Der Himmel fällt

       Небо вверху, мутное дно внизу. Запахи мокрых камней, соли и водорослей. Блеклый шорох волн, — в основном, когда рассудок снова терпел лёгкое помутнение — царапающих щербатые серые своды скал, а в груди, в плоскостях согнутых рёбер — сырой холод.        Моря для Инеж — другой мир, потусторонний и оттого благолепный, как и шероховатая коса акробатического каната, затянутого высоко над песками и травами. Земля ещё с семи лет виделась ей унылой, будто то не её место, будто её предназначение пряталось либо над сипящей глубиной безбрежных вод моря, либо в воздухе.        Там, где можно коснуться натянутого зеркальной плёнкой неба.        Несмотря на то, что они сбежали из Керчии раньше, чем оставшиеся Грошовые Львы успели бы забить тревогу и побудить советников занять остальные восемь кораблей, чтобы ринуться на поиски беглецов, Каз не выглядел успокоившимся. Он взял на себя управление штурвалом, и судно извивалось, словно совершая беспокойный полёт над разинутой глоткой непроглядной бездны.        Инеж приходилось пару раз вмешаться, — всё-таки, годы морских странствий сделали своё дело — особенно когда требовалась помощь с картой и компасом, но скоро Каз, увидев тень сонливости на её уставшем лице, указал ей на каюту.        — Тебя не просто так зовут Морским Призраком, но даже призраки нуждаются в досуге, — сказал он деловито и даже бесстрастно, почти монотонно, но Инеж знала его, как и то, что на деле слова его не более, чем безапелляционный вердикт.        — Ты справишься, если я пойду спать? — наконец-то оторвав зачарованный взор с ледяной сини и пены на воде, спросила она, но уловив, как просочилось обидное сомнение в её изнурённом плаванием и боями голосе, поправила: — Если возникнут какие-то сложности, разбуди меня, не раздумывая.        Каз стиснул челюсти, созерцая с высоты, как бились об угол корабля острые треугольники волн.        Инеж подумала, что раздразнила его, что сейчас же на нём заиграют свидетельствующие о негодовании желваки, но только она приготовилась к едкому замечанию с его стороны, как Каз заметно расслабился.        — У меня не так много опыта в мореплавании, но мы вряд ли очнёмся где-то на берегу Шухана, — буднично признался он.        Более ничего не говоря, Инеж удалилась в каюту.        Снаружи, где можно было легко рассмотреть блекло-кобальтовую кайму поднебесья, темно, но в предназначенных для сна и отдыха комнатушках мрак накрылся такой, что хоть глаз выколи — различимы только расплывающиеся в ряби ночи очертания тахты и трюмо.        Инеж обессиленно повалилась на мягкую оттоманку, и лишь тогда в полной мере ощутила, какое недомогание наслали ей таблетки (по крайней мере, врач не говорил, что повышенная активность могла способствовать этому в разы сильнее).        Перевернувшись на спину, она вперилась стеклянным взглядом в деревянный потолок. Где-то в соседней каюте спал Рейн, и если поначалу Инеж думала, что Каз взял штурвал на себя, потому что не доверял ему это дело, то незадолго до того, как юнец ушёл, она услышала, как они договорились управлять кораблём по очередности.        «И когда он придёт спать?» — тут же напросился вопрос.        За ним и другой: когда придёт её очередь?        Инеж не отважилась подойти к нему и узнать об этом лично. Меньше всего она хотела, чтобы Каз отмахнулся, как от чего-то пустякового, заявляя, что они с Рейном справятся и сами. Меньше всего она хотела осознать, что после всех их похождений и злоключений Каз, всячески избегая упоминания её не завидного состояния, не сумеет разглядеть в ней того воина, который четыре года назад по его же воля пробрался в горящий мусоросжигатель после тяжелого ножевого ранения.        «С другой стороны…» — поразмыслила Инеж, чуть ли не вслух.        С другой стороны, будет весьма прискорбно, если она отключится за штурвалом.        В лучшем случае их занесёт куда-нибудь в Сикурзой или в другой город Фьерды.        В худшем — по вине её невнимательности корабль потерпит разрушительное столкновение со скалой, выпирающей из мелководья клыком мнимо спокойного моря.        Так Инеж и заснула, обуянная мыслями и редкостной растерянностью, свернувшись в позу эмбриона рядом с нетронутым одеялом, завёрнутым в рулон.        Чуткость её не подвела: во сне она уловила, как накрыли её плечи тем самым одеялом, а вскоре услышала, как тахта приглушенно, почти жалостливо, заскрипела под ней.        