В упор

Разговор увял. Соуп не знал, что сказать, а Гоуст погрузился в предсказуемое молчание; во тьме подвала не было видно даже его глаз, хоть Соуп и искал их с необъяснимой настойчивостью. — Это… просто пиздец, элти, — наконец выдавил он. Слово «пиздец», впрочем, как и любое другое из тысяч, тысяч и тысяч английских слов, ситуацию описывало довольно посредственно. Гоуст не ответил — теперь Соупу почудилось в этом что-то измученное и усталое, практически уязвимое. Он не привык и, наверное, даже не был готов видеть лейтенанта Райли таким; в первую очередь — потому, что Гоуст охотнее отстрелил бы ему селезёнку, чем начал бы делиться байками из своего прошлого, а во вторую… Да хотя бы и потому, что я не помню ни одной миссии и ни одной тренировки, на которых ты бы потерял контроль даже на мгновение. А здесь, в грязном подвале где-то рядом с Алеппо, позволяешь мне видеть тебя таким. Человечным. И — что самое удивительное — я до сих пор жив после этого опыта. Соуп облизнул губы. Потом, как-то разом вспомнив, что всё ещё стоит на ногах, как полный идиот, плюхнулся на матрас. Формулировок на языке вертелось много, но ни одна из них толком не подходила под ситуацию — Гоуст не простил бы ему жалости и не просил сочувствия, а отшутиться после того, что он услышал, было бы жалким малодушием. Поэтому Соуп помолчал, пожевал изнанку щеки и всё-таки выдохнул: — Как ты смог выбраться? Гоуст подвинулся, освобождая ему место на тюфяке. Его обтянутые плотной тканью перчатки пальцы свесились с правого колена — в дюйме от руки Соупа. После того, что элти ему позволил, было глупостью ловить крошечный спазм жажды и тоски от одной этой невинной близости. Соуп обожал совершать глупости. Молчание — выжидающее и задумчивое, обнадёженное и тяжёлое — продлилось ровно шестнадцать болезненных и громких ударов сердца. Соуп считал. — Я упоминал о предателе, — наконец медленно проговорил Гоуст. — Вернон, так его звали. Меня похоронили вместе с его телом. Через несколько недель после его смерти. Соуп издал крошечный задушенный звук отвращения. Гоуст мрачно кивнул: — Сомнительная компания. — Стоит включить это в проверку на стрессоустойчивость для новобранцев, — брякнул Соуп, хотя ему было совершенно не смешно. — Три минуты с трупом. Кто обосрётся — на выход. Кто засосёт покойную бабку… фу, ладно, это даже звучит ужасно. Он сомневался в этой шутке до последнего, но плечи Гоуста не напряглись ещё сильнее, а голос не сделался холоднее, когда тот уронил: — Я провёл под землёй около тринадцати часов. — Ты что? Их взгляды встретились, и Соуп привычно вздрогнул от усталой тьмы в чужих глазах. — Сперва я пытался выбраться своими силами, — монотонно произнёс Гоуст, задумчиво изучающий его удивлённое лицо. — Но это едва не стоило мне пальцев, а пальцы были мне нужны. Поэтому мне пришлось искать другой способ проломить крышку. Достаточно эффективный для того, чтобы я не успел задохнуться, прежде чем смогу оказаться на поверхности. — Элти, — беспомощно прошептал Соуп, не зная, что хочет этим сказать. — Старый добрый Вернон пришёл мне на помощь, — выплюнул Гоуст, которому, казалось, даже не нужно было моргать: его немигающий взгляд не позволял Соупу пошевелиться. — Не по своей воле, разумеется. — Что ты сделал? — тихонько спросил Соуп и дёрнулся: они случайно столкнулись коленями. Гоуст выглядел так, будто — там, под маской — незаметно усмехнулся, когда сухо ответил: — Я вырвал ему челюсть. — Оу. — И проломил ею крышку гроба. — Это умно. Гоуст помолчал. Соуп больше не торопил и не понукал его, но он всё равно зачем-то продолжил: — Я сумел спастись. Мне помогли. Вернулся в Англию, прошёл психотерапию. Попытался забыть или хотя бы сделать вид, что забыл. — Я ощущаю некое «но». Гоуст сощурился — так щурятся хищники, готовые атаковать. Соуп слегка отодвинулся. Он был готов к тишине или к словам о том, что ему и без того доверили слишком многое — что-то, о чём не захочется рассказывать никому и никогда, мне так жаль, так невыносимо жаль, Саймон, — но вместо любой из этих закономерных реакций Гоуст на мгновение утомлённо прикрыл глаза, а