Der Himmel fällt

       «Поговаривают, у вас был роман».        «У вас был роман».        «Роман».        Сначала Инеж отрицала. Кричала про себя, заставляла голоса в голове вопить так, что в затылке гудело пчелиным роем, и всё равно противилась. Уверяла: это самые настоящие абсурд и профанация.        Каза Бреккера любить не то, что невозможно, а даже запрещено по воле не выписанной на папирусе догме. Ей — тем более.        Несколько дней спустя она упрямо, борясь с самой собой и примеряя на себе же призрачное знамя победителя, отмахивалась, но когда отмахиваться было уже невозможно, оставалось только почти безропотно смиряться и без конца вдумываться. Представлять. Анализировать. Выискивать в обременённом правдами и неправдами сознании возможное начало, с которого её отправная точка двинулась бы кривой линией по туманной бреши и привела к пагубным чувствам к мародёру.        Инеж заставляла себя вспомнить очерченный тьмой чёрно-белый абрис, возвысившийся над ней.        Ещё раз.        И ещё.        Ровно до того момента, пока эксплуатируемое воображение снова и снова не вырисовывало его до непревзойдённой чёткости, именно таким, каким она увидела его на фотографии в газете. Таким, каким он был ещё при своей безнравственной жизни, ещё до того, как политики разорвали бы его на куски до неузнаваемости.        В такие моменты в атмосфере искрилось давящее на лёгкие напряжение, которое Инеж беспечно сбрасывала за проекцию частей мозга в её больной голове.        Не хотелось больше иного, кроме как не чувствовать ничего.        Отключить эмоциональный диапазон на остаток жизни.        Инеж обреченно выдыхала, когда в подсознании мерцали холодными звёздными огоньками скованные диким неистовством глаза, которым люди приписывали пугающе-холодное равнодушие.        Со всем полученным от разъярённого короля, его Совета и Гарвана багажом забытых знаний, могла ли она полагать, что нечаянно растопила своим невинным нравом сердце беспощадного монстра, который впервые после прохождения по залитой вражеской кровью стези испытал к живому существу настолько тёплые чувства? Или же ей стоило, успокоившись, отпустить все размышления и принять никем ещё не выдвинутую версию, что Каз Бреккер всё же похитил её из пут Зверинца и жестоко пытал свою пленницу до тех пор, пока желание выбраться из его плена не деформировалось не только в послушание, а ещё и в ивцевский синдром? Пока не превратило жестокого мучителя в единственного и неповторимого идола, за которого она, первое время борясь с собой, готова была лишить кого-то жизни?        Или, быть может, она становилась одержима им? Трепетала от обожания, обманчиво найдя в нём то, что она потеряла годами назад и что хотела найти хоть в ком-то (и под этим многозначительным «ком-то» как будто бы скрывалось чёртово «мужчине», точно развратные повадки Зверинца навеки заселились в ней).        «Ты пошла к нему добровольно» — заверил её мистер Мередит, когда она пыталась понять, как именно судьба привела её к Казу.        Слово «добровольно», как ни глянь, Инеж не нравилось. Оно, как ненавистная правда, оседало горько скручиваемой на языке ядовитой змеей, чей яд стекал в хрипящее от удушения горло.        Уничтожало. Убивало. Физически и морально.        Оно выворачивало наизнанку все старые сопоставленные ею каноны.        Оно неправильное, но даже ему Инеж старалась найти место, как заблудившемуся и подошедшему к порогу её дома путнику, которого видеть ей поодаль от себя претило.        Она, бывало, сидела на неаккуратно застеленных простынях и осматривала участок кожи, где когда-то протягивалось павлиньим пером клеймо Зверинца, и представляла, как ноги понесли её прочь от стен борделя, от Танте Хелен с её жестокой натурой, и путь случайным образом привёл её к Казу Бреккеру — единственному, в ком Инеж, запутавшаяся от безысходности и горя, увидела оставшийся единым путь к спасению. Быть может, они были двумя странниками, затерявшимися в опротивевше-неизменной ротации резни и баталий, оставивших на теле и сердцах не заживающие шрамы. Два морально обедневших и осиротевших скитальца по пустоте, потерявшиеся настолько, что против воли нашли мизерное утешение друг в друге, да так, что он, без конца падая в неизведанное, чтобы по итогу разбиться насмерть, утянул в эту пучину за собой и её. Намеренно или нет, по чистой случайности — не поймёшь.        