Der Himmel fällt

       — Инеж, давай, просыпайся.        Сквозь сон она услышала, как кто-то её звал, — и голос у этого незнакомца был до грубого хриплым — почувствовала, как кто-то несильно тормошил её. Не открывая глаз, Инеж предалась ощущениям: поверхность под ней не мягкая и не твёрдая, не пластичная, не горячая и не холодная. Абсолютно никакая, хотя когда в полутьме ночи впадины её тёмно-яшмовых очей раскрылись, она сразу же отметила, что лежала на траве.        Отгоняя сюр, Инеж подняла голову, намереваясь увидеть наглеца, осмелившегося прервать её сон.        И тут же озадаченно хмыкнула.        — Каз? — произнесла она его имя, будто и не удивлённая нисколько тем, что он был с ней, живой и невредимый, разве что вместо кисти правой руки, той, которую отрубили в качестве трофея, свисала безобразная оглобля. — Ты живой.        Но Каз не ответил на это, не спешил не то осыпать её высокомерными одами о собственной удаче, не позволившей ему погибнуть от лап властей, не то просто подтвердить её догадку сухим поспешным «да». Он сидел на корточках перед ней, почти заботливо стряхивая нетронутой шрамами и ранами рукой прилипшие к её коже мелкие травинки, и Инеж воспользовалась этим моментом, чтобы без спешки оглянуться по сторонам, разобрать, где она и как очутилась в этой местности.        Она не помнила, чтобы заснула на улице, в окружении дикой природы. Округа не походила ни на город, ни на лес, ни на парковую зону, напоминая скорее гладь укрытых травой равнин, почти тех же, которые ей приходилось видеть в сулийских степях шесть лет назад. В нескольких метрах от них рос высоченный и могучий, но всё же одинокий олеандр, раскинувший по сторонам свои мощные ветви, словно те служили людям и бездомным животным щитом от дождя. Где-то вдали проглядывались чёрными силуэтами величавые горные породы, на таком расстоянии чудившиеся смехотворными карликами.        Инеж подняла глаза, разглядывая ночное плато неба. Над головой гарцевала кавалькада светлячков, которых поначалу она ошибочно приняла за россыпь хаотично передвигающихся бледно-жёлтых звёзд.        Она вновь посмотрела на Каза. Такого настоящего, такого живого, не похожего на того, каким его описывали ей власти, и лишённого безумного блеска в спокойных глазах, которые глядели на неё в кошмарном сне люто и остервенело.        Диковинное и необъяснимое чувство, но Инеж так хотелось поверить всему, что он скажет ей, будто иначе быть не сможет.        — Пора идти, — наконец-то мягко, совсем не как в её давних грёзах, сказал Каз, встав во весь рост и чересчур галантно для разыскиваемого преступника протянув ей руку. — Нас все ждут.        Она, кажется, нахмурилась.        Или нет.        «Куда идти? Кто ждёт?» — роились в голове табуном вопросы.        Однако именно тогда, когда она хотела разомкнуть уста и задать их, с языка вырвалось и сотрясло немоту незнакомой округи совсем другое:        — Что будем делать с трупами? — спросила Инеж, будто против своей воли, будто её телом кто-то управлял, и в тот час же её передёрнуло от заданного вопроса.        «Святые, какие ещё трупы?!»        Каза же, судя по всему, сказанное ею нисколько не удивило.        — О них не беспокойся, — беззаботно пожал он плечами, говоря на такую тему до блуждающей по коже оторопи легко, когда речь на деле шла о чьих-то мёртвых телах. — Я их уже закопал. Всё, Инеж, у нас нет времени на вопросы. Давай, возьми меня за руку и мы уйдём отсюда.        «Куда отсюда? Куда уйдём? Кто нас ждёт?» — хотела вопросить она, понять, что происходило, почему он стоял перед ней не духом и не иллюзией, но язык заплетался в тугой узел, а собственное тело не подчинялось посланным мозгом приказам.        