Инеж открыла глаза, тут же увидев во мраке каюты ложившегося визави Каза.        Он не сказал ей ничего, пусть и заметил, что она проснулась. Каз лёг рядом с ней, и после протянул руку, будто немо приглашая к себе.        Инеж не стала робеть, отказываться или утомлять их обоих ожиданием. Она подалась к нему, спрятав лицо ему в шею и сжавшись в тепле его тела, как только некогда протянутая к ней рука прижала её к себе сильнее.        От Каза пахло морем и солью. Эти запахи ему чужды. Инеж привыкла, что поначалу от него пахло хлопковыми волокнами и кофеином, а чуть позднее — хвоей, осевшей на сосновых иглах. Запахи морских волн принадлежали всецело ей, въедаясь в чёрную косу так, как будто иначе быть не могло, но она подумала, что Казу шло море.        «Ему подошло бы и солнце» — мысленно отметила Инеж, вспоминая, как бледен он был в свете дня.        Она моментально вспомнила, как прошлым летом они провели время на юге Керчии, под тёплыми лучами, которых в Кеттердаме было в разы меньше. Спустя пару дней Инеж сидела у его кровати, звонко и незлобиво смеясь, прося его встать и показаться, пока Каз, что-то придушенно бормоча, старательно прятал в подушку лицо, на котором солнце проложило пару пятен светло-рыжих веснушек.        — Мы будем в Гефвалле завтра, поздней ночью, — тихо оповестил он, заправив ей выбившуюся из косы прядь за ухо.        Инеж издала осоловелое «мгм», не зная, похоже ли то хоть отдаленно на согласие, или на обыкновенное мычание. Она слышала как-то раз от Нины, что Гефвалле расположился в тени низкой горной гряды, и та — в шутку, скорее — предупредила на случай, если кому-то захочется посетить этот город, что там ни одной гостиницы не отыскать, только один несчастный трактир с двумя комнатами (да и то в лучшем случае. В ином — придётся искать приют в монастыре у холма).        — Мы тоже там останемся? Или поедем в Джерхольм, чтобы попросить Нину о помощи?        Уже готовившийся провалиться в сон, Каз неохотно открыл один глаз и посмотрел на неё.        — Мы плывём туда только из-за Рейна. Фьерда — не наш с тобой пункт назначения, Инеж.        Она притихла ненадолго, снова охваченная в силки раздумий. Планы Каза относительно оглашенной Новому Зему войны и его революционные замыслы против керчийского правительства — о которых он, впрочем, упорно умалчивал — ей до сих пор не ясны, но Инеж была уверена, что их побег означал, что он собирался искать подмогу именно во Фьерде.        — Значит, — половина фразы утонула во внезапном зевке, и, прогоняя сонливость, она договорила устало: — мы вернёмся в Керчию?        Ответ Каза был прост, хоть и не таким, какой Инеж привыкла слышать в Кеттердаме:        — Ты увидишь.        Что она должна будет увидеть — ей невдомёк, но сердце подсказывало шепотом, как военной тайной, что по возвращении в Керчию они перекочуют в город рядом со столицей.        На худой конец — в поселение неподалёку от Лижа, в котором Каз провёл свои самые беззаботные годы.        Так они и заснули, один таивший сонму секретов, а другая оставшаяся по его воле в неведении.        Утром же, очнувшись от озарившей каюту рыжины восхода, Инеж его не застала. Только след на подушке да смятая простынь стали свидетелями, что Каз не простоял всю ночь у штурвала и их короткий диалог ей вовсе не приснился.        Она подумала, что настала его очередь управлять кораблём, но нет: выйдя на свет, Инеж обнаружила у руля Рейна.        — Доброе утро, Призрак, — поприветствовал он её, не оборачиваясь, не меняя положения, и она поначалу дёрнулась от неожиданности, недоумевая, но сразу вспомнила, что имела дело с сердцебитом.        «На одного человека, от которого не скрыть своё присутствие, больше» — подумала Инеж, не зная, отдавалась ли ей эта мысль радостью, разочарованием или простым фактом, который она принимала так же, как и то, что небосвод по ночам укрывало тёмно-синей плёнкой.        — Доброе, — учтиво поздоровалась с ним Инеж, и тут же притихла: Рейна она знала едва ли третий день, а всё предыдущее время он представлялся перед ней как мистер Кензи. Она просто не знала, о чём с ним говорить.        К счастью, возможное молчание сердцебит нарушил сам:        — Каз в трюме, — простодушно, точно догадываясь, что у неё на уме, отрапортовал Рейн, и заговорил вновь прежде, чем Инеж успела бы что-то ему сказать: — Тебя гложет, что он постоянно куда-то удаляется?        Оперевшись спиной на борт, она вздохнула.        