---
Клетки созданы для зверей, Кэйя отлично это знает. Клетки созданы для опасных существ, которых нужно держать взаперти. У его отца много клеток, и едва ли хоть одна из них пустует. Кэйя старается к ним не приближаться, потому что тёмные твари внутри жутко рычат и скалятся, а ещё постоянно пытаются подрать его сквозь прутья решёток когтями. Однажды Кэйя оказался слишком близко, и когти одного из существ полоснули его по руке. В его другой руке была зажата горящая свеча, и он от испуга швырнул её в сторону твари, опалив ей шерсть и вызвав дикий визг. На этот звук явился его отец. Кэйя побежал ему навстречу, баюкая раненую руку и надеясь, что отец пожалеет его и поможет обработать рану. Отец отвесил ему звонкую оплеуху, а после кинулся к клетке с тварью и начал умолять простить «его непутёвого сына». Он обращался к твари на «вы» и называл её герцогиней. В настоящем в клетке сидит сам Кэйя, и не сказать, что ему это так уж не нравится. После того, как он потерялся в лабиринте ущелья, и отец нашёл его, ему устроили трёпку и в наказание заперли за толстыми прочными прутьями. Кэйя уже даже не обращает внимания на тварей вокруг, что щурят на него жёлтые и красные глаза, лязгают челюстями и пускают с раздвоенных языков слюни. После того, как потерялся, он чувствует постоянную слабость и сонливость. Свернуться калачиком в углу клетки, закутавшись по уши в плащ, видится ему не таким уж и плохим раскладом. Зато пока он заперт, ему не нужно ходить по пугающим его руинам по заданиям отца и не нужно читать сложные, непонятные и потому скучные книги, которые впихивает ему отец. - Ты должен знать свою историю, - каждый раз припечатывает тот, глядя сверху вниз всегда воспалёнными, покрасневшими белками глазами. Кэйя и так знает свою историю, потому что его отец только об этом и говорит. Он знает о том, что руины вокруг - это то, что осталось от Каэнри'аха; знает, что Каэнри'ах был величайшим творением рук человека; знает о том, что этот регион был уничтожен жадными до власти завистливыми Богами; знает, что народ этого региона был проклят, и отец Кэйи пытается найти спасение от этого проклятия; знает, что они с отцом - потомки регентов короля Каэнри'аха, великого клана Альберих; знает, что где-то там их народ ждёт помощи и спасения. «Но что я могу?» - не в первый раз задаётся он таким простым и таким сложным вопросом. Потому что правда в том, что Кэйя - самый обычный. У него нет особых знаний и нет особых талантов. Он даже не умеет рисовать, из-за чего его отец был ужасно разочарован в своё время. Конечно, Кэйя умеет и читать, и рисовать карты, отмечать ориентиры, но его отец почему-то всегда хотел, чтобы он нарисовал правдоподобную бабочку, а после сделал с рисунком... Что-то. Кэйя до сих пор не знает, чего именно хотел добиться от него отец. Он только помнит, что однажды во время очередной попытки нарисовать крылья, весьма неудачной, его отец резко поднялся, одарил его откровенно пугающим диким взглядом, а после развернулся и ушёл. Больше после этого он никогда не заставлял Кэйю рисовать, чему тот был рад, потому что после каждой неудачи отец смотрел на него так, что поджилки дрожали. Бледное лицо с острыми скулами и с запавшими дикими глазами очень быстро стало ассоциироваться у Кэйи с возможной - вероятной - болью. Клетка по сравнению со всеми прочими наказаниями видится и не наказанием вовсе, а маленьким убежищем. В клетке не надо ничего делать и не надо ни о чём думать. В клетке не надо гадать, в каком настроении вернётся с поверхности отец и чем это обернётся для Кэйи, если в дурном. Да, вой и лязг вокруг пугают и нервируют, а ещё очень хочется пить, тогда как воды под рукой нет, но это куда лучше, чем находиться вне защитных прутьев. В конце концов, подземные руины вовсе не пустуют. Кэйя много раз видел, как отец устанавливал барьеры и убивал слишком назойливых тёмных тварей. Кэйя почти засыпает, когда тьма вокруг вдруг озаряется светом. Резко распахнув глаза и тут же зажмурившись, он ждёт несколько секунд, растирая веки ладонями, а после сквозь прищур смотрит на источник света и замирает, очарованный. Появившийся из ниоткуда сгусток пламени невероятно красивый. Переливаясь всеми оттенками красного и оранжевого, он пульсирует, как живое сердце. Из-за него всё вокруг вдруг будто оживает. Просторная комната, пусть и полуразрушенная, начинает красоваться своими резными стенами и колоннами, которые обычно и не разглядишь при пламени свечей. Кэйя вдруг понимает, что плитка на полу под слоем пыли имеет какой-то яркий цветной узор. А ещё... Ещё оставленный в кромешной тьме без свечей Кэйя теперь отлично видит защёлку на замке своей клетки. Она совсем простенькая, и если он приложит немного усилий, сможет выбраться, чтобы найти попить воды. Когда вернётся отец, неизвестно, как неизвестно, и даст ли он ему воды, если Кэйя попросит, потому что наказания не предполагают поблажек, однако он точно не узнает, что Кэйя выбирался, если быть расторопным. Поэтому Кэйя быстро подползает к замку и начинает передёргивать маленькие железные штыри в нём, пока дверца не распахивается, и он не выползает наружу. Вот только далеко он не уходит. Стоит сделать несколько быстрых шагов от клетки, как где-то в стороне раздаётся шорох. Резко обернувшись, Кэйя вглядывается в сгустившуюся там в противовес свету от пламени темноту и перестаёт дышать. Его тело немеет от страха. Кончики пальцев леденеют и начинают больно ныть от ужаса, который переполняет его в тот момент, когда он видит поросшую мехом застывшую человекоподобную фигуру. И будто этого мало, пламя вдруг вспыхивает ярче, а после начинает угасать. Как только световой круг вокруг Кэйи начинает сужаться, существо делает шаг вперёд. С вставшим в горле комом, Кэйя делает инстинктивный шаг назад. Пламя колеблется, танцует, сужается во всё меньшую точку. Существо запрокидывает голову и принюхивается, а после также бесшумно начинает приближаться, уже более решительно. Кэйя не может думать, не может ничего от сковавшего его страха. У него отнимается язык. Лишь инстинкт в нём жив, заставляя продолжать пятиться, но и то ошибка, потому что чем дальше он от спасительной клетки, тем ближе к нему беда. А потом пламя вспыхивает в последний раз и гаснет. В тени алого всполоха Кэйя только и успевает, что заметить, как существо жутко горбится и бросается в его сторону. В воцарившейся густой тьме вскоре звучит его полный страха и боли сорванный крик.---