потом проговорил сквозь зубы: — Мануэль Роба. — А? — Соуп моргнул. — Мануэль Роба, — повторил Гоуст с интонацией, близкой к холодной ярости. — Так звали того наркобарона, которого мы должны были ликвидировать. Он быстро узнал, что я жив. Блядство, элти. — Он… — Соуп помедлил. — Попытался убить тебя? Гоуст поправил балаклаву — торопливый нервный жест, который Соуп замечал за ним впервые. Голос, впрочем, остался невыразительным, когда он уронил сухое: — Нет. Соуп позволил себе крошечный облегчённый выдох. Переросший в полузадушенный всхрип, стоило Гоусту безжалостно припечатать: — Он убил мою семью. Чёрт. Дерьмо, дерьмо, дерьмо… Соуп должен был сказать что-то, господи боже, ну хоть что-нибудь, выразить соболезнования, или выказать поддержку, или просто сжать это твёрдое, будто в камне высеченное плечо, давай же, идиот, это так просто — «я сожалею». — И ты… — начал он вместо этого, но закончить не успел. — Убил его, — ровно отозвался Гоуст. — А потом нашёл каждого, кто был причастен к этому. Каждого, кто был виновен. В том, как пошевелились губы под его балаклавой, угадывалась холодная усмешка человека, потерявшего всё, когда он закончил: — И убил и их. Соуп отвёл взгляд — смотреть в глаза Гоусту в это мгновение было практически невыносимо, всё равно что тщетно искать блики света в остекленевших зрачках мертвеца. Слов не было. Наверное, и не должно было быть: что можно было ответить на такую историю? Чем можно было утешить и утишить подобную боль? Он подумал о том, что стало бы с ним, окажись его семья уничтожена волей ублюдка, едва не сломившего его самого. И вздрогнул. В штабе тебя считают прожжённым циником, неспособным ни на сострадание, ни на отчаяние, ни на страх. Машиной для убийств, запрограммированной чётко выполнять приоритетную задачу. Ты предоставил им массу поводов поверить в это, да? — чтобы никто не полез тебе в душу и не наткнулся на эту зияющую в ней рану. Почему тогда ты позволил мне?.. Дышать было трудно, как при переломе рёбер. — Кто-то в отряде знает об этом? — тихонько спросил Соуп вслух. Гоуст выглядел так, словно сомневается, стоит ли отвечать, но всё же прошелестел: — Прайс. Капитан Прайс. Ну конечно. Что ж, это… имеет смысл. Соуп сглотнул. Сжал зубы, собираясь с силами. Прошептал: — Можно сказать нечто тупое? Гоуст издал странный звук, напоминавший бы смешок из чьих угодно ещё уст. — Тупее, чем обычно? — прохладно уточнил он. — Возможно. Гоуст пожал плечами. Это движение можно было расценить и как «да», и как «нет», но Соуп выбрал рискнуть. Опустить влажную тёплую ладонь на чужое предплечье. Легонько — боясь усилить напор — сжать, ощущая под пальцами неровности застарелых рубцов и напряжённые мышцы. Пропустить лихорадочный удар сердца и один нервный выдох в борьбе с собой. Прошептать, подавившись спазмом: — Ты выжил. Ты выбрался из этого дерьма. Скоро мы оба окажемся на свободе, а уроды, сделавшие всё это с тобой и с твоей семьёй, никогда уже не выберутся из-под земли. Ты отомстил, слышишь? Отомстил. И — вдогонку, ощущая, как горит лицо: — Ты сильный человек, лейтенант Райли, наверное, самый сильный из всех, кого я встречал, и я вроде как… восхищаюсь тобой. Как сослуживцем, как бойцом, как выжившим. и я так сильно, так глупо, так слепо в тебя влюблён Соуп едва не ляпнул это вслух — признание, испортившее бы всё. Сам не знал, каким чудом сумел удержать его за зубами, ограничиться невинным восторгом напарника по войне. Глаза Гоуста чуточку расширились, самую малость, Соуп не заметил бы, если бы не смотрел на него в упор. Мгновение промедления, что понадобилось Гоусту, чтобы принять решение, показалось Соупу бесконечным. Но затем… — Джонни, — прозвучало неожиданно мягко, не по-гоустовски, практически с нежностью. Соуп облизнул губы. Попытался придать голосу уверенности. Выдохнул: — Да?.. Гоуст вглядывался в его горячее красное лицо так пытливо, будто мог отыскать там ответы на все свои невысказанные вопросы. — Это и правда было тупо, — прошелестел он наконец. И — после паузы, с малопонятными незнакомыми нотками в потерявшем на секунду холодность голосе: — Спасибо.

