Мистер Мередит, как и обещал, разбудил её рано, — непосильно рано — когда на вершине небесного купола всё ещё протягивалась безбрежная полоса бледно-кобальтового бархата, норовящая посветлеть со временем. Безмятежные звуки пробуждающегося города начинали проникать сквозь покрывало угасающей ночи: первые трели птиц, стрекот затаившихся в стрелициях кузнечиков и цикад, шелест листьев под лёгким колебанием студёного ветра.
Осоловело потирая глаза и проглатывая всевозможные недовольные глагольствования о том, что она не выспалась, Инеж безропотно последовала за ним.
Утренний Кеттердам походил на огромный муравейник, на живую систему, встроенную керчийским божеством одновременно с созданием сего прогнившего жадностью города. Кто-то уже во всё горло кричал о продаже вяленой камбалы и филейных кусков только пойманного из речек лосося, кто-то только-только раскладывал дорогую и достойную лишь знатных купцов одежду, а одна старушка, занимающаяся торговлей вязанных рукавиц, заинтересованно беседовала с женщиной у соседнего ларька.
В лицо ударил холодный ветер, обхвативший её длинную косу, и на миг, на кратчайший миг, одурманенная сводящими с ума ощущениями, Инеж почувствовала себя самой свободной на всём свете.
До тех пор, пока слух не уловил безучастный возглас Гарвана:
— Мы уже пришли, Призрак. Не отставай, чтобы тебя вдруг не украл какой-нибудь дедушка, которому не посчастливилось выкупить тебя на аукционе.
Инеж сморщилась оттого, как это прозвучало, каким будничным при этом был тон советника. Будто она самая обычная вещь, которую можно, не колеблясь и не думая о гуманности, передать из рук в руки (хотя по мнению короля Вегенера и большей части присутствующих что на Совете, что на аукционе именно так оно и было).
Обследоваться в настоящей клинике ей ни разу в жизни не приходилось, потому первые минуты ей становилось не по себе. Когда ноздри заполнил отвратный запах лекарств и болезни, а окружением стали белые стены, закрывающие собой вид на улицы и небо, Инеж недоверчиво оглянула длинный коридор, помещение, освещаемое слабым светом ламп, и представшая перед ней картина выглядела не более, чем жутко.
Словно логово пыток. Словно в конце коридора её уже выжидал палач, готовивший для неё ножи и пилы.
В омуте плавно скользнувшего к ней страха Инеж даже задумалась над тем, не соврал ли ей Мередит и не привёл ли вместо обещанного осмотра на казнь, которую так яро предлагал мистер Киссингер во время опроса?
Однако за нужной дверью сидел не палач вовсе, а усатый доктор, любезно пригласивший её сесть на кушетку.
Инеж поначалу дрогнула, а после лишь мелко поёжилась, глядя на врача: если выбрить усы и небольшую чёрную бородку, то казалось, будто перед ней сидел её отец, а вовсе не чужой ей мужчина, но она отогнала эту мысль так же быстро, как она и появилась.
Пятнадцать минут ушло на допрос о самочувствии. Ещё полчаса — на то, чтобы сделать снимки головы и дойти до решения, что ни череп, ни головной мозг не повреждены и что можно вполне обойтись без дорогих операций. Ещё десять минут врач, то и дело указывая на размытый рентгеновский снимок, закидывал мистера Мередита сложными медицинскими терминами, которых Инеж не понимала и вскоре просто перестала слушать, переложив всю ответственность за её самочувствие на советника.
Она только отметила, что в попытках вернуть ей память всегда сдержанный Гарван оказался до одури дотошным и докапывался до каждой мелочи. Лишь когда врач протянул ему упаковку медикаментов и собирался что-то сказать, — возможно, инструкцию использования, пусть в коробке и была спрятана бумажка с небольшим руководством — Мередит позволил себе перебить его и однозначным жестом руки дал ей приказ следовать за ним.
«Неужели он беспокоится обо мне?» — спросила сама себя Инеж, пока они шли обратно к особняку и пока Мередит внимательно читал инструкцию.
Но она быстро отогнала эту мысль.
Так же быстро, как та появилась.
«Не о тебе, а о возможной информации, за которую он платит и которую ты ему скоро выдашь» — между насмешливым фырчанием напомнил ей чей-то нахрапистый фальцет, засевший где-то в черепной коробке.
И так до тех пор, пока они не ушли.