Кто бы мог подумать, что под небом может быть так. Кэйя привык к тому, что каменные своды руин его родины укрывают его от капризов природы, но ему это никогда не нравилось. Дождь, снег или тепло солнца - он видел и чувствовал это так редко. Отец нечасто брал его с собой в свои вылазки на поверхность, а когда делал это, чаще всего на поверхности была уже глубокая ночь, но каждый раз виделся Кэйе настоящим подарком. Чувствовать свежий воздух и видеть звёздное небо казалось ему бесценным. В настоящем Кэйя нисколько не рад тому, что находится на поверхности. Чёрное от туч небо то и дело разрождается жуткими сверкающими вспышками и оглушающим грохотом. Ветер такой сильный, что мог бы сбить с ног и взрослого человека, что уж говорить о съёжившемся в зарослях кустарника Кэйе. А ещё с небес льёт как из ведра, из-за чего Кэйя давно промок до костей и не чувствует пальцев на ногах и руках от холода. Свернувшись грязным мокрым клубком на размытой потоками воды земле, он только и может, что трястись, стучать зубами и мечтать хотя бы о маленькой искре тепла. И искра появляется. Она вдруг вспыхивает в воздухе в нескольких метрах от него, зависая в нём разрастающимся сгустком пламени. Это должно быть невозможно, ведь дождь такой сильный, что заливает всё вокруг, но это пламя не исчезает, продолжая ярко сиять и переливаться. Даже с большого расстояния Кэйя может чувствовать тепло этого пламени. И кто бы знал, как сильно ему хочется приблизиться, протянуть руки к этому огню, от одного вида которого в душе поселяется непонятная надежда и покой, но Кэйя так ослаб и так замёрз, что не может пошевелить и пальцем. А потом он вдруг слышит где-то невдалеке шаги и негромкие ругательства в сторону ужасной погоды. Душу сковывают одновременно надежда и испуг. Кэйя боится, потому что кто знает, что за человек идёт где-то там в его сторону? Вдруг ему сделают больно? Вдруг ему причинят вред? И в то же время он испытывает надежду, потому что за те короткие вылазки с отцом на поверхность, когда получалось увидеть других людей, он привык видеть добрые, счастливые, улыбчивые лица. Что, если ему повезёт, и этот человек не причинит вреда? Что, если ему повезёт, и этот человек поможет ему найти укрытие? Кэйя так надеется на второе, что забывает о боли и холоде в теле, впиваясь пальцами в размытую хлюпающую землю и пытаясь приподняться, пытаясь стать более заметным. Вот только тело совсем его не слушается, и он снова оседает бесполезным слабым мешком с костями, совсем обессиленный для того, чтобы попытаться подняться вновь. Но тут на его глаза вновь попадается пылающее рядом пламя, и Кэйя приободряется. Человек, с какой бы стороны он ни шёл, обязательно заметит это пламя, приблизится к нему и тогда заметит Кэйю, верно? Ему нужно просто немного подождать. Вот только стоит мысли об этом проскочить в его голове, как пламя несколько раз ярко пульсирует и начинает отплывать в сторону. И показавшийся между рядами высоких вьющихся растений человек - Кэйя только и может, что различить в темноте его яркие красно-каштановые волосы - замирает с занесённой в его направлении ногой, а после начинает следовать за пламенем в совсем другую сторону. Кэйя пытается приподняться - у него не выходит. Кэйя пытается позвать его, окликнуть, но из горла рвётся лишь жалкий хрип, который не слышно в шелесте дождя и заглушившем его раскате грома. Всё, что ему остаётся, это наблюдать за тем, как повернувший в другую сторону человек скрывается вслед за гаснущим где-то вдалеке пламенем. А потом его вдруг прошивает вспышкой морозного холода, и он падает на землю, задыхаясь и лишь чувствуя, как замерзают на его щеках слёзы, катящиеся из его зажмуренных от страха, боли и отчаяния глаз; как замерзает, навеки засыпает он сам.---
Они стоят друг против друга, и льёт дождь, и земля размыта в грязь - картина так знакома. Кэйя помнит, когда мастер Крепус нашёл его под дождём и принёс на винокурню, была такая же дрянная погода. Только тогда его подобрали и подарили тепло, а в настоящем он вылетел из дома, что начал считать своим, спиной в окно, и его позвоночник трещит, затылок ноет, а сердце в груди сжимается от того взгляда, которым его пронзают каре-вишнёвые глаза. А потом вдруг появляется пламя. Небольшое поначалу, пульсирующее в воздухе каплей, будто человеческое сердце, оно начинает разрастаться, и Кэйя хочет отшатнуться, но не может. Его ноги будто увязают в грязи, становясь тяжёлыми, чужими, несгибаемыми. Пламя огня становится ярче, слепя. Пламя огня становится жарче, и воздух вокруг плывёт. Начинает пахнуть дымом и гарью. Но задыхается Кэйя не из-за этого. Задыхается он из-за того, что Дилюк взмахивает клеймором, и это пламя начинает приближаться. - Дилюк, пожалуйста... - в отчаянии взывает он. - Я ненавижу тебя, грязный предатель, - слышится эхом со всех сторон ему в ответ. Когда некогда родное и согревающее пламя влетает ему в грудь, Кэйя на мгновение замирает всем телом, а после срывается на немой крик. Его широко распахнутые глаза перестают видеть от той боли, что пронзает его изнутри. Он знает, что не должен её чувствовать, что он должен был умереть в ту же секунду, как это жаркое всепожирающее пламя вонзилось прямиком в его сердце, однако он жив и он чувствует, как слезает его кожа, как обгорает мясо, как лопаются агонией нервы, как плавятся, плавятся, плавятся его внутренности и кости. - Пожалуйста... Пожалуйста, Дилюк...- продолжает он свои мольбы. Но пламя не угасает, Дилюк продолжает смотреть с равнодушной ненавистью и с ненавистным равнодушием, а тот холод, что всю жизнь пытался извести его со свету, так и не рождается в его нутре. Всё, что чувствует Кэйя, это полыхающий внутри себя ад, порождённый пламенем Дилюка. Пламенем, которое когда-то стало для него светом во тьме. Пламенем, которое когда-то согрело его одинокую потерянную душу. Пламенем, которое в настоящем губит его. Пламенем, что когда-то подарило ему жизнь, а теперь отнимает её, потому что это ответ Дилюка на его правду, на его искренность. Потому что Дилюк не принял его. Потому что Дилюк его возненавидел.---