Инеж протянула вперёд свою тростниковую ручку, вальяжно улёгшуюся на ладонь Каза. Она затаила дыхание, неотрывно глядя на то, как он бережно — слишком бережно для грешника — сжал её длань, как сплёл их пальцы, как если бы держал что-то хрупкое. Неведомым образом все былые дробящие всё живое сомнения о том, что чудовище перед ней и впрямь способно было любить её, меркли на фоне происходящего, превращались в нелепицу, которой Инеж не находила места.        Его рука большая и сильная. Её по сравнению — маленькая и хрупкая, точно принадлежала ребёнку, а вовсе не взрослой женщине. Такую, думала, можно и разломить, как мелкую соломинку, а он всё держал её ручонку со всей имевшейся у него аккуратностью. Бандиты и монстры так прикасаться не умели, даже если бы очень захотели подыграть и притвориться влюблёнными до смерти.        На ощупь Каз Бреккер не тёплый. И не холодный.        Инеж его не чувствовала, точно и не существовало никакого прикосновения, хотя вот же, вот, они держались один за другого, как будто боясь отпустить друг друга, как будто ничего другого и не было на этом свете, кроме этого спонтанного тактильного контакта.        И это странно.        Это очень странно.        Кожа не чувствовала температуры, пальцы не ощущали под собой текстуры. В таком состоянии она даже не способна отличить мягкую перину от ржавой стали.        «Это… очень… странно».        Но она отбросила эти мысли, как что-то неважное. Не до этого.        Как только Инеж собиралась привстать, ощутить под ногами травянистый ковёр изумруда, что в ночной мгле и вовсе чудился синим, по немой просьбе включившихся шестых чувств она, приостановившись, оглянулась. В следующую секунду она встала в ступор от открывшейся ей картины. Её рука мигом соскользнула с руки Каза, и она отвернулась от него, ошеломленно разглядывая бездыханно валявшееся впритык к ней тело девушки, которой тут доселе не было и быть не должно.        — Каз, это… это ведь… — лепетала Инеж бессвязно, не в силах произнести правду вслух.        Девушка эта будто бы просто спала, но Инеж, смотря на неё, улавливая, что грудная клетка не поднималась и не опускалась, прекрасно осознавала, что та вовсе не блуждала в царстве сновидений.        Что перед ней окоченевший труп.        — Каз… — дрогнувшим фальцетом просипела она.        Но то его нисколько не напугало.        — Встань, Инеж, — неумолимо бросил Каз, резко из влюблённого юноши превратившись в строгого и беспощадного генерала, отдающего приказы внезапно взроптавшему солдату, и от былого его образа, от того, что нарисовало её воображение во мгновение их неожиданной встречи, не осталось ни следа.        — Каз, это я! — судорожно выпалила Инеж, словно он был слеп и не замечал очевидного, когда всё происходило перед ним же.        И правда. Развалившейся на траве девушкой — мёртвой, не дышавшей, но при этом не истекающей кровью — была она.        То ли по воле бессвязно-робко залепетавшего голоса разума, то ли просто не видя иного варианта, Инеж потянулась к ней, намереваясь дотронуться, ощупать пульс, сделать то, что велели сделать инстинкты, но её неистово дрожащая ладонь просто прошла сквозь труп. Она сдавленно охнула, не то пятясь назад, не то боясь просто пошевелиться, боясь столкнуться спиной с ним.        — Быть того не может, — прошептала Инеж как в страшнейшем бреду, стоило осознанию ударить по ней с размахом исполинской кувалды. — Святые… — дыхание ощутимо сокращалось. Казалось, кислорода не хватало от всего спектра эмоций, что навалился на неё. — Я мертва.        Она попыталась встать, но дрожащие ноги всё никак не слушались, заставляя упасть и развалиться на земле неуклюжим ребёнком.        Инеж просто перевернулась в полусидячем положении, боязливо глядя на нависающего над ней остервенелого Каза.        «Он пришёл за мной».        Он был невозмутим, но она видела в его пронзённых тёмными агатами глазах триумф без слов бахвалившегося охотника, загнавшего испуганную лань в угол.        — Я всегда приду за тобой, — произнёс он в извращённом подвиде привязанности, как маниакально хотевший быть с ней рядом даже после смерти, как одержимый желанием защитить её, когда на деле защищать стоило от самого себя. — Всегда, Инеж.        