Пока бессвязный говор врача и политика не подошёл к концу, а она, клюя носом, желая продолжить прерванный сон, не пошла за Мередитом домой.
— Употреблять два раза в день. Через полчаса после приёма пищи, — оповестил её Гарван на полпути к дому. — По словам врача, на возвращение памяти может уйти чуть меньше полугода, если включить в это специальные упражнения.
— Хорошо, — просто согласилась Инеж, и, задумавшись, выдала: — Мама рассказывала мне о мнемонике, когда одна из сулийского каравана потеряла память. Можно было бы попытаться.
— Пытайся, — простодушно ответил Мередит, всем видом показывая, что он ожидал от неё именно результата, а не простых попыток. — Сейчас любые методы хороши. И вот ещё что, Призрак, — доселе невозмутимые глаза Гарвана резко ожесточились, приобрели старую одержимость, которую она уловила в нём вчерашним вечером, — то, что я помогаю тебе побороть амнезию, знаем только ты, я и мистер Кензи. Остальные считают, что я держу тебя в качестве служанки. Ты поняла намёк?
— Да, мистер Мередит.
Понять было просто: никого другого не обрадует перспектива вернуть утерянные воспоминания преступнице, которая, если верить их словам, накличет на них беду, только вспомнив обо всём.
Когда они шли через небольшую аллею, проходя под хризолитовой листвой развесивших кроны могучих платанов, Инеж внезапно услышала рассёкшее тишь раскатистое карканье высоко над собой. Остановившись и подняв голову, она увидела восседающего на толстой ветке дерева ворона. Иссиня-чёрного, почти сливающегося с предрассветным мраком и взирающего на неё будто на давнего знакомого, которого удалось отыскать в нужном месте спустя годы.
Он склонил набок макушку, подолгу разглядывая её, пока Инеж вторила за ним, оглядывала аккуратно приглаженные чернильные перья.
Неожиданно ворон взмахнул крыльями и подлетел к ней.
Ей бы придушенно вскрикнуть от испуга и тут же рефлекторно прикрыть себя, отскочить в сторону, подумав, что пробудившая в себе хищника птица захочет больно полоснуть её когтями, но Инеж, не зная, что за диковинное чувство овладело ею, только протянула к нему руки. Тот, приняв этот жест за приглашение, удобно и даже благодарно уместился на её ладонях.
Взгляд свой, изучающие чёрные бусинки его бездонных очей, он от неё так и не отвёл.
— Кхм.
Демонстративное покашливание, раздавшееся поодаль от них и рассёкшее безмолвие, вынудило Инеж мигом отвлечься от ворона и неторопко обернуться к оставшемуся забытым мистеру Мередиту, стоявшему в нескольких метрах от неё и без слов созерцающему эту картину. Он непроницаемо посмотрел на глухо каркнувшую птицу, устроившуюся в её руках как в свитом из сухих ветвей гнезде, и, выдохнув коротко, вновь перевёл изнурённый взор на неё.
— Как бы мне не хотелось, чтобы ты вернула себе память и вернулась к родне, но на домашних животных я не подписывался, — отнюдь не шутливо заявил остепенившийся Гарван.
Что ж.
Она, по правде, и не задумывалась об этом.
— Я его не заберу, — честно произнесла Инеж, заботливо поглаживая тёмные перья насупившегося ворона. — Он останется здесь, в своём доме. Там, где ему и суждено быть с самого начала, а не существовать в чужих местах.
«Как мне» — понуро дополнила она про себя.
На выдохе Гарван, соглашаясь, кивнул.
Посмотрев на него, ворон снова каркнул и громко клацнул клювом.
Забеспокоившись о том, что присутствие Мередита могло обеспокоить птицу, Инеж провела кончиками пальцев по его пернатой спине, стараясь успокоить, растворить тревожность своего нового маленького друга в ласке. И это не то, что странно, а даже ненормально: она сама в беде, она не знала, какая судьба постигнет после всех мытарств, а её волновало состояние ворона.
Однако, на её величайшее удивление, когда советник подошёл к ней и протянул вперёд ладонь, — слегка неуверенно, что от Инеж не укрылось — тот не шелохнулся, позволив дотронуться до себя.