Кэйя снова оказывается в лабиринте ущелья, снова слышит жуткий скрежет когтей вдалеке и снова бежит. Кэйя снова видит вспыхнувшее вдалеке пламя и снова несётся к нему, потому что чувствует собравшееся в этом пламени обещание спасения, защиты, внимания и тепла. Кэйя снова не замечает пропасти под ногами, завороженный этим обещанием и ярким влекущим огнём. Кэйя снова платит за это, когда с громким паническим возгласом проваливается куда-то вниз. Пламя - последнее, что он видит, прежде чем ледяная тьма поглощает его, пожирая без следа. «Я ненавижу тебя, грязный предатель», - последнее, что он слышит, прежде чем его оглушает его же собственный полный отчаяния и боли крик.***
Дилюк выныривает из дрёмы, потому что Кэйя скулит ему на ухо. Встрепенувшись, он тут же заглядывает ему в лицо и чувствует, как сердце сжимается при виде намокших от слёз щёк. Но слёзы - это нестрашно, пока они не алые от растворённой в них крови. Слёзы можно вытереть, а плачущего во сне Кэйю - убаюкивать в своих руках до тех пор, пока он не затихнет, сопя мокрым носом ему в шею и прижимаясь всем телом как можно ближе. Что Дилюк и делает, осторожно прижимаясь губами к веку проклятого глаза и как можно крепче прижимая кажущегося таким слабым и хрупким в его руках Кэйю к себе; жалея, что не может спрятать его в клетку своих рёбер рядом с суматошно бьющимся сердцем. - Мастер Дилюк? Тихий стук костяшек о дверь, и она приоткрывается. Заглянувшая Аделинда находит его взгляд и проходит внутрь с подносом, на котором очередная порция горячего бульона и травяного настоя. Опустив поднос на прикроватную тумбу, она первым делом осматривает Кэйю и тяжело вздыхает. Её ладонь ложится на его холодный лоб. Пальцы ласково зарываются в сырую от воды и пота чёлку. Взгляд задерживается на шрамированном клеймором веке. Дилюк инстинктивно прижимает Кэйю крепче к себе, потому что ему кажется, что в таком состоянии Кэйе навредит даже просто взгляд со стороны. Аделинда одаривает его печальной улыбкой и точно так же слегка ерошит его собственные спутанные волосы. - Мои мальчики, что с вами делает жизнь, - тихо шепчет она. И, неожиданно, Дилюку становится до горящих щёк стыдно перед ней, потому что... Что ж, когда был жив его отец, Аделинда цвела подобно розам в их оранжерее. Даже в самые загруженные работой дни она всегда улыбалась, её походка была лёгкой, а глаза лучились теплом. А потом всё изменилось, и Дилюк знает, что виноват в этом только он сам. Он на её глазах чуть не убил Кэйю, а после выгнал того из поместья. Он покинул Мондштадт, сказав ей в последнюю очередь, как самый настоящий трус, лишь бы не сталкиваться с её реакцией, с её попытками влезть ему в душу, с её попытками отговорить, которые обязательно бы последовали. А когда он вернулся, всё стало ещё хуже, потому что он начал периодически - всё чаще и чаще - превращаться в Полуночного Героя и блуждать во тьме по землям Мондштадта, часто возвращаясь в грязи и крови и заставляя её переживать о нём и не смыкать глаз до самого утра. А теперь вся эта ситуация с проклятым Кэйей, из-за чего у Аделинды трясутся пальцы из-за нервных переживаний за его состояние. И Дилюк ничего не может сделать, чтобы успокоить её. - Прости... - негромко роняет он, отводя взгляд. - Мне очень жаль... - Ох, мастер Дилюк... Дилюк чувствует припекание за глазными яблоками, когда его вдруг крепко прижимают к груди, заставляя уткнуться лицом в пахнущую цветами шею. Поглаживая его по спине, попутно приобнимая и зажатого в его руках Кэйю, Аделинда что-то тихо говорит в его макушку, что-то наверняка мягкое и успокаивающее, а Дилюк только и может, что крепко обнять её одной рукой за талию и прижаться всем собой, на мгновение позволяя себе притвориться, что снова стал ребёнком. В таком положении они уже находились однажды, не так ли? Когда они с Кэйей промокли под дождём во время прогулки у озера, Кэйя разболелся и слёг с высокой температурой, а Дилюк паниковал из-за этого и чувствовал себя виноватым, потому что остался совершенно здоров. Он тогда пробрался в комнату Кэйи и разревелся из-за того, что у того даже не было сил открыть глаза и посмотреть на него. Так его и нашла Аделинда, сначала начавшая ругаться из-за того, что он может заразиться, а после крепко обнявшая его и начавшая утешать, потому что с Кэйей не случится ничего страшного, он скоро поправится, и тогда они с Дилюком снова смогут день и ночь гулять. - Как всегда берёте на себя так много, мастер Дилюк, - пробивается сквозь грохот пульса в ушах её мягкий заботливый голос. - Не нужно корить себя так сильно. Вы же знаете, мастер Кэйя всегда был таким безрассудным. Неудивительно, что он пострадал. Но вы заботитесь о нём, а сэр Итэр и сэр Чайльд ищут лекарство, так что всё обязательно будет хорошо. Она не знает всей правды. Она не понимает, что ковыряется ножом в его ране, когда говорит о том, что нет ничего удивительного в том, что Кэйя опять попал в неприятности. Это правда: Кэйя всегда был безрассудным, абсолютно сумасшедшим, когда в нём разгорался адреналин или азарт. Вот только рядом с ним всегда был Дилюк, который защищал его, который одёргивал его, отговаривал, если то требовалось, или же шёл вместе с ним, надёжно прикрывая спину. И