Ещё с того момента, как они захватили корабль, ей казалось, что Каз намеренно пытался избегать того, чтобы они остались вдвоём. То, что он лёг рядом, что он не предпочёл повернуться спиной и заснуть без слов, оказалось для неё немалым удивлением.        Сначала Инеж думала, что он соврал в ту ночь, когда сказал, что отпустил весь гнев за её махинации с Гарваном. Думала, что его теперешнее поведение — отголосок обиды и закипающей злости, которую Каз безуспешно старался усмирить, что это привычное недоверие, о котором он умалчивал так же, как и о своих планах (но Инеж передёрнуло: может, не делился с ней своими мыслями он как раз-таки по вине этого недоверия?).        Утешение она нашла в вере, что это поведение обусловлено скачком ударившего в голову адреналина, переживанием за то, что их поймают по пути.        — Есть такое, — несмело призналась Инеж, оглянувшись в надежде, что Каза поблизости не было: сейчас не самый подходящий момент, чтобы выяснять отношения.        Рейн прокашлялся, как если бы понял, что случайно завёл разговор не в то русло.        — Если бы моя девушка на таком расстоянии метнула кинжалом какому-то мужику между ног, я бы тоже пытался её сторониться. Как минимум на ближайшие полгода, — нервно отшутился сердцебит. — Так что я могу понять опасения Каза.        Что ж.        — Мы будем сегодня ночью у Фьерды, — проговорила Инеж, но, ощутив, как полоснул по ней первый шип сомнения, дополнила неуверенно: — верно?        Рейн буднично пожал плечами.        — Каз говорит, что да, — невнятно пробормотал гриш, пока рыжие блики плясали в его золотистых волосах, — а я привык в таких ситуациях полагаться больше на него.        Инеж задумалась: вряд ли Каз стал бы врать сердцебиту, который мог запросто разоблачить ложь, но его девиантное поведение вызывало немало подозрений. Она допускала мысль, что он и сам не разобрался до конца, правильно ли они плыли и не затянется их плавание на недели, но не находил в себе решимости признаться.        Каз не хотел рассказывать ей, куда они будут держать курс после того, как высадят Рейна в Гефвалле. Более того, он спешил поменять тему всякий раз, как Инеж спрашивала его о том, как они свергнут Вегенера и остаток его совета.        Можно было всерьёз подумать и держаться, как за презумпцию, что Каз ещё не полностью продумал всё и нуждался в запасе времени, чтобы довести план революции до совершенства, но нет.        Что-то подсказывало Инеж, что настоящая причина умалчивания всяких подробностей находилась вовсе не на поверхности и заставит капнуть куда глубже.        — Хорошо, — вдруг выдала в повисшей тишине бьющихся о корабль волн Инеж.        Что именно хорошо — она и сама не знала, да и не до этого. Ноги повели её к лестничному пролёту, ведущему к трюму.        Инеж опустилась в слабо освещаемое помещение. Внутри почти пусто, если не считать ветхую и покрытую пылью бочку да дырявый гамак. Она скривила уголок рта, посчитав странным, что с неизменной манией грабить народ и получать высокую зарплату советники не удосужились по-человечески обустроить свои трюмы.        — Инеж? — раздался неподалёку знакомый скрежетавший голос, и она повернулась на зов, мигом увидев у небольшого стола Каза.        Присмотревшись, Инеж увидела кипу королевских писем, небрежно разбросанных по столу.        — Заходи, — тут же позвал он её. — Я бы предложил тебе лечь на гамак, но там куча пыли, да ещё и крысы прогрызли на нём пару дыр.        — И рядом с гамаком поселился огромный волосатый паук, — ломано шепнула Инеж, приглянувшись к застывшим в темноте угла очертаниям двигающего пушистыми лапами тарантула.        Ещё пара шагов, и ноги коснулись деревянной шероховатости пола.        — Это все письма? — спросила она, думая, что хоть это Каз не утаит от неё.        — Все до единого, — подтвердил он, и, взяв один из конвертов, протянул ей. — Можешь открыть. Заодно и вместе прочитаем.        Инеж догадалась почти за долю секунды, что Каз предложил ей это вовсе не потому, что считал, будто ей будет интересно прочитать издёвки над народом, выписанные Вегенером: открыть конверт одной рукой не так-то просто, а попросить её помочь мешала навязанная собой же самостоятельность (однако понимание этого феномена уже заставляло Инеж чувствовать вину: Каз, как никак, лишился кисти из-за её ошибок).        Он прочитал не все письма. Некоторые конверты всё ещё запечатаны толстым слоем фиолетового сургуча, над которым проглядывалась печать в виде трёх летучих рыб.        