— Многие в Керчии полагают, что вороны приносят несчастье. Кто-то уверяет, что смерть. Их всегда пытаются отогнать от себя и своего дома, думая, что это спасёт им жизнь, — невзначай рассказал Гарван, когда птица боязливо ткнулась виском к его пальцу. — Легенда гласит, что один из наших королей трагически погиб после того, как во время праздника над ним пролетела стая воронов, а другая — что ребёнок знатной семьи умер странной неизлечимой болезнью, потому что у его люльки сидел ворон. Неужто ты не чувствуешь страх перед этими птицами?
Инеж слегка нахмурила брови, не сводя глаз с ворона. С существа, которое доверило ей свою жизнь, которое доверчиво расположилось на её руках, не зная точно, приласкают ли его, или же свернут шею.
Люди поступали с ней намного хуже.
— Сулийцев учат любить и уважать каждое живое существо как равное себе, начиная от сильных и способных убить нас быков и заканчивая маленькими хрупкими бабочками, которых можно раздавить, просто зажав рукой, — по-детски искренне пролепетала Инеж. — Мы поможем любому раненому щенку, который попадётся к нам, и приютим его как нового члена семьи, но мы никогда не приручим дикого волчонка, зная, что его дом глубоко в лесу, и мы никогда не раздавим божью коровку, потому что не имеем права уничтожать то, что не создавали сами.
Мередит изогнул бровь.
— Про людей сулийцы говорят так же?
Едва ли не нахмурившись, Инеж взглянула на Гарвана периферией зрения. Она не знала, был ли это самый обычный вопрос, невинная заинтересованность, которую советник до этого ни разу не проявлял, или же он так профессионально завуалировал укор, жестокое напоминание, что когда-то руки, сейчас бережно держащие ворона, безжалостно разрывали на кровавые куски людскую плоть.
— Да, — увереннее желаемого отрезала Инеж, — но разум одного отличается от разума другого. Мотивы — тоже. Зверь убьёт из-за голода или чтобы защитить себя, свою родню, свою территорию, из-за возложенных природой инстинктов. Человек же чаще всего делает это ради азарта, потому что он увидит что-то забавное в кричащей от боли жертве.
Она заметила, как Мередит прищурился, взирая на ворона. В следующую секунду он посмотрел наверх, на выпирающие толстыми иглами ветки плотного платана, и хмыкнул.
Проследив за его взглядом, Инеж увидела, как над ними нависала стая тихомолком урчащих воронов.
— Отпусти его, — вдруг посоветовал Мередит, не приказал даже, как сделали бы другие на его месте, будто то обыкновенная просьба. Такую бы друзьям говорить, а не к человеку, которого впору звать своим заклятым врагом. — Думаю, это его семья, и она беспокоится за свою потерю.
«А моя? — подумала она, с украдкой взглянув на стаю воронов. — Моя тоже беспокоится, пока я здесь? Или они забыли меня, смирились спустя столько лет с мыслью, что я не вернусь?»
Без лишних слов Инеж протянула к небу руки. Тогда же ворон, раскрыв беспросветно-чёрные крылья, взлетел и ловко метнулся к своей стае, моментально затерявшись в ворохе чернильных клякс.
«К своей семье. К дому» — одновременно с болезненным замиранием сердца подумала она.
В это мгновение Инеж отчаянно хотела быть вороном. Хотела свободно взмахнуть крыльями, которые ей отрезали, взлететь в небосвод, подальше от этой прогнившей земли, чтобы ветер трепетно ворошил ей перья, и осесть в родных околотках человеком.
— Идём, — коротко позвал её Гарван. — Мне скоро идти в резиденцию, и я не смогу объяснить королю причину своего возможного опоздания.
«Скажите, что ваша подопечная залюбовалась воронами на аллеях» — хотелось ответить ей в шутку, дабы хоть как-то поднять себе настроение в этой прорве гнетущих раздумий, но ей довелось смолчать.
Пока они с Мередитом шли в сторону особняка, высеченной из метафоричного золота клетки, Инеж оглянулась в последний раз, глядя на ютившихся на ветках чёрных птиц. В какой-то миг пространство сотряс лейтмотив их звучного карканья, слившегося в один единый шум, и в тот час же вороны, будто по некой немой команде, ринулись в светлеющие небеса длинной чёрной полосой, пролетевшей над их головами в пугающую неизвестность — в ту, которую она боялась ступить.
Несмотря на то, что керчийцы считали их послами смерти, Инеж хотела верить, что вороны приглядывали за ней чьими-то глазами.