Его полный убеждения голос превращался в множащийся гам, от которого болела голова. Это, пожалуй, первое, что Инеж смогла ощутить в этом круговороте, первое, что она смогла разобрать в хаосе неизвестного происхождения.        Раздался звучный треск, точно под ней затрещала ледяная гладь. Она опустила взгляд и воочию узрела, как тёмно-нефритовую поверхность травы разламывало паутиной трещин, расползающихся и стремительно бегущих к ней белёсыми змейками со всех сторон. Вскоре, когда шум прервался и окрестность поглотило мертвецкой тишиной, земля переломилась на бесчисленное количество частей, как кусок разбитого стекла, и весь мир, сотканный из её пронзительного крика, окутало темнотой, пока она безостановочно падала в бездонную пропасть.        Буль, буль, буль.        Инеж с придушенным вскриком вскочила уже в своей кровати. Оглянулась: рядом — ни души. Никого, кто мог бы явиться за ней, причинить зло или, напротив, неумело-грубовато прикоснуться к ней в маниакальном порыве, в калеченой недо-нежности, в которой только слепой да оглохший не распознает всю явственность тронувшегося ума. Никого, кто мог бы позвать по имени, ласково прикоснуться к ней и тихомолком заверить, что уведёт её из этого безумия.        В горько режущем разочаровании Инеж откинулась назад, припадая затылком к холодной подушке.        На лбу оцепенели прозрачные перлы выступившего от ужаса пота, а взгляд приковал будто бы залитый ядовитыми испаринами синей гуаши потолок. Не исключено, что если пролежать так долгое время, не двигаясь и в граничащем с безрассудством спёртом беспамятстве попытаться призвать сонный паралич, на неё сверху посмотрят пронзающие своим холодом чёрные глаза.        «Но он всё равно не исчезнет» — как в издёвку прозвучали в бреши сознания её недавние мысли, и прозвучали так, будто некто произнёс их, будучи в этот момент рядом с ней.        Он не исчезнет: ни в воспоминаниях, ни в её снах. Не потому, что не мог, — этот аспект зависел не от Каза, как бы ни было странно и прискорбно то осознавать — а потому, что не хотел. Она была тем самым, что заставляло его выбираться в мир живых в облике тиранившего её духа.        Он продолжал в компульсивном урагане преследовать её, не прилагая усилий, потому что отчаянно и болезненно хотел быть с ней.        Возможно, Инеж сама этого хотела, но со всеми убеждениями о жизненной приемлемости и недопустимости так отчаянно боялась осознавать этот порок. В мире много живых людей, не расчленённых в тошнотворное кровавое месиво и не зарытых глубоко под сырую землю, чтобы их окоченевшую плоть съели изголодавшиеся жуки да черви. Много людей, которые при жизни творили добро, а не сеяли собой гнев и страх невинного народа, чтобы позже оказаться наказанными железной рукой политиков и озлобленных на его деяния святых. Опрометчиво из всех них выбирать обветшалого мертвеца, что после кончины превращался в преследующую её химеру.        Но прошло пять минут.        Прошло и десять.        За десятью — и того больше, а никакие глаза на потолке не появились, никто не смотрел на неё в ответ, не шептал душно и жарко, что всегда придёт за ней.        И потому на беззвучном выдохе Инеж перевернулась на бок, в фальшивом бесстрашии уперевшись взором в закрытые окна, будто она и не боялась, что оттуда на неё мог бы поглядывать сошедший с того света дух.        Она вспомнила невзначай: Мистера Мередита не было в Кеттердаме уже шесть дней, и она чувствовала себя невероятно сиротливо в огромном особняке чужого города и чужого государства, когда единственным спутником представлялся являющийся во снах и воспоминаниях трепетно влюблённый в неё преступник.        Инеж не жаловала брехню, как своего самого заклятого врага, но в это мгновение она утешала себя истерзанной до дыр чепуховой ложью, что однажды это всё закончится.