Интересной информации там Инеж не отыскала. В письме Вегенер, не боясь, вещал принимаемому за мистера Мередита Казу о своих планах провести повторную махинацию с голосами, как только Торговый Совет объявит о надобности провести новые выборы.        Она чувствовала: эта самоуверенность и станет платой за пролитую кровь Отбросов.        — Он казался немного умнее, — поделилась мыслями Инеж, и сама не поняла, было ли в её словах больше омрачения, или скептицизма. — Рассказывать о подобном в письме, которое могут легко выхватить — очень самонадеянно для человека, который пишет такие не лестные вещи о своём народе.        — Верно, — согласился Каз, — именно поэтому Вегенер передавал письма через специального почтальона, с которым он отправлял нескольких членов из банды Пекки.        «Всё равно не разумно» — хотела выпалить она, но вместо этого спрятала письмо обратно в конверт.        Инеж опрометью посмотрела в иллюминатор. Там она разглядела кусочек пейзажа, неба, приобретающего привычный лазурный цвет, и совсем немного — покрытого белой пеной моря.        Сегодня море бушевало. Если же ночью оно приняло путников смиренно, не буяня, то утром корабль всё же покачивался в колыбели могучих волн.        — И всё-таки, — на коротком вздохе заговорила Инеж, укладывая конверт обратно на стол, — почему мы не взяли мой корабль? Ты сказал, что блокировку с него сняли, да и наверняка он уже не охранялся. По крайней мере не так, как политический корабль.        Каз посерьёзнел.        Она легко разглядела это в недрах его помутневших чёрных глаз.        — Возвращаться в Кеттердам на твоём корабле будет небезопасно. Его сразу же узнают, — только и ответил он.        — Хочешь сказать, что корабль политиков такая участь не ждёт? — незлобиво хмыкнула Инеж.        — Не ждёт, — как ни в чём не бывало продолжил Каз. — Потому что мы приплывём и не на нём.        Она встрепенулась, в первый миг не до конца поверив в услышанное.        «Значит, — прошмыгнула вскоре светлая мысль в голове, — значит, мы вернёмся в Кеттердам не сразу после приплытия в Гефвалле».        — Что ты задумал? — прямо и торопливо спросила Инеж.        Но она быстро поняла, что всуе ожидать ответ.        Достаточно было взглянуть на застывшего Каза, стеклянно взирающего на лежавшие перед ним письма.        — О, — протянула она безрадостно. — Кажется, я знаю, что ты скажешь. Что-то вроде «ты увидишь», так ведь?        — Так, — поддакнул Каз.        — Почему ты не можешь просто рассказать, куда мы уплывём после Фьерды и что ты задумал насчёт властей?        — Ты увидишь.        — Каз! — выпалила не выдержавшая Инеж.        — Прими темп природы: её секрет — терпение, Призрак.        В другой раз она, чуть ли не журя, напомнила бы, что то её слова, что цитировать их в свою пользу — это неслыханная наглость и подлость даже для Грязных Рук, но Инеж стало не до того.        И виной тому был Призрак — то, что возвысилось над ней грузной тучей за последние месяцы.        — Всё хорошо? — нешуточно поинтересовался Каз, от которого смена её настроения не осталась незаметной.        — Не совсем, — не сразу призналась Инеж, до этого неуверенная в том, стоило ли ему выдавать что-то подобное, но, напомнив, что любая правда, даже самая горькая, в разы лучше молчания, вздохнула: — Всё из-за Призрака. Ты… Мередит называл меня всё время именно так. Ты напоминаешь мне его, когда тоже так зовёшь, а он был весьма… жутким человеком при жизни.        Первый миг Каз смотрел на неё удивленно, но тут же вновь принял привычное ей выражение лица, а следом и вовсе фыркнул, как если бы ему довелось услышать какую-то детскую небылицу вместо адекватного аргумента.        — Что я слышу? — с напускной досадой протянул Каз. — Призраком тебя нарёк именно я ещё шесть лет назад, а ты не можешь слышать это прозвище из-за другого мужчины? Стоит ли мне считать это за удар по моей самооценке?        Инеж закатила глаза, пусть по ней и видно, что всё раздражение в ней поддельное.        — Смею напомнить, что это я не целовала ручку жене Вегенера на празднике.        — А, — брови Каза заговорщически взметнулись ввысь от услышанного, и сам он расцвёл бледно-розовой, как цветок душистой магнолии, улыбкой. — Значит, я не ошибся в ту ночь, когда мы сидели на крыльце особняка перед моей отправкой в Беллендту? В твоих словах и впрямь проскользнула ревность?        — Не назовёшь это ударом по своей самооценке, Каз?        — Нет, — по-житейски ответил он. — Назвал бы, ревнуй ты тогда к настоящему Мередиту, но то был я, так что мне даже льстит эта информация.        — Тогда на сегодня хватит с тебя, — выдохнула Инеж малость затхлый воздух трюма.        В собственном голосе ей послышался перестук учащенного пульса.        Говорить с Казом вот так вот просто, вести с ним непринуждённую шутливую беседу — тем более, когда со всех сторон упоминания о войне и восстании — виделось Инеж чем-то невероятным.        Изначально, когда они только-только вступили в отношения и обозначили границы, которые было бы нежелательно пересекать, преградой выступала отстраненность Каза. Теперь — давний конфуз (хотя Инеж назвала бы это словом посильнее, но не хотела тратить время на его поиски) со лжецом-советником, который сразу после продуманного ими плана сдал её властям. Пусть Каз и утверждал, что он успел подавить в себе всю злость на её поступок, она чувствовала, что в заверениях его мелькал обман.        Но как бы то ни было эгоистично, Инеж не могла не думать о том, что сейчас, когда он говорил с ней так легко и просто, как будто ничего и не происходило, в душе её распускала лепестки бесценная надежда.        — Море странно влияет на нас, — посерьёзнел Каз. — Рейн с утра в хорошем расположении духа, но будто волнуется о чём-то.        — Он возвращается домой спустя долгие годы. Его можно понять, — задумавшись о судьбе сердцебита, Инеж подняла глаза на ведущий к трюму люк, и спросила: — Есть ли кто-то, кто его встретит? Тот, с кем он сможет разделить радость от возвращения?        — Он что-то говорил о матери и старшей сестре, которую арестовали и сожгли за то, что она гриш. Большего я не знаю.        Инеж снова опустила взор, посмотрев на притаившуюся в тёмном углу порванную сеть, и её вновь накрыла давняя смута. Ей почудилось, что она снова шестнадцатилетняя девушка, что она снова стояла рядом с беспокойным морем, в гипертрофированных колоритах раннего утра.        Вместе с Казом, готовым проститься с ней и, не говоря ничего, не объясняя, протягивающим ей подзорную трубу.        Ей знакомо это ощущение. Что-то похожее Инеж испытывала четыре года назад, когда вся история с Ледовым Двором подошла к концу.        Ещё сильнее — когда Каз позвал её, чтобы впервые показать «Призрака», а следом — её родителей, которых по его же просьбе отыскали лазутчики Николая Ланцова.        Но мысли внезапно улетучились.        Их прервала хищная трель чайки. После — стук по борту.        — Кыш отсюда! — послышался голос Рейна.        Каз вымученно вздохнул:        — Мы не договаривались, что я буду спасать его от разгневанной чайки, — твёрдо запротестовал он, но безрезультатно: Инеж уже взяла его за руку и поволокла на палубу.        Как оказалось, на корабле и правда затесалась немаленькая чайка и принялась клевать Рейна за волосы. Инеж пришлось отогнать птицу, решив, что лучше будет, если она пару раз слабо оттолкнёт её руками, чем если бы Каз, не выдержав буянства лишнего пассажира на палубе, вытащил пистолет и закончил всё намного быстрее.        — Она меня уже полчаса долбила, как дятел, — пожаловался Рейн.        — Хочешь сказать, что ты в этой ситуации бревно? — вполголоса спросил подошедший к штурвалу Каз, но Инеж, несмотря на расстояние, его слова всё равно услышала.        — Нет, — чуть ли не горемычным голосом отрезал Рейн, — я хочу сказать, что полчаса назад была твоя очередь управлять кораблём.        — Тогда чайка напала бы на меня, — сказал он так, будто то было чем-то элементарным, — а мне такой расклад не очень уж и прельщает.        Рейн отошёл от занявшего штурвал Каза, бубня под нос что-то, в чём Инеж уловила деланно-недовольное «ты бы всё равно её пристрелил через полминуты».        Эта оказия возникла ещё утром, когда небосвод не сразу заволокло ярким ультрамарином, но следующие часы в море прошли более спокойно, чем она могла бы предположить. По крайней мере, Каз подготовил их — весьма своеобразно, отдав приказ приготовиться к возможной бойне — к тому, что мимо и впрямь мог проплыть корабль с земенской делегацией, которая приняла бы их за врагов и открыла по ним огонь.        Пушечные ядра он велел не трогать, и Инеж согласилась с ним, но всё же знала, что не могла пообещать, что не воспользуется хотя бы одним, если мимо них проплывёт судно работорговцев (как, впрочем, и не могла быть уверена, что Каз не догадался о её скрытых мотивах).        