пусть это не игры под дождём, не глупые споры о том, кто съест больше мороженого, и не прыжки с высоты с условием, что кто первым раскроет планер, тот и проиграл, Дилюк не может не корить себя. Если бы они с Кэйей всё ещё были близки, он заметил бы его состояние. Если бы он не выгнал Кэйю из поместья, если бы они до сих пор были вместе, Кэйя не смог бы скрыть, что с ним что-то не так. Но даже если прошлого не изменить, Дилюк всё равно виноват, потому что если бы он только не был таким трусом и расставил все точки над «i» давным-давно, в настоящем они с Кэйей уже давно бы сблизились. Может, лишь до уровня хороших приятелей, но и этого было бы достаточно. При таком раскладе Кэйя не избегал бы его, и тогда Дилюк обязательно бы заметил, что что-то не так. И тогда у них было бы больше времени. Тогда, возможно, Дилюк не оказался бы прикован к постели, неспособный оставить Кэйю дольше, чем на несколько минут, прежде чем крио-элемент снова попытается сожрать своего хозяина живьём. «Не нужно корить себя так сильно», - повторяется эхом в голове. Не нужно, но лишь так сильно. Дилюк не может не фыркнуть, потому что очевидно, что Аделинда считает его отчасти виноватым в том, что происходит. И это успокаивает, потому что этот немой - впрочем, не такой уж и немой - укор видится ему ярким всполохом посреди унылой пасторали его жизни. Жизнь вокруг, она продолжается, будто ничего не произошло, и город продолжает стоять на своём месте, как никуда не делись и рыцари, и винодельческий бизнес, и многое другое. Вода продолжает течь, даже если в неё упал камень, и кто бы знал, как сильно это терзало душу Дилюка, особенно в первое время. Потому что казалось, что смерть отца, его уход из рыцарей, его отсутствие в три года ничего не изменили, никак не отразились на жизни города и людях вокруг. Как будто это было неважно. Как будто это было несущественно. Как будто миру безразлично, есть Дилюк или нет его, и счастлив ли он или нет. Но это не так. Это не так, и когда Дилюк усмирил очередную застящую глаза вспышку эмоций, он всё увидел и осознал. Аделинда, Эльзер, Чарльз, Джинн, множество жителей Мондштадта и Спрингвейла, старые друзья его отца - разыгравшаяся в тот дождливый день драма оставила след в сердцах и жизнях многих. Просто на этом не акцентировали, чтобы не бередить его раны, потому что все знали, как сильно он любил и был привязан к своему отцу. Они просто берегли его и без того потрёпанное сердце. Они просто уважали его достаточно для того, чтобы не тревожить его покой. - Я никогда не смогу рассказать тебе, почему мы с Кэйей подрались тем вечером, - негромко признаётся он в том, что хотел озвучить уже очень давно, но никак не решался. - Но... Я хочу, чтобы ты знала, что мне очень жаль, что я отреагировал так. Я не должен был... Нападать на него. И не должен был прогонять его. Что бы между нами ни произошло в прошлом, это всё ещё... Это всё ещё его дом и всегда им будет... - Я рада это слышать, - легко прижимается губами к его макушке Аделинда. - Надеюсь, вы не забудете сказать об этом мастеру Кэйе, когда он наконец-то придёт в себя. Дилюк как никогда рад, что в этот момент она отстраняется и мягко выгоняет его из постели, чтобы он немного освежился, пока она протирает влажным полотенцем Кэйю и с ловкой сноровкой вливает в него бульон и отвар. Потому что за закрытой дверью ванной комнаты он может зажмурить до боли глаза и закусить до крови щёку изнутри, позволяя тихому болезненному вою вырваться из груди, растворяясь в шуме бегущей воды. Потому что наедине с самим собой ему не нужно держать лицо и делать вид, будто всё внутри него не горит от страха, что Кэйя теперь уже никогда не очнётся. Это было его заветной мечтой с той минуты, как он осознал, что хочет вернуть Кэйю в свою жизнь. Сколько раз он позволял себе представлять, как просит Кэйю вернуться в поместье, и тот возвращается? Как сладко было мечтать об этом. Снова встречаться с Кэйей поутру за завтраком и слушать причитания и наставления для них обоих от Аделинды. Снова выходить бок о бок из поместья под её пожелания хорошего дня. Вместе добираться до города и расходиться в разные стороны лишь для того, чтобы Кэйя приходил вечером в таверну, и они вместе возвращались домой после закрытия или же оставались в комнате наверху. Вместе ужинать, а после сидеть в уютной тишине перед камином или же говорить обо всём и ни о чём одновременно. Иногда, в редкие моменты сердечной слабости, Дилюк даже позволял себе представлять, что их восстановленная дружба вновь переходила в нечто большее, и ему становилось дозволено спать в постели Кэйи, крепко прижимая его к своей груди. Это было бы так хорошо: просыпаться и чувствовать Кэйю в своих руках, поглаживать его, сонного и урчащего, по спине и вжиматься губами в его лоб или макушку, пока Кэйя пытался бы свернуться кошачьим клубком в его руках. Лениться вместе в редкие выходные, нежиться в уютном тепле друг друга и тишине, а после выбираться из постели только для того, чтобы бродить в окрестностях поместья рука в руке, наслаждаясь таким простым и таким драгоценным уединением. Теперь этим мечтам нет места не только в реальности, но и в голове Дилюка, в которой только и делает, что крутится на повторе «у нас есть всего три дня» и «поверьте мне, когда я скажу, что вы не хотите увидеть откат». Но и это ничто по сравнению с той ядовитой виной, что зародилась в нём, как только Венти ушёл, и Дилюк ещё раз прокрутил в голове весь их разговор. В первый раз он едва ли обратил на это внимание, но после...- Если бы сэр Кэйя остался простым человеком с простой жизнью, проклятье продолжило бы спать, но он стал рыцарем, воином, и у него появился Глаз Бога. Наследник крови Каэнри'аха, потомок клана Альберих, регентов королевства Каэнри'ах, да ещё и показывающий высшее мастерство во владении своим Глазом Бога. Проклятие не могло не пробудиться в его крови. Это был лишь вопрос времени.