Инеж снова посмотрела на своё зеркальное отражение.        В последнее время это входило в привычку.        На противоположной стороне, будто в тысячи несуществующих измерений от Керчии, на неё в ответ глядела одновременно другая и в то же время та же девушка, что и она: несчастная, измученная, просящая, молящая остановиться. Перестать мучить и себя, и её.        И ей бы правда прекратить, безмятежно выдохнуть и отпустить прочь всё то, что так бесконечно гложет, хоть над головой и стелились тучи в облике обвинений в убийствах, о которых она не помнила.        Ей двадцать. В её возрасте надо беспокоиться о совершенно других вещах.        Шесть лет её бренной жизни беспощадно отобраны. Их сжимали в диких лапах и рвали на части.        Инеж представила их с Казом встречу, если тот и правда выжил после боя с оравой натренированных советников и, рискнув, осмелится вернуться в город за ней. Если в прошлом и загорелось в нём что-то светлое да не присущее подобному ему преступнику, что-то, что она ненароком зажгла в погрязшем в грехах бандите высоченным костром, то это всё во мгновение ока истлеет и превратится в одурманивающее контуженный разум исступление, когда она осмелеет и попытается отогнать его прочь, крича в лицо, что знать такого как он не желала.        Инеж, не зная его толком, почти не ведая о его поступках и деяниях, уверена: он прагматичен, и потому раздумывать подолгу о том, что делать с ней, не будет. Не взглянет на то, что противник, что некогда был ближайшим ему человеком, обессилен и не имел ни единого шанса напасть на него.        Он сделает всё быстро.        Решительно.        Не мешкая ни секунды и не дрогнув ни единой мышцей на невозмутимо лице.        Ведь правда, не проще ли заранее избавиться от своей потенциальной угрозы, пока та так слаба и не проявляла никакого потенциала, за который он сам когда-то так яростно хватался? Не проще ли являться к ней не во плоти, а сводящим с ума бестелесным привидением, незримой тенью, что якобы сверлила затылок из дальнего угла и готовилась выпрыгнуть из импровизированного укрытия, пока она меньше всего ожидала нападения?        Ясное дело, Инеж понимала, что быть того не могло.        Даже если обманчивое ощущение того, что она тут отнюдь не одна, навещало с каждым разом с новой силой, то прислушиваться к нему будет делом пропащим, если только ей не хотелось помимо уголовницы прослыть ещё и психически больной. Если же выбирать между пожизненным изолированием от внешнего мира в особняке и специфическим пребыванием рядом с ней его, то она, несомненно, выберет первый вариант.        Каз Бреккер, если сложить общее впечатление из услышанного в темнице, своим ригидным мышлением мало чем отличался от подобных ему психопатов-убийц, о которых ей рассказывали родные и близкие, но если речь заходила о том, как убить человека наиболее изощрённым способом, то ему, наверное, не было равных, даже если хорошенько пораскинуть мозгами и попытаться найти в памяти такого, как он.        Так за плечами остались ещё две недели отрицаний и ненавистных принятий, когда Инеж могла подолгу сидеть на кровати, невесомо прикрывая молчаливые уста и думая о том, что к ним ранее могли прикоснуться губы убийцы. Две недели, как по надиктованной кем-то мучительно-утомительной схеме: уходящий и приходящий по расписанию мистер Мередит, кормление прилетевших ей в комнату голодных воронов и ежедневный приём таблеток, действие которых она всё ещё не замечала и подумывала, что никакие то не медикаменты от амнезии, а часть плана желающего избавиться от неё Гарвана.        Между всем этим, возможно, редкие упражнения для памяти и прогулки по двору особняка.        — Сегодня могу прийти позже, — обыденным тоном провозгласил Гарван рано утром, перед этим удивившись её чересчур раннему пробуждению (не то, чтобы за Инеж проглядывалась привычка засыпать до полудня, но в этот день она вскочила едва ли не раньше советника). — Король Вегенер собирается обсудить моё повышение до старшего по экономическим вопросам Керчии. Это займёт время, поэтому попытайся не заскучать.        