Der Himmel fällt

       Она видела его. Он её — тоже. Как будто насквозь.        От этого испуганное сердце через раз звучало громче предыдущего удара.        В переплёте их общего молчании Инеж слышала лишь своё дыхание. Время от времени и его — тоже. Третьего слышать не дано.        Это не паника. Не отчаяние в диффузии со страхом. Это не просто гипертрофированная в сложный галлюцинаторный процесс ситуация в облике марьяжа избитого подсознания.        Это — самые настоящие врата ада, раскрывшиеся перед ней.        Она зажмурила глаза до ощутимой боли в висках. Быстро дёрнула головой, как если бы пыталась гнать прочь из ниоткуда возникший делирий. Длинная коса за ней качнулась шероховатым маятником и пару раз шлёпнулась о плечи, вызывая на коже пустыню мурашек.        Может, если она откроет глаза, то он исчезнет. Окажется больным глюком.        Однако нет. Дикий блеск в его глазах сокрушил все её упования: он реальный.        Живой.        Настоящий.        Создавалось впечатление, что стоило ему открыть рот, как оттуда высунется отвратно-склизкий змеиный язык, а скрывающиеся руки кожаные перчатки разорвутся, не сумев скрыть звериные когти, коими он не единожды убивал людей.        Инеж старалась держаться стоически и почти незаметно двинуться назад, когда на деле двигаться и бежать ей абсолютно некуда. Она не хотела быть добычей: ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие пару лет.        Но быть уверенной перед Казом Бреккером практически невозможно. Она не успеет оглянуться и понять, что к чему, как её снова поглотит дарованное им безумие.        Никогда не знаешь, какие мысли роились в голове убийцы.        Когда Грязные Руки, не прерывая зрительного контакта, без спешки нагнулся к ней, Инеж безрезультатно отстранилась и вновь попятилась назад, но замерла, ощутив цепочкой позвонков стену. Тупик. И он слишком близко — перед ней. И пришёл явно за ней, за уловом, ради которого он готов перевернуть к чёрту весь Кеттердам и разгромить королевский дворец.        Рука Каза Бреккера протяжно приподнялась, потянулась к ней, и Инеж, противясь охватившей тело мучительно-сильной тряске, поспешила отвернуться от него, отстраниться, будто на кончиках тянувшихся к ней пальцев застыл второй кожей сцеженный с почерневшего естества яд.        Или будто он мог и собирался переломить ей шею одним выверенным движением.        Но вместо этого она почувствовала, как выпирающие костяшки его пальцев прошлись по её щеке.        Почти нежность. Извращённая и нежеланная.        Бреккер внезапно усмехнулся. Тихо и недобро, так, что душа стремглав покидала её тело, и смешок этот прокатился по кухне злоречивым грохотом, словно пространство дребезжало в такт его голосу.        «Перед тобой сам дьявол, Инеж» — траурным баритоном произнёс некто намертво засевший в её разуме.        — Здравствуй, любовь моя.        Глядя куда-то в запачканный кровью угол, она, до этого боявшаяся воззриться на него, вдруг широко распахнула глаза, не веря в то, что ей только что пришлось услышать за его ядовитым шипением. В то, что так её называл сбежавший из загробного мира демон.        Внезапно омытые кровью руки Каза Бреккера обхватили её, — так добычу не хватали, но сейчас она всё равно видела себя именно в подобной ипостаси — и Инеж глухо пискнула, когда он слишком резко прижал её к себе, да так, что рёбра пронзил омерзительный хруст, и она сама чуть было не стукнулась подбородком о его острое плечо. Их пугающая близость била по голове мощнейшим адреналином, до пестрящих снопов перед расплывающимся в нелепый сюрреализм полем зрения. Видится, его клыки вот-вот вонзятся в неё и вырвут кусок от лица, окропят всю окрестность алеющей маковой рощей кровью.        За ним — испепелят глаза.        Безумные. Холодные до больно скручивающего спазма в районе лёгких. Разрывающие её изнутри лучше всяких ножей, коими пользовались местные бандиты и даже политики. Клявшиеся всей душой (если такова у него имелась): «убью раньше, чем ты догадаешься об этом».        