Глаз Бога, не так ли? Глаз Бога, которого у Кэйи не было и могло вообще никогда не появиться, если бы не тот проклятый вечер, когда Дилюк бросился на него с клеймором в руках. Глаз Бога, наличие и использование которого и пробудило в Кэйе проклятие. Дилюк помнит, как был в последствие рад тому, что у Кэйи появился Глаз Бога, потому что артефакт защитил его жизнь, спас от огненной ярости Дилюка, попутно не позволив ему самому совершить самую большую ошибку в своей жизни. Вот только в настоящем Глаз Бога является причиной агонии, в которой мучается Кэйя и из-за которой, если всё обернётся безвыходной ситуацией, погибнет. Если судьба и в самом деле существует, Дилюк не может не задумываться о том, предрешено ли было Кэйе умереть из-за него, и неважно, от его ли руки или по его ли вине. «... но когда я спросила, почему он тогда так рьяно выполняет свой рыцарский долг, он посмотрел на меня так, будто я сказала несусветную глупость, а после ответил, что если его не будет в рядах рыцарей, кто будет защищать тебя?» - всплывает в голове эхом памяти. Встряхнув головой, Дилюк начинает умываться, стараясь не смотреть своему зеркальному отражению в глаза. Он и без того знает, что там увидит: стыд, вину и не такой уж и затаённый страх. Будучи бойцом по своей природе, он привык сражаться до последнего и привык выходить победителем из всех своих схваток, но вот настало время решающей схватки в его жизни, и что он будет делать, если проиграет? Что он будет делать, если Кэйя умрёт? Думать об этом не хочется, но Дилюк не может не. Как он расскажет об этом Джинн? Как он сможет рассказать об этом Лизе? Как он сможет смотреть в глаза всем остальным людям, которым Кэйя дорог? Как он сможет смотреть в глаза Итэру, который привык видеть в нём надёжного товарища, для которого неразрешимых проблем нет? Как он сможет смотреть в глаза Аделинде, которая потеряет Кэйю ещё раз, но на этот раз насовсем? Что будет с Кли, когда она узнает, что её любимый «старший брат» Кэйя мёртв? И все они будут скорбеть, и все они будут жалеть его, Дилюка, потому что он не сможет скрыть своей боли, не в этот раз, не ещё раз, и никто из них не будет знать, что смерть Кэйи - это его и только его вина. - Мастер Дилюк! Пожалуйста, помогите! Звонкий окрик Аделинды заставляет выбежать из ванной с такой скоростью, что чуть быстрее, и душа Дилюка рванула бы вперёд тела. Но слава---
Итэр появляется ближе к вечеру, когда небо за окном начинает окрашиваться золотом и рубинами. Дилюк бездумно смотрит на природную красоту, блуждая мыслями в картинах о прошлом, в котором Кэйе очень нравились подобные вечера, и он любил выбираться посидеть на крыше или же тащил Дилюка в долину, чтобы насладиться видом без мешающих стен построек вокруг. Иногда они задерживались там, чтобы наблюдать вступление в права ночи, и Кэйя рассказывал ему разные байки о созвездиях и людях, что связаны с ними судьбой. Было хорошо, особенно летом. Дилюк не раз засыпал, умиротворённый негромким приятным голосом и ароматом тёплой земли и полевых цветов. - Мастер Дилюк, - негромко зовёт Итэр, заглядывая в комнату после предварительного стука. - Проходи, - тут же переводит на него взгляд Дилюк; спрашивает, хотя понимает всё по одному только взгляду. - Есть новости? - Я проверил все нити связи и все ближайшие места, где Дайнслейф мог быть, - тяжело вздыхает Итэр, проходя к окну и усаживаясь в стоящее там кресло. - Ничего. Либо он отправился в какой-то другой регион, либо блуждает в лабиринтах Бездны. Я оставил и отправил ему несколько посланий, но... Дилюк без продолжения знает, что это значит. Любые послания могут идти недели, если не больше, а у них нет этого времени. Если не случится какое-нибудь чудо, Дайнслейф им не помощник, и Дилюк не знает, успокаивать себя мыслью, что даже будь он доступен, неизвестно, смог бы помочь, или нет. Что хуже: если имеющий в теории возможность помочь человек находится вне доступа или если имеющий в теории возможность помочь человек перечёркивает все надежды отказом или заявлением о том, что это невозможно? Впрочем, Дилюку не до дилемм. Возможно или невозможно, исключительно с огромными потерями или же по щелчку пальцев - он готов принять любой расклад, лишь бы была надежда на благой исход. - Как сэр Кэйя? - осторожно спрашивает Итэр, складывая руки на коленях. - Я не знаю, - помолчав, честно отвечает Дилюк; сверлит какое-то время лицо Кэйи пристальным взглядом, а после поднимает его на Итэра. - Кажется, отсутствие физической боли из-за влияния силы Анемо Архонта не спасает его от кошмаров. Он иногда мечется, будто бежит куда-то или от кого-то, от чего-то во сне. Иногда он странно реагирует на мою пиро-энергию: то тянется к ней всем собой, то будто пытается отстраниться, словно она причиняет ему боль, хотя я слежу за уровнем жара, чтобы не причинить ему вреда. - Возможно, это связано с нестабильностью его крио-элемента, - предполагает Итэр, бросая взгляд на пульсирующее сияние Глаза Бога на прикроватной тумбе. - Мы не знаем, что он чувствует в настоящем. Быть может, иногда, несмотря на холод, ему жарко, как бывает при высокой температуре во время болезни? - Хотел бы я знать, - не скрывая усталости в тоне, отвечает Дилюк; а после одаривает Итэра изучающим взглядом. Мысль, которую он собирается озвучить, кажется безумной даже ему самому, но отчаянные времена требуют отчаянных мер, не так ли? - Я знаю, это может показаться сумасшествием, но... Каэнри'ах. Какова вероятность, что мы сможем получить ответы на наши вопросы, если отправимся туда? Итэр поднимает на него взгляд и просто... Смотрит. На его лице не прочитать эмоций, как и во взгляде. Тело охватывает полная неподвижность. На какое-то время он застывает вот так, будто каменная статуя самому себе, а после тихо выдыхает и опускает голову, пряча глаза за чёлкой. - Я тоже думал об этом, - помолчав, признаётся он. - Не о путешествии в Каэнри'ах, но об Ордене Бездны. Вы помните, что я рассказывал о нём, не так ли? Проклятые жители региона и их потомки, и моя сестра Люмин. Возможно, если бы я смог с ней связаться, она смогла бы нам помочь. Но... - Ты не доверяешь ей, - понимает Дилюк, сам не замечая, как начинает перебирать волосы Кэйи, накручивая длинные иссиня-чёрные пряди кольцами на пальцы. - Дело не в этом, - поводит плечом Итэр; но не отрицает, как замечает Дилюк. - Просто в одном из путешествий вместе с Дайнслейфом мы прервали «очищающий» эксперимент Ордена, который они поставили на хиличурлах. Сила того артефакта затронула и Дайнслейфа в том числе, и это было... Ужасно. Я не уверен, что с тех пор их методы изменились. Поэтому я не хотел бы, чтобы сэр Кэйя оказался в их руках. Особенно с учётом того, кто он есть. Дилюк понимает не сразу, а когда до него доходит, по коже бежит неприятная дрожь. Если в Ордене Бездны готовы на любые методы, лишь бы найти спасение от проклятия, кто знает, что они сделают, если каким-то образом узнают о том, что Кэйя - ребёнок проклятых, что преодолели силу наложенного на них бесплодия? Лиза не часто говорит о своём прошлом в Сумеру и причинах, по которым покинула Академию, однако Дилюк наслышан от неё о сумасшедших учёных, готовых ради получения знаний на всё. Но то лишь жадность и алчность до своего рода сокровищ мира, тогда как у Ордена Бездны существует вполне реальная жизненная необходимость найти ответы на свои вопросы. Если Кэйя окажется у них в руках, если его «особенность» каким-то образом проявит себя, это будет для него дорогой в один конец без каких-либо других вариантов. - Венти сказал, он потомок регентов Каэнри'аха, - негромко сообщает Дилюк. До этого он не уделял этому факту много времени, потому что это не казалось важной деталью. Регенты - не короли. Потомки регентов, рождённые пять веков спустя - седьмая вода на киселе. И всё же факт остаётся фактом: клан Альберих определённо обладал положением при дворе и высоким, потому что кого попало на такую должность не назначают. - Думаешь, это может что-то значить для Ордена Бездны? - Не думаю, что существа Бездны так разумны, как кажутся, - качает головой Итэр. - Или, быть может, есть несколько ветвей Ордена Бездны, и каждая из этих ветвей существует по-своему. В конце концов, сколько раз маги Бездны нападали на Мондштадт? Сэр Кэйя очень часто оказывался на их пути по долгу службы и не только, но они пытались убить его, как и всех остальных. Возможно, они не знают о том, кто он. Возможно, знают, но им это безразлично, потому что они считают своей Принцессой мою сестру. Кто знает, как устроена эта организация, и какие у неё иерархические ступени и устремления. - Значит, они нам не помощники, - мысленно вычёркивает этот пункт из своего запасного плана Дилюк. - Тогда мы возвращаемся к моему первому вопросу. Руины Каэнри'аха. Ты смог бы их отыскать? - Не думаю, - вновь качает головой Итэр. Ветер из приоткрытого окна треплет его чёлку. Закатные краски отражаются мазками пастели на угрюмо-печальном лице. - Я очень мало помню о тех землях. К тому же, они находятся где-то под землёй. Такое отыскать намного труднее. Ещё один вычеркнутый пункт плана, который Дилюк составил на случай, если у Венти каким-то образом получится растянуть своё влияние на состояние Кэйи и сдерживание проклятия в его крови дольше, чем три дня. Остаётся только один, но его Дилюк так и не озвучивает, потому что...- В тех записях, что я нашёл, говорилось о том, что этот регион очень быстро развивался, и это привело к тому, что люди там научились творить саму жизнь. - Люди... Приблизились к Богам? - Так там было написано. Что люди овладели алхимией, развили чувствительность к магии и научились создавать жизнь.