* * *
С того дня прошла неделя, и новый день от предыдущего, казалось, ничем не отличался: мистер Мередит шёл на работу рано утром и возвращался только вечером, когда Кеттердам покрывало невесомой пеленой надвигающейся тьмы, освещаемой лишь ещё слабым светом луны и звёзд. Ей приходилось только тоскливо прогуливаться по особняку и его богатому двору, который она успела изучить за пару дней.
Во дворе, прикрывая стальной забор, пики которого возвышались ввысь острыми гвизармами, стояли кусты маслянистых бордовых роз, которыми Инеж искренне восхищалась… пока через три дня она, подойдя, не поняла с разочарованием, что они были искусственными.
Вдали от забора был встроен небольшой фонтан, увенчанный позолоченными иконами керчийских святых, и на самом верху расположился явно дорогой памятник некоего мужчины, вздымающего совиное перо в одной руке, а в другой — большой мешок крюге. Инеж почему-то уверяла себя, что это Гезен, которого так чтили керчийцы, но и эта мысль не помогала ей справиться с убийственным унынием, пока приходилось быть одной в особняке.
— Придумай себе какое-нибудь занятие, которое не заставит тебя чувствовать себя здесь как в плену, — чересчур строгим для совета тоном порекомендовал ей однажды Гарван перед тем, как они разошлись по комнатам. — Вспомни, чем ты любила заниматься, когда была в Равке.
Инеж скривила уголок рта, когда он того не увидел. Какое-то неведомое чутьё подсказывало ей, что играть с огнём и просить Мередита купить ей канатную дорогу, такую же, какая была у неё в Равке, не стоило.
И потому оставалось лишь уныло лицезреть с окна не меняющийся вид на королевский дворец, выглядевший на таком расстоянии крохотной точкой. Оставалось лишь представлять, как её приведут туда в последний раз, как король поблагодарит за всю предоставленную ею информацию и извинится за нанесённый моральный ущерб, и в качестве вознаграждения посадит на корабль в Равку, чтобы Керчия осталась для неё паскудным воспоминанием.
Инеж задумалась, глядя на богатый двор.
У Мередита ни детей, ни жены, но воображение так лихо и живо рисовало похожего на него ребёнка, который неумело топал ножками по скошенной траве, вырывал цветы и заливисто хохотал своим беззубым ртом, чтобы потом, под гневное ворчание отца (
«этот фонтан обошелся мне в пятьдесят тысяч крюге, гезеново ты исчадие!»), весело поплескаться в фонтане.
В один такой день Инеж приметила, как одно из растущих во дворе деревьев облюбовала стая воронов, и она почему-то не сомневалась, что это были те самые, которых она недавно видела.
Однажды она открыла окно. Подумала, что, быть может, птицы примут это за приглашение, что хоть кто-то примостится на подоконнике и позволит притронуться к себе, дабы скрасить её одиночество, но один из них лишь каркнул и вместо того, чтобы осесть рядом с усеянной сиренью вазой, оголтело влетел в её комнату. Инеж тихо ойкнула, увидев, что б
ольшая часть стаи вторила за ним, что скоро по полу, как у себя дома, фамильярно скакали как минимум шесть воронов, однако выгонять их она не стала.
Так длилось несколько дней.
Она употребляла таблетки, уповая на то, что отголоски воспоминаний вскоре наведаются к ней.
Мередит уходил и приходил.
Вороны — тоже.
Как в сумасшедшем вихре.
«Придумай себе занятие» — вновь вспомнила она совет Гарвана.
«Занятие, которое не будет заставлять тебя чувствовать себя как в плену».
Через два дня Инеж, скрестив голые стопы, невозмутимо сидела на кровати в окружении вновь наведавшихся к ней воронов.
Её рука взметнулась вверх, подбрасывая голодным птицам хлебные крошки.
* * *
Вечером Инеж разбудил странный лязг, доносившийся с первого этажа, и пусть он был не слишком громким, слышно так, будто причина шума скрывалась за стеной. Очнулась она не сразу, думая, что то острые ветки бились о стекло, царапались, но нет. Прислушалась: словно чьи-то цепкие когти шкреблись по стенам и полу, а за ним — звук, напоминающий стук упавшего на пол мешка с картошкой.
