***
Резкий удар ладонями о стол, а вслед за этим — брошенная о стену ваза, расколовшаяся на множество мелких кусков. Звон вовсе не усмиряет гнева, но девушке удаётся подчинить эмоции себе, пускай лишь на время. Она опускается обратно в кресло, складывает пальцы пирамидкой и подпирает подбородок, в задумчивости упирается взглядом в пол. — Пока никак не комментируем захват власти в Амарэ. Будем молчать — все будут нервничать, и к лучшему, — распоряжается Азраэль. — Наши солдаты в Амарэ пускай готовятся к возвращению. Ступайте. Шедим и Нахема одновременно делают шаг назад, переглядываются и, не произнеся ни слова, синхронно разворачиваются. Самаэль с места не двигается до того времени, пока за женщинами не захлопнется дверь, после приближается к столу, обходит его и останавливается рядом с креслом. В тёмных глазах Азраэль он видит бушующую бурю и без удивления находит отпечатки злости, которую правительница испытывает сама к себе. Она на дне зрачков читает то, что в ней замечает Самаэль, и рвано, резко отвечает, не дожидаясь чужих слов: — Знала, что так будет. Астарот говорил тебе, предупреждал. Потеряла контроль, не успела ничего сделать. — Ты не виновата, — с долей присущего упрямства отрицает Самаэль. — Сейчас уже всё, что могло произойти, произошло. Ни к чему теперь винить себя за то, что что-то могло быть иначе. Широким взмахом руки Азраэль сбрасывает на пол стопку документов, поднимается из кресла и, склонившись, собирает разбросанные листы. Вглядывается в напечатанные текста, пытаясь определить порядок бумаг, и это кропотливое действие отвлекает от происходящего, заставляет сосредотачиваться на ином. Ярость не исчезает вовсе, но утихает, и способность трезво мыслить возвращается. — Да, всё правильно, — решает она и поясняет: — Сейчас будем молчать, ждать того, как отреагируют другие. Будет созван Совет для того, чтобы решить вопрос передачи власти в Амарэ. Если и высказывать протест, то только лично, хотя остальные, трусливые псины, забьются в углы и будут глазки в её присутствии в пол опускать. — Полагаешь, остальные признают её власть? — Самаэль оказывается рядом, забирает из рук последние документы и, отложив их в сторону, бережно обхватывает тонкие запястья. — Разумеется, признают, но не все, — губы девушки искривляются в презрительной насмешке. — Амарэ — не Одиум. Реальная власть там не у правителя, а у аристократии. Если Белиал смогла совершить переворот и ещё не лежит в могиле, значит, аристократия желала видеть на престоле именно её. У них есть возможности для того, чтобы надавить на других. Большинство будут за неё, но большинство — не все. — Как получилось, что в Одиуме всё иначе? — спрашивает Самаэль. Он стремится отвлечь Азраэль, увести её мысли в сторону, и та этому ненавязчивому желанию подаётся. Опирается спиной о край стола, склоняет голову к плечу, и её зрачки неотрывно следят за тем, как чужие тонкие пальцы вырисовывают замысловатые узоры на коже. — В Одиуме всегда было иначе, — вспоминает Азраэль. — Отец не допускал того, чтобы кто-то мог влиять на его решения, ограничивал деятельность Правящих семей. Даже сейчас не так. Белиал развязала им всем руки для того, чтобы они поддержали её, и формально у них всё ещё есть все возможности, дарованные им ею. Просто опасаются выделяться, знают, что я этого не позволю. В Амарэ правитель лишь изъявляет волю тех, в чьих руках власть, но все они делают вид, что это не так. — Белиал будет вкладывать им в головы свои идеи? — догадывается Самаэль и получает в ответ мрачный кивок.***
