит Азраэль. Равнодушный и спокойный, даже слегка пренебрежительный. Таким же взглядом девушка, обернувшись, одаривает чужое лицо, читает с лёгкостью эмоции и в ожидании ответа приподнимает брови. — Смертная казнь — весьма жестоко, но, полагаю, в этом была необходимость, — выходит так твёрдо, что Самаэль внутренне удивляется. — Никто не имеет права подвергать опасности собственное государство. Мне странно даже думать о том, что Вы казните ради собственного удовольствия, ведь все подчинённые зачинщиков не получили того же приговора, что и их господа. Азраэль смеётся и громким смехом нарушает тишину сада и пугает птиц, что разместились неподалёку. Самаэль в ответ хмурится, пытается угадать, что в его словах могло показаться правительнице смешным. — Знаешь, — девушка выдыхает с заметным разочарованием, обращённым, однако, не к собеседнику, — было бы проще, если бы во дворце нашлось ещё хотя бы несколько людей, что разделяли бы твою точку зрения. Преступники, которых сегодня казнят… Они готовили государственный переворот, хотели сменить правительство, и ни один из них не пожалел бы меня, но я должна жалеть их. Я не хочу предавать огласке этот случай, но, думается, в ближайшее время всё станет только хуже. Она говорит размеренно, почти как читает, словно в голове прокручивала собственные слова раз за разом, со странным смирением. Как будто уже приняла то, что её мысли окажутся неуслышанными и непонятыми, и донести их до других не стремится. Самаэль внимательно вслушивается, ловит всё, что говорит девушка и начинает понимать. — Неужели во дворце нет ни единого человека, который может понять Вас? — замолкает и задумывается, стоит ли уточнять. — А госпожа Шедим? — Шедим? — переспрашивает, останавливается на секунду, сосредотачивает взгляд на одиноком дереве, стоящим в отдалении, и сразу же продолжает двигаться. — Вот уж кто, а она точно нет. Давай не будем сейчас об этом? Я не хочу обсуждать её. Она дёргает плечом, затем ладонью откидывает волосы назад и прерывисто вздыхает. Звук, в обычной обстановке оставшийся бы незамеченным, сейчас кажется слишком громким. Самаэль молчит. Он не пытается подобрать слова, догадывается, что сейчас это попросту не нужно. Азраэль, кажется, говорит больше для себя, самой себе пытается объяснить собственные поступки. Юноша хмуро оглядывает фигуру, неестественно хрупкую на фоне величественных елей и высоких стен дворца, сбрасывает накинутое на плечи пальто и сокращает дистанцию между ним и собеседницей. Самаэль накидывает одежду на чужие плечи, отступает, вновь увеличивает расстояние между ними, и с удовлетворением наблюдает за тем, как Азраэль кутается сильнее в тёплую ткань. Значит, всё же замёрзла. Она не двигается с места, разжимает кулак и подносит ладонь к лицу, разглядывает то, что всё это время с силой сжимала, не обращает внимание на следы от ногтей на нежной коже. Между её пальцев зажат аккуратный медальон, а внутри вместо фотографии высечено потемневшее «Одиум». — В детстве я спросила у матери, как может Бог с равнодушием и жестокостью наблюдать за тем, через что проходят его создания? Что за родитель позволит себе смотреть на мучения своих детей и отвечать на молитвы молчанием? — Азраэль смеётся уже не так громко, в голос вкладывает всю усталость, которая скопилась в ней самой. — Я ведь тоже выступаю в роли родителя для всех тех, кто подчиняется мне. Разве правильно то, что я возношу молитвы за собственный народ, а затем этими же губами отдаю приказ казнить тех, за кого вчера погибла бы? Самаэль не находит ответа. Ещё месяц назад назвал бы это неправильным, осудил бы казни, но вдали от семьи дышать становится легче. Понимать правительницу тоже. Азраэль переваривает сказанное собой, сердится за выставленные напоказ чувства, отчего нервно кусает щёки изнутри и не останавливается, когда чувствует во рту металлический привкус. В какой-то момент она наконец решительно встряхивает головой и медленно разворачивается туда, откуда пришла: — Пора возвращаться во дворец. Проводишь меня? Ответ она не ждёт, лишь усмехается по-доброму, когда слышит хруст снега, что раздаётся от каждого шага позади неё. Они медленно доходят до крыльца, но по дворцу идут уже быстрее, словно вдвоём себя неуютно чувствуют при мысли о том, что в огромном здании есть кто-то помимо них. В саду всё было иначе, пространство казалось безграничным. — Спасибо за прогулку, моя госпожа, — юноша склоняется в прощальном поклоне, выпрямляется и принимает пальто, которое девушка бережно с себя стягивает. — Тебе спасибо. Обязательно повторим, когда появится возможность. Азраэль исчезает за дверьми зала. Самаэль замирает на мгновение, затем машет головой, избавляясь от ненужных мыслей, разворачивается и направляется в другое крыло, где располагаются его комнаты. Короткая встреча с Азраэль приносит в сознание слишком много мыслей. Пока только обрывочных и противоречивых.