Инеж в ответ смогла выдавить только неразборчивое «ага».        Словно не разбирающий ничего и подслеповатый, взгляд был прикован к своему искривлённому отражению в чашке почти чёрного кофе. Любой другой, мало-мальски разбирающийся в установке человеческого разума, заявит уверенно, что её чудаковатое поведение сродни признак истинной депрессии, но депрессия — это замороженный страх, а в её случае ни о какой заморозке и речи быть не могло.        Инеж мечтала ускорить время. Метнуться на годы вперёд. Перескочить через все мытарства.        Не думать о проблемах насущных.        — Попытайтесь всё-таки прийти вовремя, мистер Мередит, — не поднимая глаз с зеркальной глади кофе, произнесла она неожиданно и для себя, и для него.        Зачем — не поймёшь. Его присутствие насилу убедит её, что в этом особняке она в безопасности.        — Что-то произошло, Призрак? — едва ли обеспокоенно полюбопытствовал Гарван.        Инеж покачала головой.        Если рассказать, что произошло, что происходило с ней в общем счёте, то можно проглядеть, как утро сменится ночью, как свет поглотит тьма, и потому отвечать на заданный вопрос честно Инеж не решалась.        — Не хочу оставаться одной слишком долго, — только и ответила она.        То, впрочем, и не было ложью: Инеж не хотелось быть в стенах огромного особняка одной.        Он настолько большой, что ей порой думалось, будто однажды она в нём затеряется, а Мередит её не найдёт.        И ей страшно. Страшно как ребёнку, под кроватью которого затаились чудища, выбежавшие из злых сказок. Страшно оставаться наедине с взращенными властями кошмарами, застрять с ними, потеряться и прожить так до конца своих дней, принимая каждый гул ветра и скрип покачивающихся веток за грядущую опасность да шаги юродивого монстра.        — Хорошо, — не сразу, точно обдумывая ответ, безразлично выдохнул Гарван. — Постараюсь не затягивать с этим, но ничего не обещаю.        Может, оно и к лучшему, что он не обещал.        Инеж ненавидела обещания: их редко сдерживали.        Ей бы, не скрыть, хотелось просидеть законные часы в большом и сиротливом особняке, полагая, что недолго ещё оставалось быть в нём одной, что нелюдимый хозяин дома вот-вот придёт и скрасит её одиночество своим присутствием.        Моментами Инеж думала, что в один день Каз Бреккер уничтожит её так же, как и многих людей до неё.        Если не во плоти, то духом. Если не физически, то морально.        В каждой мелочи. Как всё ещё преследовавшую её тень.        Он осядет глубоко в её разуме.        Эта мысль пугала.        Убивала остатки храбрости — того, чего ей изначально не хватало.        — Допивай кофе, Призрак, а то остынет. Не забудь принять таблетку через полчаса.        Бесстрастный голос Мередита как за плотной ширмой, будто он и не здесь вовсе. Будто собеседник в долгих метрах от неё, там, где его слова с трудом пробивали глушь онемевшего от созерцаемого хаоса мироздания.        Но Инеж, так или иначе, услышала.        И это главное.        — Да, мистер Мередит.        Но какой бы непосильной ни была ноша, когда облик озверевшего от кровожадности и гнева Каза неожиданно явился к ней в сновидении, какой бы тяжкой ни было принятие, что въевшийся ей в рассудок гнусный смутьян — её возможная старая любовь, человек, с которым она в прошлом могла хотеть разделить тысячу жизней и дальнейшую вечность, Инеж сейчас старалась думать о другом: о Керчии с претившими ей жизненными устоями. О падких на чужие деньги и лёгкий улов наглецов, заполонивших собой всё столицу. О погоде, меняющейся с погожей на пасмурную. О струившихся в кухню лучах багрового солнца, которое вот-вот окропит окрестности своим золотом, небрежно разлитым по куполам домов да шпилям старых церквей.        О Гарване, в конце концов.        Поначалу Инеж его терпела с трудом, принимая за неотесанного и нелюдимого не только с ней, а ещё и с другими советниками. С Мередитом, как она тогда думала, проведя с ним недолгое время в стенах темницы, с его-то своеобразным характером, от которого её воротило не меньше дальнейшей правды, мало кто захотел бы поговорить по душам на досуге.        