В его удушающей хватке она поёжилась озябшим от пурги вороном, попавшим в капкан и переставшим безрезультатно трепыхаться. Инеж желала вырваться из этих грубых объятий. Не чувствовать ни его рук, ни его близости, ни его самого подле себя. Не видеть ошибку, которую создали святые, после чего сами же пожалели о своём грешном создании.        Ей страшно.        Ей хотелось домой.        Ей хотелось не видеть его.        Не быть прижатой к нему в фантомном проявлении изощрённой любви — последнее слово и то прозвучало в голове с трудом, точно даже мысленно ей претило это осознание.        Но Каз только обнял её крепче, отчего и без того не равномерное дыхание напрочь сбилось, деформировалось в пробивающий барабанные перепонки бессистемный гул.        Инеж дрогнула и оказалась на грани задушенного хрипа, когда к уху приблизились его губы.        — Я так скучал по тебе, — рычащим голосом пророкотал он.        Она напряглась.        Это отвратительно.        Смотреть ему в глаза, быть в его иезуитских руках, чувствовать его не по-человечески раскалённое дыхание на своей оголённой шее, слышать слова, которые меньше всего на свете хотелось услышать из уст убийцы — это всё отвратительно. Он подобен истинному апологету страшнейшего порока.        В порыве необъяснимо-смехотворной отваги Инеж, уложив руки ему на плечи, небрежно отстранила от себя Каза.        — Уйди прочь! — воскликнула она так пронзительно, что горло саднило от собственного крика, и ей почудилось, что возглас этот сотряс собой воздух и прокатился эхом по превратившейся в поле боя кухне.        Решительно встретившись с ним взглядом, она уловила озарившее лик Каза негодование. Злость. Непринятие проявленной ею дерзости.        Он похож на сон… отчасти. На самый ужасный во всём мире кошмар — такой даже нашкодившим детям на ночь не расскажешь. Искажённый в ахроматических красках и носящий в себе облик юродивого монстра с одичавшими от жажды крови глазами.        И, кажется, он только что извергнул преисполненный неистовства рык — волчий, звериный, чудовищный.        — Не смей приближаться ко мне… — едва ли не срываясь на сбивчивый шёпот, уверенно прошипела Инеж, когда на деле внутри всё давно клокотало от страха.        Безумие чистой воды, как ни глянь. Перед ней бес, воскресший изверг, а она не могла придумать ничего более разумного, чем гнать его обычными словами.        Тривиальщина.        Мглистые очи Каза, одно из немногих, что выдавало в нём человека, сузились, и Инеж думала, что ещё немного, и зрачки его деформируются в змеиные ромбовидные щёлки, коих у человека быть не могло.        «Не смей сравнивать его со зверем, Инеж. Звери убивают не ради удовольствия» — презрительно произнёс её же голос в голове.        В ожидании, что за этим незамедлительно последует попытка проломить ей все кости, предварительно вспоров горло и с садистским удовлетворением украсив помещение её внутренностями, Инеж замерла. Каз, напротив, медленно приопустил веки, позволил тьме накрыть его, как будто не боялся, что она попытается атаковать его или сбежать, и в последующее мгновение, когда чуткий слух заволокло мертвецкой ночной тишиной, он подавил насилу слышный глумливый смешок.        Ей казалось, что весь мир в эту треклятую секунду был соткан из этого звука.        И это чертовски страшно.        — Инеж, — глухо выдохнул он, и не знай она, что это за человек такой, кто перед ней, то приняла бы происходящее за порыв искаженной в безумии нежности, — сокровище моё, — практически прорычал Каз, растягивая гласные, — ты потеряла память. Ты не знаешь, что говоришь.        С замиранием сердца Инеж проследила за тем, как его рука скользнула к ней, как пала к её предплечью.        Его касания ужасны.        Он ужасен.        — Ты не хочешь, чтобы я уходил, — вкрадчиво заверил Каз, срываясь на призрачную мягкость, будто он мог знать это намного лучше неё.        Инеж тяжело задышала.        — Я хочу… — прошептала она в попытке сопротивляться.        — Ты хочешь, чтобы я был с тобой, — исторгнул Каз не терпящим возражений голосом, и сам он, искажённый в ратном азарте всесильный монстр, двинулся к ней ближе, припечатав к стене и сильнее сжав её плечо. — Хочешь, чтобы я был рядом. Всегда. В любой ситуации. Какими бы сломанными мы ни были.        — Нет… — взмолилась Инеж себе под нос.        — Потому что я всегда так делаю. Потому что я говорил, что всегда приду за тобой, — произнёс он, точно захваченный в силки жгучей обсессии, точно наваждение укрыло собой помутневший рассудок. — Где бы ты ни была. Сколько бы мне не пришлось ради тебя убить.        — Нет, — просипела Инеж, зажмурившись и стараясь прогнать его прочь, наивно уповая, что ей всё казалось, что Каз Бреккер — не более, чем созданная больным рассудком фальшь.        «Бреккер уничтожил бы весь Кеттердам, чтобы добраться до тебя. Он бы достал тебя даже из-под земли или ада» — издевательски напомнило подсознание старые слова убитого Мередита.        Бреккер не достал её из ада. Бреккер сбежал из ада, чтобы достать её.        И сейчас он, аккуратно встав, нечитаемо глядел на неё.        — Вставай, Инеж, — почти повелительным тоном велел ей Каз, сменив несуществующую ласку на бросающее в дрожь безразличие, будто обращался к трепыхавшемуся и харкавшему в своей крови солдату, а вовсе не к человеку, которого он минутой ранее назвал своей любовью. — Кеттердам должен ответить нам за всё. За Клепку, от которой ничего не осталось. За меня, которого они пытались убить. За нас, в конце-то концов. За то, что они не смогли понять, что нельзя пытаться разделить Грязных Рук с его Призраком.        Инеж ненавистно воззрилась на него.        Её взгляд — брошенное ему без слов презирающее «почему ты не сдох?».        — Я не пойду с тобой! — гневно выпалила она.        Незамедлительный эффект за сказанным последовал во мгновение ока: всё былое равнодушие, обуявшее Каза, незыблемо и стремительно сменилось праведной яростью.        — Не вынуждай меня заставлять тебя.        От его угрожающего шипения по коже шествовал мороз, и на кратчайший миг ей хотелось подчиниться ему. Сделать всё, чтобы не ловить на себе его убийственный взор и не чувствовать, словно её без прикосновений рвали на части где-то внутри.        Но это длилось всего лишь миг. Короткий и эфемерный.        За этим последовала решимость стоять на своём до конца.        — Ты сделал меня такой же, как ты, — вымолвила Инеж на выдохе, когда дыхание было напрочь сбито, и в словах этих презрения куда больше, чем она могла ощутить за всю свою жизнь. — Ты сделал меня монстром.        — Я сделал тебя сильной!        Инеж взвизгнула, когда он снова схватил её за плечо, сомкнув пальцы так крепко, что тишину пронзил хруст раздробленной кости.        — Я сделал тебя жестокой!        Грубым движением Каз поднял её с пола и приблизил к себе.        Жалея о необдуманной смелости, она боязливо отвернула от него лицо.        — Смотри на меня, Инеж! — неистово велел он, взяв её за подбородок и повернув к себе. — Я сделал тебя уверенной! Сделал той, которую боялся бы весь Кеттердам! Той, которая не подохла бы в этом чёртовом городе за считанные минуты! Я, я был единственным рядом с тобой, когда родители отвернулись от тебя, а друзей забрал к себе Гезен!        Инеж старалась унять дрожь.        «Родители отвернулись от тебя».        «Друзей забрал к себе Гезен».        — Я не хочу быть как ты, — на свистящем выдохе просипела она. — Я не хочу стать чудовищем.        Каз резко выпрямился.        В ночном мраке ей привиделось, что его и без того тёмные глаза потемнели ещё на несколько тонов, что притягивающие белоснежные склеры слились с чернотой округлого и сливающегося с угольной радужкой зрачка.        — Ещё скажи, что ты бы предпочла, чтобы меня убили. Чтобы я умер в тот день.        Он больше не тот, кого она увидела, впервые очутившись на этой кухне и разглядев в темени убитого советника. В прерываемом только их общими сбивчивыми вздохами молчании Инеж безмолвно лицезрела Каза, явственно ощущала распирающие его ярость и негодование, будто они передавались и ей.        