Она невольно открыла глаза и взглянула на крытое аметистово-синим мраком небо, отметив, что мистер Мередит уже наверняка вернулся с работы и если уж не спал, то сидел на кухне за кипой макулатуры. Эта мысль улетучилась из сознания, когда следом за шкрябаньем донеслось громкое хлюпанье, будто кто-то не расторопно и намеренно шумно вышагивал по водянистым лужам.
Поначалу хмуро уставившись на дверь комнаты, Инеж старалась побороть распиравшее её любопытство, — и, возможно, толику страха — но когда терпеть это стало невмоготу, она медленно сползла с кровати.
Ноги понесли её вперёд. По коридору.
Тьма со светом на потолках сплеталась в неведомом танце, а она, не торопясь нисколько, шла между замершими в ночной нереальности сводам, минуя картины и осторожно разыскивая ажурные — безликие и, возможное, безличные — тени на стенах.
По длинной лестнице, по которой Инеж опасливо и бесшумно опускалась.
Подумала с опаской: может, кто-то напал на дом советника, вознамерившись украсть все его деньги? Может, и впрямь кто-то настолько сильно злился из-за результатов аукциона, что без колебаний ворвался в особняк политика, дабы украсть её?
Когда оставалась всего одна ступенька, Инеж почудилось, что некто не просто прошёлся, а станцевал на её могиле самый бурный танец.
Неуверенно, противясь желанию вернуться в комнату, она ступила на первый этаж и боязливо осмотрелась.
Вокруг — почти кромешный мрак, и она прищурилась до пульсации в висках, стараясь хоть что-то разглядеть в этом тёмном флёре.
— Мистер Мере…
Имя советника моментально утонуло в вырвавшемся из уст крике первородного ужаса, когда Инеж наконец-то увидела его, когда разглядела его очертания в темноте кухни. Она застыла, не в силах отвести от него испуганный взгляд, и миг спустя её пронзила холодной сталью лезвия невероятная дрожь от открывшейся ей картины: Гарван Мередит, в спину которого был воткнут нож, бездыханно полулежал на столе, пока под ним, окропляя белоснежную скатерть в грязно-алый, безостановочно растекалась кровь.
Когда оцепенение едва ли оставило её, Инеж по не известной даже ей причине совершила попытку двинуться к нему, хоть и знала: вид на труп испугает её, и ей бы сбежать, ринуться восвояси, чтобы больше не провести и минуты в этом особняке.
Но вдруг, стоило ей шагнуть, она снова замерла.
Инеж услышала безжалостно-громкое хлюпанье под собой, под подошвой обуви, и скованные страхом глаза, опустившиеся к полу, совсем скоро увидели растёкшиеся под ногами громоздкие лужицы. Багровые, почти чёрные в кромешной мгле, и в ноздри вероломно проник насилу знакомый отвратительный смрад.
Кровь, не иначе.
«Святые, помогите мне» — убого-жалостливо взмолилась она.
Но вместо этого, вместо ожидаемой помощи и остатков самообладания, которое затерялось во всём этом шестилетнем кошмаре, за спиной раздался спонтанный шорох. За ним — дыхание, подбитое и прерывистое, рассекающее собой нависшее в пространстве замогильное молчание, будто она была права, будто кто-то и впрямь ворвался в особняк, чтобы прийти за ней.
И голос. Отражающийся от стен дома голодно-ласковый рокот, срывающийся с уст пробудившегося от длительного сна дикого зверя, наконец-то настигнувшего свою добычу:
— Ах, моя дорогая Инеж, я наконец-то нашёл тебя.
То было на уровне возложенных желанием выжить рефлексов, — или же гнусного любопытства, которое не позволило кинуться в бегство — но она мигом обернулась, услышав в молчании своё имя, и в следующее мгновение, истошно взвизгнув от увиденного, пала на окроплённые кровью плитки от неудачной попытки не то, что сбежать, а сдвинуться с места.
«Нет!»
С покрывшей угол помещения теневой вуали на неё беспрестанно взирали по-дьявольски насмешливые глаза — точно сам бес пришёл по её душу. Их обладатель, исказив лик в победоносной ухмылке, медленным шагом вышел на малахольный свет высовывающейся с прорези седых облаков луны.
Вместе с гамом его тяжёлых шагов кухню заполнил приглушённый всплеск крови под его обувью. Где-то на полпути он неожиданно остановился перед ней, будто без слов крича в лицо: «вот он, вот он, я!»
Инеж узнала этого человека ещё тогда, когда его скрывала плотная завеса тени.
Перед ней стоял Каз Бреккер.