Вынужденное сотрудничество, за которым последовало долгое сожительство, сделало своё дело, вызвав привыкание.        Смену мнения.        Симпатию.        Чёртову симпатию.        Инеж чуть ли не хихикнула от понимания: не будь между ними размашистая пропасть в виде её давнего партнёрства с известным преступником, не будь Мередит скован в путах ледяного равнодушия, он бы приглянулся ей.        Не как политик.        Не как профессионал в своём деле.        Как человек, с которым хотелось прожить свои оставшиеся годы.        Молчание, осевшее в помещении, секундой позже своим сокрушением напомнило спонтанный звон разбитой на осколки чаши:        — Как давно ты кормишь воронов, Призрак? — ни с того ни с сего спросил Мередит.        — Откуда вы знаете об этом? — хмуро разглядывая чашку, ответила Инеж вопросом на вопрос.        — Видел, как птицы залетали к тебе в комнату, — всё так же невозмутимо произнёс Гарван. — Ну так, что? Как давно? Может, ты делала это раньше, просто не можешь вспомнить?        — Не уверена, мистер Мередит, — малость разочарованно выдохнула она. — Я начала кормить воронов где-то через неделю после того, как оказалась здесь. Мне было скучно, а они постоянно прилетали сюда. Мне захотелось их покормить. Говорят, вороны очень умные птицы. Они запоминают, когда к ним проявляют милость.        Мельком взглянув на него исподлобья, Инеж увидела, как советник неторопко, будто думая, соглашаться ли с её высказыванием, кивнул.        — Звучит разумно.        И снова опустила взор на кофе.        Разумно.        Правда ведь.        За проведённое в Кеттердаме время она повидала слишком много грязи и разврата, коих ей не довелось увидеть за всю свою жизнь в просторах родной Равки. В сравнении с мужчинами, у которых поднималась рука отдать как можно больше денег, чтобы как можно дольше порезвиться в постели со слишком юными девушками в борделях, и в сравнении с женщинами, которые готовы были разорвать друг друга, лишь бы выкупить её на аукционе, приходящие за крошками хлеба птицы были единственными, кто заслуживал милости.        Единственными, кто мог дать ей фантомные ощущения, будто она свободна.        На тихом вздохе Инеж подняла глаза и…        И…       …       .        — Призрак, у меня на секунду возникло чувство, будто ты собиралась перевернуть стол, — ровным тоном отозвался стоявший спиной к ней Мередит, как только кухню окатил глухой стук, на который он даже не повернулся.        Инеж ему не ответила. Не до этого. Поломанный механизм в раздробленном разуме отказывался сопротивляться происходящему, даже если очень хотелось.        Она смотрела перед собой не моргая, до болезненной рези в глазах.        Думала, что находилась в обжигающем бреду, застряла в летаргии, в коме, да в чём угодно, но не имела никакой связи с реальностью.        Не в этот момент.        Инеж пару раз моргнула.        Возможно, то вызванный недостатком сна сюрреализм, отображающий все её страхи как на ладони, и этот устрашающий мираж можно было прогнать (в отличие от сна).        Она посмотрела вперёд ещё раз, и мигом почувствовала, как подрагивали кончики пальцев.        Рядом с Мередитом стоял живой и нетронутый никаким оружием Каз Бреккер. Стоял так, что с такого ракурса советник запросто мог увидеть его периферией зрения, и Инеж не могла понять, рада она, или нет, что Гарван его не видел.        Радоваться ли, что у неё галлюцинации (это даже звучало глупо)?        Неожиданно, стоило ей подумать о нём, как Каз неторопливым движением повернулся к ней, и Инеж передёрнуло, когда время будто бы застыло одновременно с тем, как они смотрели друг на друга.        С тем, как он смотрел на неё.        Инеж не шевелилась. Кажется, что и не дышала.        Прокручивала про себя скудные «невозможно», когда на деле всё и без того предоставлено ей в виде самой нежеланной явственности.        Она помнила то так, как если бы всё произошло минутами ранее: тот Каз, прятавшийся во мраке и заливший её сон алеющими росчерками крови — чужой и дикий, как вырвавшийся после долгих лет в клетке озлобленный тигр, рыскавший в поисках ещё никем не освежёванной добычи. Как скиталец, наконец-то выбравшийся из засушливой пустыни и тронувшийся умом под палящим прикосновением солнечного обруча.        