С ними же — вяжущее и убивающее его ожидание.        Он не позволит оставить этот вопрос без ответа.        Инеж скривила уголки рта, прежде чем уверенно, не оставляя никаких надежд, сплюнуть:        — Да.        Без лишних предупреждений Каз разжал руку и бросил её. Инеж тут же пала на залитый кровавыми лужами пол, больно ударившись боком о прочные плиты и каторжно закашлявшись от затхлого запаха крови. За своим убогим кряхтением она услышала, как Каз, стоявший в крохотном шаге от неё, хрустнул пальцами — так убийцы делали, когда просто говорить не оставалось сил, когда приходилось перейти к действиям.        Инеж обернулась, стараясь игнорировать колющую боль в боку.        Последнее, что она увидела перед тем, как Каз Бреккер обнажил ряд острых нечеловеческих зубов, перед тем, как с прицелом в незащищённое горло он прыгнул на неё из сумеречного марева — его залитые безжизненной чернотой по-дьявольски злые кровожадные глаза. Затем — громогласный рёв выбежавшего на долгожданную волю дикого зверя, вонзающегося в гортань своей жертве и безжалостно ломающего тростниковые хрящи, прокусывающего ему трахею, из которого после безостановочно фонтанировало тягучим кровавым потоком.        Пробуждение — громкое, оставляющее в пространстве несуществующий рык человекоподобного существа — сбил её с толку куда больше, чем сам сон.        В оцепенении оглядываясь по сторонам в чаянии, что его рядом не было, что в комнате она в полном одиночестве, Инеж судорожно хватала открытым ртом спёртый воздух. Взгляд хаотично бродил по комнате, выискивая хоть какой-то намёк на мерцавшие во мраке хитрые очи притаившегося демона, вырвавшегося из плена мира мёртвых, чтобы поквитаться с врагами и забрать её с собой, но его здесь не было. Инеж в этой комнате совершенно одна.        — Его здесь нет… — сказала она сама себе.        В размытых очертаниях явившегося к ней видения ей всё-таки запомнились оторванные чьими-то зубами пальцы валявшегося на столе Мередита, как и сорванный до оголённых костей кожный покров разорванной ножом спины. Запомнились руки Каза Бреккера, сжавшие ей плечо, и одно дело увидеть это всё в облике абсурдного миража, придуманного скудоумным гением-фантастом.        Другое — ощутить всё на собственной шкуре.        Каждую ломающуюся кость. Каждый вырванный палец. Каждый коготь, разрывающий кожу одновременно с мясом.        Определённо, она сходила с ума.        В какой-то момент понимание этого факта начинало выбивать из колеи ржавым тесаком.        Её распирало. Здесь и сейчас.        От любого упоминания о его скрытых за перчатками руках-лапах, выворачивающихся под точным углом, чтобы трощить кости до оглушительно-мерзкого хруста и треска. От любого упоминания о одичавших свирепых глазах, смотревших на неё с тени, как за прочной ширмой. И голоса — нашептывающего, обманчиво-вкрадчивого и потому кажущегося ласковым, когда на деле ей известно, что это голос принадлежал дьявольскому чаду.        Игра на её оголённых нервах агрессивно выбивалась на первые ряды с геометрической прогрессией.        За стенами послышался шум, и Инеж, откинув от себя одеяло, устремилась к окну. Приглянулась: по тропе, ведущей к двери особняка, преспокойно шёл мистер Мередит, рядом с которым маячила тёмно-русая макушка мистера Кензи.        «Живой» — с облегчением подумала Инеж.        Гарван был её последней надеждой пробить путь домой, не разрывая себя на части и не испещряя в кровавые росчерки руки и ноги.        Его гибель могла стать концом всего.        Так некстати шокированный сновидением разум вновь высек на себе очертания Каза Бреккера — дикого зверя, созданного разгневанным шайтаном монстра, пришедшего по её избитую душу из чащи горящих демоническими огнями лесов.        «Здравствуй, любовь моя».        Инеж знала одно: одним лишь своим ошибочным существованием Каз Бреккер мог вероломно разрушать жизни. Если не свою, эфемерную и недоказанную, и уже не чужую, то её уж точно.        Этого знания ей вполне достаточно.