* * *

       Предупреждение о нарастающем риске в центре Кеттердама Инеж запомнила очень хорошо, чтобы пообещать себе подумать лучше о собственной безопасности. Впрочем, от скопления людей в городе она чаще всего старалась держаться как можно дальше, если только её не сопровождал Гарван, который вряд ли позволит, чтобы купленную за бешеные деньги подопечную украли у него прямо из-под носа.        Сегодняшний день стал исключением.        Когда сфера солнца возвысилась над землями пробуждающейся Керчии, Инеж размяла затёкшие и ослабевшие мышцы, ответившие ей громким хрустом в районе лопаток. Воспоминания приходили в замедленном темпе, порой непонятными и нелогичными урывками, но память сохранила движения и трюки, которые она выполняла несколько лет назад, и почему-то ей думалось, что выполняла она их, будучи притаившимися в молчаливом сумраке глазами Каза Бреккера. То же самое сейчас Инеж не под силу выполнить из-за побочных эффектов таблеток, но неведомое чутьё давало добро на уверенность, что если на неё нападут, она сумеет отбиться.        В нескольких километрах от центра вовсю кипела жизнь. Продавцы кричали во всё горло, демонстративно размахивая в руках товаром и привлекая посетителей. Гарван как-то раз сказал, что ей повезло не оказаться по ту сторону моста, на территории Бочки («там не только убийцы и воры, Призрак, там ещё и дети, готовые продать своё тело за деньги прямо на улице, потому что мест в борделях нет, а ещё воняет дешёвыми парфюмами и пивной рвотой»), но в таком плачевном положении Инеж едва могла назвать себя везучей.        — Палтус! Копчёный палтус! Посмотрите! — воскликнул мужчина, помахивая шедшим мимо горожанам огромной рыбиной, которую со всех сторон облюбовали зелёные мухи. — Сёмга-переросток! С икрой!        — Шёлк! Настоящий шуханский шёлк!        — Амулеты и обереги для экзорцизма и изгнания злых духов! Пятьдесят крюге каждый!        — Пальцы Алины Старковой! Мочки ушей Заклинательницы Солнца!        Последним был худощавый молодой человек, который почему-то кричал исключительно на равкианском и, возможно, именно поэтому не понимающие его языка керчийцы проходили мимо, бросая косые взгляды на чудаковатого продавца.        Инеж вздохнула: в Кеттердаме невероятно тоскливо, особенно когда приходилось быть как никогда осторожной из-за клейма проданной на аукционе преступницы.        Перед ней мелькала сотня лиц, целая плеяда разномастных образов: эмоции, звуки, проблемы. Как будто слившиеся в единый организм, существующий в громоздкой и неисправимой системе: продавцы, сетующие на отсутствие покупателей и снижение заработной платы, студенты, воющие из-за грядущей сдачи треклятых экзаменов и омерзительного пойла вместо нормального кофеина, ученики, жалующиеся из-за непосильного объёма домашнего задания в школе, и даже молодая женщина с пятилетним ребёнком, который то и дело тянул мать в другую сторону и истошно визжал, страшно канюча у неё дорогущие сладости.        Думалось, в этой ватаге и затеряться можно, почувствовать себя почти как в безопасности, но что-то в Инеж услужливо напомнило, что это обманчивое ощущение.        Она прошла ещё немного, когда краем уха услышала гул постукивающих о брусчатку тяжёлых сапогов. Одновременно с тем — громогласный злоречивый ропот людей, сливающиеся в один лейтмотив голоса, с каждой секундой накрывающие улицы Кеттердама оглушительной волной. Как в мозаике городской суеты, и видеть полноценную картину не находилось желания.        Инеж затаила дыхание.        «Митинг!» — мигом догадалась она.        Настолько, насколько то представлялось возможным в подавленном лекарствами состоянии, Инеж развернулась и понеслась к полуразрушенному пустующему зданию. Перепрыгивая через валяющиеся под ногами чёрные кирпичи, с грохотом сваливающиеся на прочный пол, она устремилась к опасно пошатывающимся и крошащимся мелкими камушками ступеням, судорожно разыскивая укромное место для того, чтобы спрятаться. С ловкостью и грацией дикой кошки Инеж сократила путь до открывающей вид на улицу настенной пробоины, перепрыгивая через большие дыры на стенах. В окружении чёрных сводов кирпичных изваяний на её миниатюрное тело мягко спадала тень, от которой кожа виделась тёмной, словно скрытый в дневной мгле тициан.        «Почему здесь? — поразмыслила Инеж, разглядывая, как шеренга возмущённых керчийцев шествовала по улице, пока до смерти напуганные продавцы спешили прикрыть лавочки и удалиться, пока толпа не разнесла их к гезеновой матери. — Это ведь не центр города и даже близко не у дворца».        Вопреки всему, что ей приходилось пережить, она обязана была признать, что знак их протеста выглядел ужасающе: люди, озлобленные политикой своего короля и нисколько не боявшиеся, что за дерзкий мятеж им мигом снесут головы, путали крики страждущих с вознесенными до Гезена проклятиями. На глазах Инеж пошатнулась и неуклюже упала на брусчатку старушка, при падении разорвавшая в кровь голые коленки. Никто из митингующих не прервался, не остановился, чтобы помочь ей снова встать на ноги, никто не окинул упавшую взглядом, и вскоре её накрыл обуянный злостью и ненавистью табун восставших керчийцев. Инеж оставалось только представить, какая судьба настигла бедную старушку, которая, вероятно, подавно была затоптана во всей этой ослепленной кутерьме.        «Святые, подарите ей быструю смерть».        — Вегенер, ты предатель! — крикнул в немые небеса размахивающий вилой бородатый мужчина, за которым моментально вторили остальные.        Могла ли Инеж поспорить с этим утверждением? Могла ли осудить людей за неуважение к своему вождю? Король Вегенер был настоящим предателем своей страны, которую он поставил под сокрушительный удар ради обыкновенной мести, провернув махинацию с голосами и вскоре после свершения задуманного став очередным диктатором на троне, повысившим цены на всё и устроившим голод в Керчии.        Её раздумья прервала трель громкого выстрела. Инеж вскрикнула, когда пуля с лёгкостью пронзила грудь мужчины с вилой, того, который и обращался к королю с оскорблениями, и тот, пошатываясь под собственный рёв боли, в сию секунду пал на твёрдую землю замертво.        Народ от увиденного испуганно завизжал, и тогда же воздух сотрясла сплошная череда выстрелов, шедших с разных сторон.        Один в женщину.        Другой — в дедушку, который не успел вовремя ничего сообразить.        Ещё один выстрел попал юноше в затылок.        И скоро всё смешалось в один единый шум: крики первородного ужаса, слёзы, молитвы и непростительные сквернословия, которых в этом содоме не разберёшь. Люди разбегались кто-куда, в надежде спастись от внезапной перестрелки до того, как власти решат, что им того ещё не достаточно.        «Святые! — мысленно взмолилась Инеж, скрывшись не то от страха, не то из-за того, что лицезреть этот кровавый массакр более не предоставлялось моральных сил. — Что происходит в этом королевстве? Я не хочу умирать».        Эта какофония длилась несколько минут, пока единственными звуками не оставались шипения поутихших револьверов и удаляющиеся от улицы громкие шаги митингующих.        Осмелившись высунуться из окна, Инеж первым делом увидела, как на пустующей тропе разлеглись трупы, под которыми протекали на грязную землю кровавые лужи. Она шумно, едва ли не срываясь на дрожащий всхлип, выдохнула, не веря в то, что король мог так бесчеловечно поступить со своими же подданными, в то, что всё это произошло у неё на глазах.        «И они смеют винить в преступлениях меня, когда сами убивают свой народ, который хочет быть услышанным».        Опасливой поступью, будто стрелявшие могли прийти и за ней, Инеж беззвучно ступила к лестнице, грозящей вот-вот рухнуть и завалить её своим зыбким фундаментом.        «А может, мой сон связан с этим событием? — старалась она перетащить своё внимание на что-то менее трагичное. — Может, когда я случайно заговорила с Казом о трупах, это был знак, что я буду свидетелем этого кошмара?»        