— С каждой нашей встречей всё больше и больше убеждаюсь в правильности своего решения пригласить сюда Вас, господин Саллос, — с доброжелательной улыбкой отмечает Азраэль и обеспокоенно интересуется: — Удобно ли Вам жить и работать во дворце? Если нет, я прикажу обеспечить Вам комфортные условия. Роса, выпавшая за ночь, не успевает испариться и крошечными алмазами блестит на утреннем солнце. При приближении людей с цветущего куста срывается птица, и ветвь, качнувшись, глухо шумит, пока с листьев на землю опадают капельки воды. Азраэль разворачивает голову на звук и едва успевает заметить яркое оперение. Прогуливающаяся пара уходит в самую глубь сада, стремясь избежать возможных нежелательных столкновений с другими. Правительница с живым интересом расспрашивает о возможных изменениях в стране и то и дело вставляет собственные поправки и замечания. Ведёт себя просто и общается на равных, и это позволяет Саллосу чувствовать себя свободнее и охотнее вступать в споры, когда его мнение отличается. — Благодарю Вас за заботу, госпожа Азраэль, — учтиво кивает мужчина. — Однако мне вовсе не хотелось бы тревожить Вас по таким пустякам, и жизнь во дворце для меня вовсе не в тягость. — У меня будет к Вам одна просьба, — сдержанно произносит Азраэль и изучает мягким взглядом чужую реакцию. — Мне хотелось бы подготовить указ об отмене смертной казни. Саллос останавливается, и Азраэль, развернувшись, замирает напротив, вглядываясь в строгое, приветливое лицо. Удивление на нём сменяется недоверием, нежеланием строить собственные догадки и домыслы, потому мужчина прямо уточняет: — Вы хотели бы отменить смертную казнь? — Нет, — с неудовольствием отрезает Азраэль, — но я понимаю необходимость этого. Я хочу, чтобы всё было готово заранее к моменту, когда придётся это сделать. — Для меня будет честью заняться этим, — принимает ответственность Саллос. Азраэль сдержанно улыбается, оборачивается, осматриваясь, и уголки губ ползут выше, улыбка становится теплее. Она отступает в сторону, открывая мужчине обзор, и неотрывно наблюдает за неспешным приближением Самаэля. Юноша, задумавшись, не сразу замечает их, но поднимает голову и чуть ускоряет шаг. Останавливается рядом и почтительно произносит: — Моя госпожа, — приветствует Самаэль наклоном головы, — отец. — Здравствуй, Самаэль, — кивает в ответ Азраэль и, обращаясь к обоим спутникам сразу, говорит: — Если позволите, я оставлю вас. — Не смею более задерживать Вас, госпожа Азраэль, — прощается с правительницей Саллос. Отец с сыном недолго смотрят вслед удаляющейся девушке, размышляя каждый о своём, после первый указывает в противоположную сторону и предлагает: — Составишь мне компанию? — Конечно, — соглашается, не раздумывая, Самаэль. — У нас совсем не было времени на то, чтобы поговорить раньше, — с сожалением произносит Саллос. — Расскажи мне о том, что происходило у тебя, пока меня не было. Синхронная поступь отбивает чёткий ритм на плитке. Повисает тяжёлое молчание, и лишь глухой звук шагов не позволяет ему перерасти в абсолютную тишину. Самаэль, задумавшись, уводит взгляд в сторону, рассматривает огромные белые бутоны и отстранённо вспоминает: — Так сразу всё и не расскажешь. Мать стала нервной и вспыльчивой, часто уезжала из дома, брала с собой Мастему. Потом Белиал передала власть в руки госпожи Азраэль, и на какое-то время всё успокоилось, пока не возникла эта лихорадочная идея переворота. Тогда по стране прокатывались волна за волной мелкие попытки восстаний — совсем не то, что сейчас, но за каждой такой попыткой следовало наказание, и это не позволяло понять то, что вся идея свержения госпожи Азраэль была лишь разрастающейся заразой. Они говорили о ней как о дочери Белиал, и поверить в иное было сложно. Нелепым совпадением, которое и определило всю мою роль в этом, стало то, что госпожа Шедим очень удачно отправила Мастему далеко от дворца. Это дало возможность увидеть и почувствовать всё самому, без чужого влияния. Самаэль ненадолго замолкает, прерывая поток равномерной речи. Не ждёт реакции, лишь даёт себе короткую передышку и продолжает так, словно не было этой заминки: — Незадолго до дня рождения госпожи Азраэль мы с Мастемой отправились домой, и, я думаю, уже тогда они начали во мне сомневаться. И, разумеется, понимали, как я отнесусь к тому, какими методами они стремятся захватить власть. Потому после они перестали рассказывать мне хотя бы что-то о планах и начали лгать. Открыто и без колебаний искажали правду и выдавали свои действия за действия госпожи Азраэль. Врали не только