Спустя пару часов дневное солнце возвысилось, показываясь в прорези рваных облаков. Оно не пекло, лишь назойливо слепило время от времени, резало по сетчатке глаза, и Каз, бормоча, что стоило бы купить за день до побега кепку с козырьком, накинул на голову не особо спасавшую ситуацию капитанскую фуражку, которую Инеж откопала в небольшом пыльном сундуке в трюме.        — Смотри! — выпалила она, стоя на небольшом расстоянии от бушприта, и указала куда-то перед собой.        Неподалёку расположилась песчаная корка островка. Такого маленького, что там тройка людей поселится — не больше, да и то придётся потесниться.        — Я слышал об этом. Значит, мы плывём правильно, — облегчённо выдохнул Каз.        — У тебя были сомнения? — менее удивлённо, чем полагалось бы, спросила повернувшаяся к нему Инеж.        Он пожал плечами.        — Иногда.        Попытки вежливо попросить хоть раз передать штурвал ей — «со мной всё хорошо! Я долгое время была в море, пока ты, наоборот, находился на суше» — успехом так и не увенчались. Каз заявил, что раз ей нечего было делать, то она могла бы позаботиться о пропитании, поэтому Инеж пришлось опуститься к камбузу, в котором он оставил сумку с пожитками и едой. Всё, что они с Рейном собрали в спешке, не годилось для приготовления мало-мальски приличного обеда, отчего ей довелось откинуть случайную мысль о блюде из сулийской кухне и остановиться на самом примитивном лабскаусе.        После не хитрого перекуса — кухонной утвари в камбузе нашлось мало, как и припасов, из-за чего обед выдался более, чем просто примитивным — Инеж, припав к борту, безрадостно оглядывала, как исчезали в никуда волны. Она могла понять беспокойство Каза и его нежелание передавать ответственность за управление кораблём ей, но несправедливость терзала сильнее понимания.        Море издавна её стихия, как и воздух, который приветствовал Инеж, стоило ей встать на канат.        И только она подумала об этом, как Каз, не то прочитав её мысли, не то по-человечески сжалившись, подозвал к себе и жестом предложил занять его место.        Инеж удивилась, сначала решив, что она неправильно поняла его.        — В честь чего это? — полюбопытствовала она, несмело взявшись за управление.        — По твоему лицу видно. Тебя как будто вернули в родной дом, но не разрешают общаться с родственниками, — но мгновение спустя в глазах Каза пронеслась былая степенность. — Я постою рядом и прослежу, чтобы всё прошло гладко.        «Хоть так» — с энтузиазмом отметила Инеж.        Как вскоре сказал ей Каз, она могла стоять так до самого приплытия к Фьерде, если захочет, и Инеж, не раздумывая, согласилась.        Не сказать, что Рейна как-то расстроило то, что когда пришла его очередь встать за штурвал, Каз прогнал его, оповестив, что управление кораблём теперь полностью возлегло на неё. Напротив, он радостно завопил, что отныне ни одна чайка на него не нападёт, и поспешил удалиться к каюте прежде, чем Бреккер мог бы передумать.        Инеж стояла так, уносимая товарищем-морем в даль, подгоняемая буйными волнами. Помощь Каза ей не понадобилась, но она молчала об этом, возможно, желая, чтобы он остался рядом с ней.        Они плыли так, пока лазурь на небе не перетекла в окрас спелых персиков, смешавшихся с искрами граната и бархатом расплавленного золота.        Пока над головой не пролегла безбрежная полоса тёмного аметиста, усеянного россыпью первых звёздных мириад, а вечерние краски не начали искажаться с синевой грядущей ночи.        Пока ночь, поздняя и чернильная, не наступила.        Пока вдали не замелькали очертания усеянной снегом суши.        — Приплыли, — не отрывая взор от гавани Гефвалле, провозгласил Каз.        Но повернувшись к тому, из-за кого они сюда приплыли, нахмурился тут же, увидев, что Рейн разлёгся на корабельной трубе и спал, как ни в чём не бывало.        — Торбьерн! — позвал его Каз, однако ответа никакого всё равно не получил, и, не выдержав, швырнул в него первой попавшейся под руку вещью.        То оказалась консервная банка, угодившая мигом очнувшемуся Рейну прямо в лоб.        — Ай! — возмущенно заголосил сердцебит, потирая ушибленное место.        — Мы прибыли, — коротко произнёс Каз, решив пропустить мимо ушей возможные сердитые восклицания о том, что ему стоило бы извиниться.        Недовольное выражение улетучилось с лица Рейна.        Он вскочил на ноги так, будто секунду назад бодрствовал, и Инеж видела: он растерялся, точно не верил, что всё то правда, что Керчия осталась в недалёком прошлом.        — Я… — протянул Рейн, замолчав на секунду. — Я дома?        — Похоже на то, — ответил Каз. — Документы подготовил?        Он ринулся за сумкой, потратив всего ничего, чтобы выудить оттуда пару изрядно помявшихся документов и помахать ими в воздухе.        — Там фьерданские дозорные. Они же не тронут тебя? — спросила Инеж, посмотрев на нескольких облаченных в военную форму фьерданцев и чувствуя, что всё ещё не до конца верила в оглашенную толерантность королевства к гришам.        — Если покажу документы и докажу им, что я свой, то ничего не случится, — послышался ответ вновь просиявшего Рейна. — Ребят, я бы вас, конечно, обнял от радости и в благодарность за то, что вы помогли мне вернуться домой, но обнять Каза — всё равно, что подписать себе смертный приговор. Про тебя, Призрак, то же самое — Каз меня за такое за борт вышвырнет прямо на глазах у дозорных, а потом уплывёт, будто ничего и не случилось.        — Иди уже, — сквозь зубы процедил тот.        — Поэтому я просто хочу пожелать вам удачи, чтобы скинуть этого придурка с трона. И посетите Гефвалле как-нибудь потом, это самый романтичный город Фьерды.        Каз не успел ничего сказать, не успел пригрозить, как Рейн юркнул к трапу, который Инеж спустила как можно скорее, завидев, что рука Каза невольно дрогнула в метре от шеи сердцебита.        Она внимательно проследила за происходящим. Дозорные синхронно приосанились, увидев перед собой чужака, но Рейн, размахивающий документами, на то никакого внимания не обратил. Он протянул их, и один из караульных, самый дородный и уныло чесавший лохмы на пшеничной бороде, пару раз пробежал глазами по строкам.        А потом, кивнув, улыбнулся, по-отечески положив на плечо юнцу большую дебелую ладонь и без слов подзывая пройти с ним.        «Домой» — подумала Инеж, и это слово отозвалось в ней ледяной вспышкой. Она хотела надеяться, что виной тому холода Фьерды, но в это слабо верилось.        — Держи, — неожиданно как можно мягче проскрежетал Каз, неторопливо накидывая ей на плечи свою накидку, пока Инеж смотрела, как Рейн махал им рукой на прощание.        Скоро они отплыли от гавани Гефвалле. Где-то вдали протяжно завыл затерявшийся в снежном лесу одинокий волк, а перемигивающиеся звёзды замерцали вкрадчиво.        Им, другим путникам, друг другу — не поймёшь.        Каз опёрся руками на борт и устремил задумчивый взор в непроглядную даль, в которой всё равно ничего, кроме индиговой глади моря, на которой беспрестанно плясали перламутровые блики луны.        — Мы снова остались вдвоём, — отметил он глухо, но Инеж это всё равно услышала.        И вдруг Каз поплёлся к ней, менее резко, чем ожидалось, остановив штурвал. Только она удивилась, только хотела спросить, что случилось, как он мотнул макушкой в сторону каюты.        — Я поручил тебе управлять кораблём только до Гефвалле. Остальное — на мне.        — Мне не в тягость, — попыталась отмахнуться Инеж, что получилось весьма вяло.        Наклонившись, Каз мягко поцеловал её в висок, хотя она прекрасно осознавала, что этот жест вовсе не свидетельствовал о том, что он согласится передать ей плавание до Керчии.        — Иди спать, сайни, — сказал он ей.        Не приказ, простая просьба.        — А ты? — заспанно спросила она.        Каз негромко усмехнулся на столь невинный вопрос.        — Был бы кто-то третий, я бы поручил это задание ему, но мы оставили его пару минут назад среди снега и волков. Значит, корабль поведу я.        Спорить Инеж не стала, и потому молча просеменила в поросшую привычном мраком каюту, в коей она точно так же, как и вчера, свалилась на тахту и предалась сну, за пеленой которого всё равно чувствовала, как убаюкивали её волны.        Разница заключалась лишь в одном: Каз не пришёл к ней этой ночью, и судя по тому, что утром он выглядел заспанным, — он пытался прикрыть это, но Инеж чётко услышала, как Каз посетовал тихо, что не додумался взять с собой кофе — даже не отходил от штурвала.        Они провели в море ещё два дня. Он ни разу не передал управление ей, ни разу не посмел отойти от руля, если только не для того, чтобы быстро поесть чего-то и вернуться.        Инеж бы не переживала. Она-то помнила, что проводить бессонные ночи для Каза так же не в тягость, как для неё рассекать волны моря вместо него, но мешки под его глазами, казалось, неумолимо увеличивались, а на белой склере отчетливее пролегала тонкая сеть алых капилляров.        «Мы давно должны были быть в Керчии» — подумала она однажды, ловя себя на мысли, что Каз заводил их вовсе не туда, куда ей могло бы показаться.        Даже если пункт на их карте обозначен вовсе не Кеттердамом — они должны были быть в Керчии сутками раннее, но вместо этого блуждали долгими изнурительными часами в открытом море, даже не проплыв мимо того островка, который Инеж показала ему по пути в Гефвалле.        Она не спрашивала Каза, куда он их вёл.        Знала же, что нового ответа не услышит, и потому тяготила себя догадками и осточертевшим терпением.        Так длилось до тех пор, пока одним утром Инеж не уловила его шаги, не поняла, что Каз зашёл в каюту, и одновременно с тем — что они больше не плыли. Корабль причалил куда-то, а куда именно — вот, в чём вопрос.        — Мы приплыли, — на удивление бодро оповестил он её, и в глазах его возгорелся огонь триумфа.        «Куда?» — чуть было не спросила Инеж, но знала, что всё, что она услышит, это надоевшее «ты увидишь».        Они спустились по трапу на горячие пески, под лучи яркого солнца, и она вдохнула горсть воздуха в лёгкие. После долгого перерыва и последовавшими за тем тремя долгими сутками в окружении воды ощутить землю под ногами — что-то воистину необыкновенное.        Инеж оглянулась: место ей абсолютно чужое.        Каз же, не утомляя себя тем, чтобы осмотреться и запечатлеть пейзаж, подозвал её к себе.        — Пошли, — это было единственным, что он сказал перед тем, как шагнуть по травянистому ковру.        Это безумие чистой воды. Инеж не знала ни того, где они, ни того, куда они шли, и недосказанность вводила её в слабо ощутимый ступор.        В подсознании всплыли слова Рейна:        «Я привык в таких ситуациях полагаться на Каза».        На коротком выдохе Инеж, мешкая первые несколько минут, устремилась за ним, понимая, что ей на данный момент и выбора другого не предоставлено (тем более, один раз положилась уже не на Каза, а на себя, а итог — провал в памяти у неё и отрубленная рука да шрам на лице у него).        Они шествовали по безлюдным лугам, усеянным шеренгой высоких подсолнухов. Послышалось жужжание пчёл, когда она повернула голову и увидела, как в километре от них фермеры без устали собирали цветы.        «Юрда» — быстро поняла она, смотря на пожилую женщину, сорвавшую рыжий цветок.        Инеж посмотрела в спину мешкотно идущего по лугу Каза, и тот, уловив, что более не слышал её шагов, остановился и обернулся к ней.        — Всё хорошо? — спросил он, но в вопросе том ни грамма удивления.        Впрочем, она сама затруднялась ответить.        — Мы не в Керчии, — всё, что смогла выдать Инеж.        Каз покачал головой.        — Верно, — согласно ответил он. — В Керчии мы были бы максимум на следующий день после Фьерды.        — Тогда где мы?        Но она стремглав пожалела о своём вопросе, и потому перебила его раньше, чем Каз успел бы сказать ей то, что Инеж уже привыкла слышать ещё в первый день в море:        — Говорю сразу: ещё одно «ты увидишь» и я не посмотрю, что пару дней назад я очнулась после долгого транса с мыслью, что тебя убили — я поведу тебя обратно к морю и утоплю там собственными руками.        Каз беззлобно усмехнулся на её порыв редкой кровожадности.        — Ладно. Тогда молча иди за мной.        И она пошла за ним, более ничего не говоря, осматривая подсолнухи вокруг, пока луг не оборвался ведущей к небольшому посёлку тропой.        Как только перед ними открылся вид на чью-то ферму, послышалась трель куриного кудахтанья, и Инеж прервала путь, думая, что Каз укажет свернуть, но этого не произошло. Он безропотно шёл дальше, обойдя калитку и прошествовав к дому.        «Святые, куда и зачем он нас привёл?»        Подбежав к нему, Инеж подумала, что Каз, будто предвидев и такой расклад событий, арендовал дом в другой стране. Эта догадка отдалась облегчением: она сомневалась, что новый арендодатель поступит с ними так же подло, как собирался поступить ныне покойный Броуди.        Но это так и осталось догадкой.        Каз, ничего ей не объясняя, постучался. По ту сторону раздались шаги, и скоро дверь им открыл невысокий пухлый мужчина.        Увидев их перед собой, тот едва ли не дрогнул от удивления, и сама же Инеж, быстро вспомнив его, ахнула.        Сказать что-то она не успела, потому что ей не позволил сделать того преисполненный душевного подъёма голос Каза:        — Доброе утро, мистер Фахи. Парни дома?