Создание жизни руками людей. В Каэнри'ахе умели создавать жизнь. Возможно, благодаря своим знаниям они так же умели хранить эту жизнь или удерживать. Только толку от этого знания никакого. Во-первых, это было пятьсот лет назад. Во-вторых, даже если бы они смогли отыскать руины Каэнри'аха и найти там чудом уцелевшие записи об этих обрядах или чем бы оно ни было, никто из них не владеет языком этого региона. Ну и, ключевое: умение создавать жизнь стало одной из причин уничтожения Каэнри'аха. Дилюк не уверен, что хочет коснуться того, что когда-то привело к уничтожению целой нации. - Значит, у нас ничего нет... - едва слышно констатирует Дилюк. - Возможно, Венти что-нибудь найдёт, - напоминает Итэр. Но в его голосе нет прежнего энтузиазма и огня. Он не выглядит так, будто сдался, но Дилюк может понять: факты на лицо. Что у них есть? Находящийся на грани бессознательный Кэйя и знание того, что все беды родом из Каэнри'аха, о котором на первый взгляд знают все вокруг, но на деле никто не знает ничего. Конечно, можно было бы попробовать привести Кэйю в сознание и расспросить его, но Дилюк не хочет рисковать. Кэйю и без того ломало так, будто кто-то облил его водой и задействовал на нём электро-элемент. Если Венти сказал правду, и откат после погружения в сон будет намного сильнее, Дилюк не собирается рисковать. Но что тогда остаётся? - Где Аякс? - нарушает повисшее молчание Итэр. Сморгнув и отмахнувшись от пелены роящихся бесполезных мыслей, Дилюк окидывает почти растерянным взглядом комнату и останавливает его на ярко святящемся Глазе Бога Кэйи. - Я не знаю, - отвечает, нахмурившись. - Он зашёл ко мне сразу после того, как ты ушёл, но я даже не успел ничего ему сказать, как он вдруг заявил, что ему срочно нужно уйти, и попросил меня не переживать, потому что он постарается вернуться как можно быстрее. Больше я его не видел. Никаких вестей от него не поступало. Итэр хмурится и прикусывает щёку изнутри. Его взгляд начинает блуждать, будто он перебирает в уме все возможные причины, по которым Чайльд мог бы уйти, хотя именно на него Итэр оставил заботу и возможную защиту Дилюка и Кэйи, но сказать он ничего не успевает, потому что створки окна вдруг распахиваются шире, и прямо из воздуха материализуется Венти. И выглядит он достаточно плохо, до того, что Итэр мгновенно подрывается со своего места, подбегая к нему и подхватывая под руку, тогда как Дилюк резко садится в постели прямо, ожидая какой-либо угрозы. - Всё в порядке, - негромко смеётся Венти. - Ах, просто немного сбился с курса. Не думал, что силы оставят меня так внезапно. Его смех звучит ужасно фальшиво, и Дилюк невольно испытывает вспышку волнения, потому что... Венти - это энергия, громкий смех, глупые шутки и широкая улыбка от уха до уха. Венти - это жалобное нытьё, попрошайничество, попытки строить милые глаза и часто надутые как у ребёнка губы. Венти - это вечно юный бард, способный очаровать не только своим голосом, но и одним своим присутствием. Однако в настоящем Венти выглядит потрёпанно. Его спина сгорблена, плечи поникшие, на лице гримаса вместо подлинных эмоций, его пальцы нервно подрагивают, а его глаза... Всегда лучащиеся жизнью, сверкающие глаза, что переливаются на солнце сплавом бирюзы Вайюда и лазурита Варунада, в настоящем выглядят тусклыми, растерявшими свой цвет и блеск. Впрочем, как понимает Дилюк, пока обследует цепким взглядом чужое тело на предмет возможных травм, сам Венти будто стал менее ярким, менее... Чётким. Как будто в нём появилась какая-то прозрачность. Когда Венти падает в кресло, вытягивая перед собой явно подводящие его ноги, он напоминает Дилюку старика, что мается ломотой в костях, и пусть Венти является Анемо Архонтом Барбатосом, которому лет больше, чем всем знакомым Дилюка вместе взятым, это не меняет того факта, что подобное состояние не для него. Оно для постоянно встревающего в неприятности Итэра, оно для самого Дилюка, который не так уж и редко собирает своей спиной все стены в своих стычках, уворачиваясь от вражеских атак, за что его кости едва ли ему благодарны, но не для Венти. - Ты выглядишь ужасно, - озвучивает мысли Дилюка Итэр, беспокойно топчась на одном месте. - Что случилось? Где ты был? Ты ранен? - Столько беспокойства, - посмеивается Венти, и снова в его тоне эта глубокая усталость. - Всё в порядке. Я уже побывал в Долине Ветров, так что мне лучше. Но если в этом доме есть яблочный сидр, я бы не отказался от... Пары бутылок. И от корзины с яблоками тоже. И, быть может, от яблочного пирога. - Я найду Аделинду, - тут же направляется к двери Итэр, прекрасно помня о том, как однажды Венти признался ему, что нет ничего лучше во всём Тейвате, чем сочные сладкие яблоки, аромат которых пробудит желание прожить ещё хотя бы один день даже у самого отчаявшегося человека. - Пожалуйста, не начинайте без меня. Но как только за ним закрывается дверь, Дилюк впивается в Венти нетерпеливым взглядом, и тот вскидывает раскрытые ладони со слабой улыбкой. Правда, улыбка эта исчезает без следа, когда взгляд Венти находит свернувшийся под одеялом клубок в виде Кэйи. - Как он? - негромко спрашивает он, блуждая взглядом по бессознательному лицу. - Всё так же, - коротко отвечает Дилюк, снова и снова скользя взглядом по всей фигуре Венти. - Ты выглядишь... Странно. Твоё тело... Стало прозрачным? - Это так заметно? - хмыкает Венти, невольно начиная играться с перьями подвески на бедре. - Что ж, наверное, это неудивительно. Я провёл достаточно времени возле священного дуба, но мне потребуется больше, чтобы восстановить силы. Как я и говорил, не стоит недооценивать Селестию. Дилюк замирает. Медленно моргает. Одаривает Венти откровенно недоверчиво-поражённым взглядом. Тот замечает этот взгляд, и его лицо немного разглаживается. В глазах зажигаются маленькие искры привычного озорства, когда он склоняет голову к плечу и слабо улыбается. - Не ожидали от меня этого, не так ли, мастер Дилюк? - Ты... Был в Селестии? Вероятно, Дилюк не должен быть так удивлён этим фактом, но Итэр не раз и не два ронял тут и там слова о том, что Архонты не так уж и любят Селестию, и что Венти недолюбливает плавучий остров едва ли не больше всех остальных. Узнать о том, что он по своей воле отправился туда, и в самом деле ошеломляет. Когда Дилюк понимает, что Венти отправился туда из-за ситуации с Кэйей, он и вовсе не знает, что чувствовать. С одной стороны, он успел разочароваться и в Богах, и в Архонтах. Когда Венти прямо дал понять, что помощи от него ждать не стоит, это разочарование только глубже укоренилось. Однако...