мне — это было бы простительно и не столь страшно, но и всему Одиуму. Прости, что говорю только об этих событиях, но не выходит думать ни о чём другом. — Что же сейчас? — расплывчато задаёт вопрос Саллос, но юноша понимает его по-своему и отвечает: — Сейчас я служу госпоже Азраэль и Одиуму и хочу надеяться на то, что смогу заслужить её прощение. — Мне показалось, у вас сейчас хорошие отношения, — искренне удивляется мужчина. — Госпожа вела себя совершенно иначе, когда узнала о твоей роли в происходящем. Если ты не уверен в том, простила ли она тебя, почему ты не спросишь у неё? Самаэль отвечает не сразу. Он задумывается над тем, что сказать, но не находит в себе желания стараться над ответом и признаётся честно, не пряча собственные чувства, а потому речь выходит горькой и печальной: — Потому что не хочу убеждаться в том, что мои мысли правдивы. Но ты прав, отец, нам нужно поговорить, — Самаэль замечает неподалёку Баракеля, безуспешно выискивающего его, и вмиг теряет потерянный вид, становится деловитым и собранным. — Кажется, мне пора. В следующий раз с удовольствие послушаю о твоей жизни. Надеюсь, что твой рассказ не окажется таким же запутанным, как мой. Саллос смотрит вслед удаляющему сыну. Удивляется не только тому, как он вырос и изменился внешне, но и переменам в его характере. Ничего в юноше не напоминает мальчика, который печально смотрел вслед уезжающему отцу, но Саллос этого и не ждёт. Даже через время и расстояние Самаэль остаётся его сыном.***
Тяжёлые шторы надёжно укрывают ночную гостью библиотеки от возможных зрителей, но та, не желая раскрывать своё присутствие, не пользуется даже настольной лампой и вместо этого зажигает одинокую свечу. Держит пальцы над непослушным огоньком, уставившись взглядом в бумагу, даже не замечает, как пламя почти касается нежной кожи, и от жара не пытается сбежать. Выведенная изящная подпись и грация той, кто её поставил, прослеживается в каждой букве. Резкие и чёткие очертания букв, точка, которая могла бы стать аккуратной, если бы не расплывшиеся чернила и бесповоротное течение времени. По контурам букв без труда угадывается характер той, чьей руке они принадлежат — сильный, волевой, но справедливый, отзывчивый и чувствительный к чужим несчастьям. «И как тебе не удалось разглядеть в ней её истинную натуру? — задумчиво качает головой Азраэль. — И почему в ней этого же не увидел отец?» Строгая подпись бывшей правительницы Одиума — бабушки Азраэль, — остаётся безучастной к тяжёлым раздумьям той. Девушка закрывает папку, в которой хранятся документы, поднимается с кресла и, обойдя его, облокачивается руками об обитую спинку. Беспокойно отбивает ритм по мягкой обивке и напряжённо закусывает оборванные губы. «То, что я не признаю её власть, лишь затянет процесс передачи власти, но по итогу я всё равно останусь в проигрыше. Хорошо, если другие этого не понимают и опасаются моего влияния. На этом можно разыграть действие, но как?», — задаётся вопросом Азраэль. Обрывки мыслей, даже не успев сформироваться в её голове, отметаются, как только осознаётся их бесполезность. Азраэль не тратит времени на осмысление того, что не пригодится, отбрасывает лишнюю информацию и полностью сосредотачивается на происходящем. Возможность подумать в спокойствии и тишине, в полном одиночестве, выпадает редко. «Признать её власть, даже убедить в этом других, — рассматривает вариант Азраэль. — Но на своих условиях. На каких? Как заставить её исполнять эти условия?» Нить раздумий, почти схваченная на хвост, ускользает, и девушка, стремясь ухватиться за неё, неосознанно шагает по библиотеке, интуитивно огибает расставленные предметы. Она наматывает прядь волос на указательный палец и боковым зрением отстранённо следит за тем, как догорает свеча. «Если вопрос с властью не решится, то Амарэ придётся разделить, — учитывает Азраэль. — Я могла бы добиться этого, но сейчас это совершенно лишнее. Однако помнить об этом надо. Использовать в качестве своего же аргумента. С моей стороны отстаивание границ Амарэ и признание