Этот — неживая статуя, как в противовес тому, каким она видела его раньше. Изваяние, которое керчийские демоны высекли из глыбы льда, предварительно дав ему плоть и кровь, чтобы оно сеяло ужас среди людей на земной оболочке.        Смотреть ему в глаза — и неважно, какому именно — страшно.        Стоять с ним рядом, в одной ватаге, и делить общие воспоминания, наверное, тоже.        — Призрак, я прекрасно осознаю, что с утра пораньше выгляжу не особо презентабельно, — с напускным раздражением буркнул ей Мередит, приглаживая светло-каштановые вихры и не подозревая, что происходило в этот момент, — но это не повод смотреть на меня так, будто я вторую голову отрастил.        Дёрнувшись, Инеж насильно отвела взгляд от невозмутимо стоявшего в метрах от неё Каза.        — Я… я… я просто не выспалась, — отмахнулась она первым, что только пришло ей в голову.        — Так иди поспи, — аляповато бросил в ответ Гарван, нечаянно срываясь на небрежность. — Не тебе же допоздна сидеть за скучными бумагами и решать проблемы с пошлиной, чтобы жаловаться на недосып.        Инеж от услышанного скорчила бы гримасу негодования… не будь она так занята тем, что происходило перед ней.        Каз так и смотрел на неё. Под этим взглядом хотелось сжаться и истлеть сигаретным дымом, будто он мог оставить от неё пепел, просто моргнув и пробудив не свойственную ни одному гришу силу. Какими бы потаенными не казались его намерения, Инеж даже в таком бестолковом сумбуре могла с завидной лёгкостью вычислить, что он явился за своей… кем, собственно?        Помощницей? Верной напарницей?        Возлюбленной?        Внезапно глаза Каза преобразовались, стали совсем другими, неузнаваемыми. Такими, какими Инеж не ожидала их увидеть, точно они кардинально меняли человека перед ней. Прежняя холодная непроницаемость, выкованная годами убийств, вдруг сменилась на что-то другое.        Он выглядел так, будто устал.        Из-за чего — она не знала.        Может, устал быть фантомом, который являлся к ней в ипостаси выродка. Может, устал быть мёртвым, неспособным восстать из пепла и отомстить за свою трагическую и позорную смерть.        «Может, устал из-за того, что он так далеко от тебя» — подсказал чей-то намертво засевший в подкорках рассудка голос.        Инеж от него отмахнулась. Вместе с тем — удивительно — заметила, что Каз Бреккер исчез. Точно его и не было в этом никогда, и уже это становилось очередным доказательством, что привидевшееся не более, чем ужасный мираж.        Только тогда она позволила себе задышать: прерывисто, тяжко, словно кто-то залил лёгкие свинцом.        «Ты была его глазами, которые видели всё, пока он сам находился в километрах от тебя».        «Бесшумными шагами, которых никто кроме него не смог бы услышать».        «Бреккер недаром прозвал тебя Призраком — существом, которое никто не увидит и не услышит, пока оно само не отважится совершить смертельный прыжок».        Когда мистер Мередит ушёл, Инеж задумалась над тем, что ожидало её после лечения. Над тем, какой она будет: кровожадной, точно так же озлобленной на мир и несущей в сердце месть за то, что Кеттердам посмел отобрать у неё…        Инеж поёжилась.        …его.        Какова будет реакция её родителей, когда она явится к ним спустя шесть лет с неистово бурлящей от адреналина кровью в сизых венах и искаженной в боевом азарте? Что они скажут, узнав, как она убивала людей за того, кто поставил её на этот кощунственный путь и сам же не чувствовал отвращения, вскрывая чьё-то ещё живое тело?        Инеж боялась человека, которым она была и которым собиралась стать.        И потому приходилось идти на жертвы.        — Уже почти семь, Призрак. Мне пора идти. Можешь сегодня выйти чуть дальше за пределы особняка, но будь осторожна с идиотами, которые захотят тебя украсть, — произнёс Мередит через несколько дней, однако тут же, вспомнив что-то важное, гулко щёлкнул пальцами и снова повернулся к ней. — Таблетка!        Она мигом закинула в рот синюю пилюлю и пару раз кивнула в знак, что задание выполнено.        Однако когда дверь за Гарваном закрылась, Инеж выплюнула таблетку.