***

Соуп, казалось, только и успел, что забыться чутким нервным сном, а его уже трясли за плечо. Спросонья он взбрыкнул, едва не вписался лбом в чужое плечо, вяло начал было: — Чт… — Тише, — выдох обжёг щёку даже сквозь ткань маски, Гоуст склонился к его лицу, подождите-ка, секундочку, Гоуст склонился к его лицу, Соуп проснулся моментально, проморгался и… Гоуст, уловивший, что он в сознании, отстранился и прижал палец к губам. Его немигающий взгляд был устремлён в сторону двери, и теперь Соуп тоже слышал доносящиеся из коридора крики и хлёсткие слова на арабском. И ещё — на этом моменте он рывком сел на матрасе — звук выстрела. — Что-то не так, — проговорил Гоуст так тихо, что Соуп с трудом смог расслышать его слова. В груди восторженно трепыхнулось сердце. — Это наши, — прошептал Соуп, вскочив на ноги. — Наверное, они. Гоуст выглядел встревоженным, а не обнадёженным. — Может быть, — еле слышно откликнулся он, и его широкая крепкая ладонь легла Соупу на грудь, стоило тому шагнуть к двери. Надавила. Вынудила попятиться. И — нетнетнет, верни, откуда взял — исчезла. — А может быть, и нет. Мы не можем рисковать. Соуп понятливо кивнул. — Что ты предлагаешь? — спросил он, на всякий случай подступив ближе к Гоусту: теперь они соприкасались плечами. — Мы безоружны, — медленно ответил Гоуст, продолжавший смотреть на дверь: шум и гам за нею неуклонно росли. — Дверь заперта. Как только она откроется, мы станем лёгкой мишенью для выстрела. Что бы там ни происходило, от нас попытаются избавиться. Ясно, к чему я клоню, сержант? Предельно, тоскливо подумал Соуп. Подобрался, насторожился, когда в дверь что-то глухо врезалось. И, повинуясь торопливому кивку, бросился в сторону, едва раздался звук поворачивающегося в скважине ключа. По диагонали. Пуля, предназначавшаяся кому-то из них, распотрошила матрас, Соуп не к месту подумал о том, что стоило использовать тюфяки как прикрытие и ещё — о том, как по-идиотски это выглядело бы, с силой заехал ворвавшемуся в подвал вместе с пятном света арабу по лицу, Гоуст — со своей стороны — выдернул из разжавшихся пальцев автомат и приложил ублюдка прикладом, выстрелил во второго, тот сумел только дёрнуться, да Соуп и сам успел разве что заметить его, а обмудок уже был мёртв. — Отличная работа, элти, — прохрипел Соуп, оценив композицию; пуля угодила арабу промеж глаз. — Надеюсь, в постели ты не такой шустрый. Гоуст смерил его классическим взглядом завали-уже-ебало. Наклонился. Поднял вторую пушку. Швырнул её Соупу — тот поймал, шутливо отсалютовав ею, вышел за Гоустом в омерзительно, до боли и рези в глазах светлый коридор, на несколько секунд ослеп с непривычки… Зато слух обострился в разы. Достаточно — для того, чтобы, заслышав со спины шум, сноровисто обернуться и наставить дуло автомата на предполагаемого противника. Его палец уже лежал на курке, когда… Когда раздалось добродушное: — Похоже, ты не очень-то рад меня видеть, сынок. Голосом капитана Прайса.