её власти. С её?» Мысль о возможном договоре с Белиал не претит. Где-то на задворках сознания ядовитым голосом правительница сама себе шепчет о том, что поступает неправильно, но гораздо сильнее и громче оказывается зов долга. Чувство ответственности скребётся когтями внутри, напоминает о себе, о планах и о миллионах граждан, и оно же оказывается влиятельнее собственных интересов и принципов. Свеча догорает, и зал библиотеки погружается в темноту. Азраэль не отвлекается от раздумий, сначала замирает на месте, затем садится на пол и, оперевшись локтями о колени, застывает в такой позе. Укладывает подбородок на сложенные пальцы и невидящим взглядом смотрит в непроглядную темноту. Концентрироваться так получается даже лучше. Время для правительницы тянется незаметно. Она совершенно не следит за течением часов, стремясь вылепить самый выгодный для себя вариант, просчитывает каждый шаг и предугадывает заранее чужую реакцию. Через какое-то время откидывается назад, на спину, и вытягивает конечности, занемевшие от продолжительного нахождения в одной позе. Когда свет ламп заливает библиотеку, Азраэль, успевшая услышать негромкие шаги, не пугается и совсем не реагирует. Шедим находит правительницу лежащей на полу и разглядывающей потолок, приподнимает брови, не слишком удивляясь безобидной причуде, и ложится рядом, в точности копируя позу. Недолго молчание первой нарушает советница: — И сколько так надо лежать, чтобы почувствовать прилив мудрости? — Тебе не поможет, — грустно вздыхает Азраэль. — Ты уже мудрее всех нас. Уже прошли сутки с момента объявления захвата власти в Амарэ. Кто-то успел отреагировать? — Никто, — сообщает Шедим. — Ты что-то придумала? Азраэль поднимается с пола, оправляет чёрный пиджак, накинутый на рубашку, и отрывисто произносит: — Свяжись с Абаддоном, главой Совета. Скажи, что Одиум требует созыва, сразу же узнай возможную дату. Мы отправимся заранее, со мной поедут господин Ваалвериф и Нахема, их нужно предупредить. Я свяжусь с госпожой Кетев Мерири, у нас была назначена встреча, но теперь придётся её перенести. Мы обсудим всё, что нужно, сразу после Совета. После для помощи с ней останется Нахема. — Возможно, я чего-то не понимаю, но ты уверена, что Нахеме стоит сейчас надолго покидать Одиум? От неё была бы польза, — хмурясь, делится мыслями Шедим. — Я знаю, что ты хочешь сказать, — прерывает Азраэль и кивает, соглашаясь. — От неё была бы польза, но не та, которая мне сейчас нужна. Посвятить её в свои планы я не могу, а незнанием она лишь всё испортит. Шедим вздыхает и коротким вздохом выражает гораздо больше, чем может озвучить. Непонимание, непримирение и глубокую обиду, обращённую то ли к самой себе, то ли к Нахеме. Азраэль считывает эмоции, но прежде, чем решает, стоит ли уточнять, Шедим уже решает всё сама и уводит тему дальше: — Спасибо, что не отсылаешь меня в ссылку, — мрачно смеётся женщина и поднимается с пола. — Хотя и планами не делишься. Найди время и позвони Асмодей, вы редко разговариваете. — Я знаю, она расстраивается, — пускай в голосе и звучит огорчение, но при упоминании сестры он теплеет. — Я позвоню. Спасибо. — За что? — искреннее изумление трогает лицо женщины и высказывается в её интонации. Азраэль пожимает плечами, отвернувшись, прячет слабую улыбку и направляется к выходу. Не слышит позади шагов и не оборачивается, уверенная в том, что Шедим не двигается с места, ожидая ответа. Это томительное ожидание сковывает тело и не позволяет уйти молча, а потому правительница, уже готовая скрыться между стеллажей, разворачивается и откровенно произносит: — За то, что ты рядом. Признание выходит легко, без труда срывается с губ и становится крепкой клятвой. Не озвученной никем из них, не произнесённой вслух, словно слова могут разрушить эту таинственную магию. Но обе девушки осознают то, как она невесомо, словно пыль, скопившаяся на книгах, оседает глубоко внутри. Шедим прислушивается к тихим размеренным шагам, слышит хлопок двери и лишь после этого закрепляет обещание движением губ: — Всегда.