- Неважно, где и какова его родина. Важно, что его сердце принадлежит Мондштадту. Он не признаёт меня своим Архонтом, он вообще не верит в Архонтов, как таковых, подобно вам считая всех нас бесполезными сущностями, однако я верю в него. Он - ребёнок Мондштадта, мой ребёнок. Он выбрал свой путь, он стал частью дыхания города, и он дорог мне, как и все остальные жители моего региона.
Венти сказал тогда правду, не так ли? Он сказал всё это от души, от сердца, от ядра своей силы. Но даже если слова давно перестали играть для Дилюка какую-либо существенную роль, Венти доказал их подлинность своим поступком. Не то чтобы Дилюк рад видеть его таким разбитым, конечно, но знание, что Венти не остался в стороне, когда одному из его так называемых «детей» начала грозить беда, поселяет в Дилюке пусть и слабую, но хоть какую-то веру в завтрашний день. - Был, - соглашается Венти. Его пальцы вытаскивают цветок сесилии из-под шляпы. Лепестки у цветка полностью завядшие и потемневшие по краям. - Но я не нашёл там то, что искал. Без гнозиса доступ в главную библиотеку оказался для меня закрыт, однако местные ветра нашептали мне, что я бы всё равно не нашёл там нужную нам информацию, потому что она была сокрыта на божественном уровне, который выше силы любого Архонта в десятки раз. - Ты поэтому выглядишь таким ослабшим? - осторожно спрашивает Дилюк. - Потому что у тебя больше нет гнозиса, и это как-то отражается на твоей связи с Селестией? - Не совсем, - криво улыбается Венти. Родившийся в его ладони вихрь подхватывает цветок с его пальцев и уносит прочь за окно. Он вытирает ладонь о ткань своего плаща с таким выражением лица, будто коснулся не увядшего цветка, а сгустка гадкой гнили. - Дело в том, что атмосфера в Селестии... Тяжёлая и удушающая. Монументальная, я бы сказал. Мне от неё всегда было дурно. Мой элемент основан на свободе и просторе. Селестия же будто огромная клетка, которая... Ах, но что это я всё о себе, да о себе. Как вы себя чувствуете, мастер Дилюк? Появились ли какие-то новости, пока меня не было? И как было и с желанием расспросить Итэра про Каэнри'ах в тот бесконечно долгий день на Мысе Веры, Дилюк подавляет его, заталкивая глубоко внутрь себя. Ему любопытно узнать побольше о Селестии, особенно с учётом того, что окружающие его люди и высшие сущности относятся к ней едва ли тепло, и это в мире, построенном на вере и молитвах Богам, однако сейчас не место и не время. Есть более насущные вещи, которые нужно обдумать, и одной из них является тот факт, что Венти тоже вернулся ни с чем. - Мы не можем найти Каэнри'ах и не можем ничего найти о проклятии, - стараясь абстрагироваться от правды, что стоит за этими словами, начинает перечислять Дилюк. - Ни на земле, ни в обители Богов нет никаких нитей. Все, кто что-то знает о Каэнри'ахе, нам недоступны или не вызывают доверия. И у нас осталось чуть больше одного дня. Мы... Мы можем... - Нет, - обрывает, качая головой, Венти; переводит тяжёлый взволнованный взгляд на заворочавшегося и тут же затихшего Кэйю. - Я сам думал об этом, но это не только опасно, но и жестоко, потому что расплачиваться за нашу ошибку будет сэр Кэйя. Я не могу держать его дольше в бессознательном состоянии. Он вкусил всего четыре яблока, которые я наполнил своей силой, и последствия уже чуть не выжгли болью его нервы. Когда он проснётся после моего повторного вмешательства... Да помогут нам все светлые высшие сущности, это будет чистой агонией. - Но? - скрепя сердце, уточняет Дилюк. - Но так у нас будет хоть один, но шанс на то, что он ещё сможет прийти в себя, - отвечает Венти. - Потому что сэр Кэйя намного сильнее, чем кажется. Он терпел эту боль в одиночку очень долго. Он терпел эту боль в ту ночь, когда мы с ним встретились. Возможно, он сможет вытерпеть ту боль, что даст ему новая отдача от проклятия. Но если мы продержим его в этом состоянии дольше, отдача, когда он начнёт приходить в себя, будет гораздо сильнее. И тогда уже ничто его не спасёт. - Я не хочу, чтобы ему было больно, - едва слышно признаётся Дилюк. Сжав челюсти до боли, он касается дрогнувшими пальцами чёлки Кэйи, отводя её со лба, и с горечью смотрит на оставленный поверх века правого глаза шрам. - Он и так уже перетерпел слишком много боли: безропотно, соглашаясь на неё, смиряясь с ней. Избавить его от новой боли не сотрёт мою вину, и не сотрёт вину тех в Мондштадте, кто были слепы, но... Если бы я мог разделить его боль, я бы это сделал. Если бы я мог забрать эту боль, я бы... - Не корите себя, мастер Дилюк, - качает головой Венти. - Не вы в этом виноваты, и от того, что вы знали бы правду, ничего бы не изменилось. В идеальных мечтах Дилюка он возвращается в прошлое, не нападет на Кэйю, и у того не появляется Глаз Бога. В идеальных мечтах Дилюка он остаётся рыцарем, избавляется вместе с Джинн от Эроха и делает всё, чтобы уберечь Кэйю от проблем. Быть