Но её раздумья прервались, когда Инеж оказалась в нескольких шагах от выхода. На чёрных стенах заплясали чьи-то марширующие тени, а до слуха доносились знакомые голоса, заставившие её напрячься и спрятаться за стеной здания:        — Достали эти людишки, — фыркнул шедший в метрах от неё мистер Куарон. — Ещё и мне теперь надо убирать всё это дерьмо, которое они оставили после себя. Спасибо Гарвану, он-то расслабляется себе в Белендте, а не чьи-то кишки с мозгами с земли подбирает.        — Не расслабляется, а ведёт важное расследование, которое тебе было бы не под силу.        — Заткнись, Орвэлл!        Слегка высунувшись из укрытия, Инеж увидела чванливо ухмыльнувшегося бывшей главе Совета мистера Кензи, напротив которого и стоял кипящий от злости Куарон.        Неожиданно хризолитовые глаза Орвэлла, как по воле случая, метнулись в сторону полуразрушенного здания, и тогда он, дёрнувшись от удивления, столкнулся с ней взглядом. Ойкнув, Инеж поспешила снова укрыться, хоть и понимала, что её присутствие уже не было тайным хотя бы для одного из политиков.        — Всё, Эйнер. Иди, прибери улицу, — повелительным тоном наставил резко осмелевший мистер Кензи.        — Какого чёрта ты мной командовать вздумал, огрызок?!        — С того, что я теперь приближённый правой руки короля, — язвительно отрезал Орвэлл, и, не дожидаясь ответа от Эйнера, бросился к зданию.        Остаться незамеченной или забытой у неё не получилось: мистер Кензи моментально завернул ко входу и окинул её недоуменным взором, в то время как сама Инеж встала в ступор, не в силах что-то произнести.        — Ты что тут делаешь? Жить надоело? — с напускной строгостью спросил Орвэлл, и ей осталось порадоваться, что застал её вовсе не Куарон. — Ну? Гар… мистер Мередит не предупредил тебя о митингах?        — Только о том, что они в центре Кеттердамма, а это не центр, — насупилась Инеж, стараясь скрыть то, как голос всё ещё хватал тремор от увиденного.        — Отлично, — буркнул закативший глаза Кензи. — Не вовремя это всё. Пойдём, я проведу тебя до дома.        — Вы разве не должны быть на работе, мистер Кензи? Я не хочу доставлять вам проблем.        — Не доставишь. У меня перерыв. А теперь пошли, — менее ворчливо, чем секундой ранее, едва ли не перейдя на более дружеский тон, обратился к ней Орвэлл.        «Он как полная противоположность Гарвана» — подумала Инеж, и мысль эта отозвалась в ней улыбкой.        Но выйдя на свет, к тропе, на которой развалились в вечной неизменной позе обстрелянные мертвецы, она, жмурясь, отвернулась. Улыбка слетела с омраченного лица, сменившись скорбью, когда среди погибших Инеж увидела мальчика, которому на вид было не больше восьми лет. Наверняка школьник, которому бы сейчас выть от тоски на уроках, а не валяться убитым из-за грязных дел взрослых.        — Что это было, мистер Кензи? — на грани слышимости вопросила она, глядя куда-то под шагающие рядом с советником ноги.        — Люди митинговали, король приказал открыть огонь и прервать мятеж, — мрачно оповестил её соратник.        — Вот так вот просто? — беззлобно, но достаточно невесело хмыкнула Инеж. — И никто из Совета не воспротивился такому приказу? Никто не сказал, что это зверство?        — Амм… нет, — хмуро признался Орвэлл. — Может, остальные тоже были не в восторге от приказа, но никто не сказал и слова против. Из-за убийства Роллинса король Вегенер в скверном настроении в последнее время, поэтому никто не хочет попадать под горячую руку. Мистер Мередит вчера отправил ему письмо, написав, что поиски в Белендте ничего не дали. Он должен скоро вернуться.        — Он в порядке? — вырвалось из неё раньше, чем Инеж успела бы обдумать вопрос.        Но Орвэлл не придал этому никакого значения.        — В полном, — только и ответил. — Да, он… он достаточно ловкий и сильный, чтобы справиться, если убийца нападёт на него. Вероятность того, что его прибьют как Роллинса, очень низкая, поэтому тебе не стоит о нём беспокоиться.        Инеж глухо угукнула, и тогда же, слегка отставая от мистера Кензи, обернулась на не меняющуюся картину убитых волей одного человека невинных людей, что желали свободы. Вскоре, жмурясь до пестроцветных пятен, она отвернулась и бегло зашагала за Орвэллом, понимая, что в ближайшие дни прогнать этот вид из головы ей не удастся.