может, даже поощряет его уход из рыцарей, раз Кэйя никогда к этому не тяготел; подальше от возможных бед. В идеальных мечтах Дилюка он всё равно узнаёт правду, просто позже и в более благоприятное время, и вместо того, чтобы яриться, расспрашивает Кэйю о его родине, о проклятии и о многом другом, что в теории могло бы ему пригодиться, если бы даже в его идеальном мире наследие крови Кэйи всё равно бы пробудилось. Но прошлого не изменить, а настоящее - вот оно, мрачное и тяжёлое, такое, какое есть. - Я так и знал. Вы всё-таки начали разговор без меня, - хмурится вошедший через несколько минут в спальню с подносом Итэр. - Ничего, что я не смог бы повторить, - невинно отвечает Венти. Его глаза загораются при виде графина с яблочным сидром и нескольких крупных красных яблок. - Аделинда сказала, что пирог придётся подождать, - мягко улыбается Итэр, когда замечает изменения в его до этого явно мрачном расположении духа. - Так что пока придётся довольствоваться этим. Венти не выглядит страдающим, когда принимает свой стакан с сидром и вдыхает его аромат. Дилюк не может найти в себе сил ворчать по поводу алкоголя, потому что безмерно устал сидеть на одном месте - весьма буквально - находясь в плену давящих на нервы тяжёлых мыслей. Вместо этого он радуется, когда Итэр сообщает, что успел перенять в дороге пиро-элемент, и что он может отлучиться в ванную, не опасаясь того, что Кэйя в его отсутствие превратится в куб льда. Будь воля Дилюка, он бы не выпускал Кэйю из своего поля зрения и на секунду, но, к сожалению, он всего лишь человек, и у его тела есть свои нужды и слабости. - Следи за тем, чтобы Венти не развело на пустой желудок, - просит он, поднимаясь с кровати и от души потягиваясь; мышцы спины ноют, затёкшие без движения. - Вы знаете, что он не может напиться, мастер Дилюк, - улыбается Итэр, опускаясь на край постели и осторожно касаясь руки Кэйи своей. Дилюк только передёргивает плечами - тут же жалея об этом из-за вспышки тянущей боли в шее - когда вспоминает за три сотни выпитых кружек эля. Даже зная, что Венти - не человек, это было жутко. - Я скоро вернусь, - обещает он, скрываясь в ванной. - Не торопитесь, - улыбается Итэр. - Мы все здесь и мы у вас дома. Что может случиться? И действительно, что может пойти не так помимо того, что уже покатилось под откос? Дилюк получает ответ на этот вопрос, когда спустя полчаса выходит из ванной, вытирая мокрые волосы полотенцем. Он только и успевает увидеть, что Итэр находится возле Венти, очищая для него от кожуры одно из яблок, когда посреди комнаты раскрывается портал, из которого в тепло комнаты мгновенно просачивается зимняя стужа. Но запаниковать и призвать своё оружие никто не успевает, потому что из портала на мягкий ковёр ступает никто иной, как Чайльд. - Скучали по мне? - посмеивается он. Дилюк с чертыханием отшвыривает от себя мокрое полотенце, невольно расслабляясь при виде знакомого лица. И это становится его ошибкой. Всё происходит очень быстро и как будто одновременно: и атака Чайльда, и его приближение к кровати, и осознание, которое одновременно со всеми этим настигает отлетевшего из-за волны хлынувшей из ниоткуда воды Дилюка. Потому что, здороваясь, Чайльд ухмыльнулся им абсолютно дико; совсем не так, как его обычные вызывающие улыбки. Потому что его потемневшие до чернильной синевы глаза блеснули безумным азартом. Потому что Чайльд не просто явился к ним из портала после того, как исчез, не сказав, куда и зачем направляется, но явился в регалиях Одиннадцатого Предвестника Фатуи. Тяжёлый плащ с пышным меховым воротом, сплетённые узорами Снежной аксельбанты, подобная той, что была у Дотторе, покачивающая в такт движениям ярко-красная кристаллическая подвеска в тон серьге в ухе и маске на голове, вычурная кованая заклёпка на таком же красном шарфе - всё это отпечатывается в сознании Дилюка вспышками, точечными образами, которые собираются в единую картину тогда, когда становится уже слишком поздно. - Не делай такое лицо, Эфир, - сладко улыбается Чайльд, крепко прижимая к груди подхваченного на руки с кровати бессознательного Кэйю и глядя в полные преданности и отчаянной горькой решимости потемневшие до янтаря медовые глаза. - Я ведь предупреждал тебя, верно? Я всегда буду Одиннадцатым Предвестником Фатуи, что отнимает жизни тех, на кого укажет моя Госпожа. - Какой прок Царице от смерти сэра Кэйи? - подаёт голос хмурящийся Венти. Он, как и Итэр, уже окружён своей силой ветра, даже если слаб после посещения Селестии, тогда как Дилюк бесполезен, пока его Глаз Бога вне досягаемости, однако у него нет возможности атаковать, пока Чайльд прикрывается Кэйей как живым щитом. Дилюк мог бы попробовать броситься на него через перекат и подсечку, однако между ними в воздухе плавает вода, готовая повиноваться своему хозяину, и Дилюку ли не знать, что элемент в действии быстрее любого человека, даже самого натренированного и ловкого. - От смерти? - вскидывает брови Чайльд, а после срывается на беззаботный смех. Этот смех не меняет выражения его глаз. Его взгляд ледяной, пронзительный, острый. - Нет-нет, смерть - это было бы слишком просто. Мою Госпожу интересует проклятие сэра Кэйи и его родословная. Ах, но мне пора. Дотторе уже наверняка подготовил лабораторию. Он начинает беситься, когда его заставляют ждать. Они всё-таки бросаются вперёд, все трое и почти одновременно, но это пустое. Будто скользя по льду, Чайльд быстро отшатывается спиной назад и проваливается прямиком в портал. Всё, что Дилюк успевает увидеть перед тем, как воронка схлопывается, плюя снегом ему в лицо, это довольный оскал, сверкнувшие триумфом синие глаза и паутинку инея, что начала ползти по лицу бессознательного и абсолютно беззащитного в руках|...|