В упор

Вода в бутылке стремительно убывала. Соуп потратил добрую пригоршню на то, чтобы умыться — на ощупь отскабливал с лица присохшую кровь и прочую мерзость, чтобы хоть чуточку походить на человека. Мучительно хотелось жрать, и ещё — в душ, но мысль о последнем неизменно приводила к закономерному итогу: Соуп (всегда очень не вовремя) вспоминал о том, почему, как и при каких обстоятельствах позорно спустил в штаны, не притронувшись к себе, краснел, бледнел, посыпал голову пеплом, косился в сторону неподвижного Гоуста на соседнем матрасе, ожидая чего-то… Гоуст молчал. Видимо, идиотская шутка про золотой дождь была единственным, на что его хватило; теперь он напоминал статую, идола, жуткого и мощного бога войны. Ты такой романтик, МакТавиш. Аж тошно. Соуп, наверное, ожидал неловкости и напряжения — ну, всего того, что обычно сопровождает последствия ошибочного секса, о котором ты уже успел пожалеть. А Гоуст просто продолжал молчать. Как если бы ничего не случилось — а если и случилось, то это не повод для обсуждений, не причина для выяснения отношений, не нечто значимое. Чёрт, да он бы даже кулак в рожу предпочёл этой давящей тишине. Находиться в подвале понемногу становилось совершенно невыносимо. Соуп прошёлся от стены до стены, подёргал дверь, безуспешно пошарил по карманам, как если бы не знал, что все ножи и примочки у него вытащили. Потом, не выдержав, повернулся к Гоусту и тихо спросил: — Как думаешь, надолго мы здесь застряли? Более дебильной попытки завязать разговор этот мир ещё не видел, но Соуп всегда был готов к покорению новых вершин. Гоуст пошевелился и посмотрел на него. Было облегчением увидеть, что он на это всё ещё способен. — Зависит от обстоятельств, — односложно ответил он. Соуп, не впечатлённый этой формулировкой, недовольно фыркнул и настойчиво произнёс: — Нас ведь должен кто-то вытащить. Штаб, Прайс, да даже мы сами, в конце концов. Мы что, так и будем сидеть сложа руки и ждать, пока этот ёбнутый на всю тыкву Джераб не придёт и не вырежет нам имя своей мамочки на задницах? Гоуст поморщился. Соуп, охваченный беспокойной и необъяснимой тревогой, решил, что комментариев не последует, и открыл рот, чтобы разразиться новой тирадой, быть может, чем-то преступным и недопустимым, чем-то вроде «я не смогу поставить приоритет военной тайны выше тебя, если тебе отрежут язык у меня на глазах». Но раньше, чем он успел совершить этот опрометчивый шаг — и расписаться в своей некомпетентности, — Гоуст медленно проговорил: — Он ничего нам не сделает. — Уверен? — язвительно осведомился Соуп — и заткнулся, столкнувшись с чужими глазами. — Уверен, — отрезал Гоуст. Помолчал, как будто это всё объясняло. Потом с явной неохотой добавил: — Мы рычаг давления на НАТО. Его начальство не позволит ему просрать эту возможность диктовать свои условия союзническим войскам. — Думаю, рычагом мы остались бы даже без яиц, — пробормотал Соуп себе под нос. Затем хрипло выдохнул уже громче: — Значит, просто выделывается? Гоуст прикрыл глаза вместо ответа. Соуп прошёлся по подвалу ещё раз, пнул опустевшую бутылку, отфутболил её в дальний угол. И, вновь повернувшись к Гоусту, спросил раньше, чем успел бы себя одёрнуть: — Откуда он тебя знает? Ресницы Гоуста дрогнули, он уставился на Соупа своим фирменным сколько-можно-трепаться взглядом. Соуп не отчаялся и подошёл поближе. Гоуст едва уловимо напрягся, точно ждал нападения, но потом его плечи — широкая твёрдая линия сплошных мышц — расслабились, и он прошелестел: — Он знает не меня, а мою историю. Я полагаю. — Твою… — Соуп запнулся. — Ты про… Глаза у Гоуста были жуткие и пустые, когда он коротко кивнул и выплюнул: — Плен. Соуп помялся. Он уже спрашивал об этом — раз, или два, или десять, — и Гоуст не выказал ни малейшего желания с ним откровенничать. Стоило отвалить. Стоило найти себе другое занятие. Вот только в грёбаном подвале нечем было заняться. А ещё Соуп вроде как… мог рассчитывать на откровенность, да? После того, что между ними произошло. Ну, хотя бы попытаться… Поэтому он решился — плюхнулся на матрас рядом с Гоустом, проигнорировав выразительный взгляд, уставился в стену напротив и, старательно контролируя голос, произнёс: — Слушай, это, конечно, не моё дело. Я не должен в это лезть. Но, чувак, — Гоуст дёрнулся, будто обращение «чувак» оскорбило его самые нежные чувства, — тебе снятся кошмары, ты уже дважды пытался мне вломить, когда я застал тебя врасплох, и наш арабский дружок определённо знает о тебе какое-то говно, которое можно использовать против нас. Тебе не кажется, что мне нужно понимать, что происходит? Чтобы… защитить тебя быть готовым. Это было рискованно — Соуп знал, знал, чёрт побери, что ходит по охуительно тонкому льду и что милосерднее было бы напороться грудью на вражескую пулю, чем донимать Гоуста расспросами о том, что с ним произошло. Но он вообще не въезжал, что ему делать и как поступать; невозможно бороться с тем, о чём ты даже не знаешь; неужели там, в том плену, на который так откровенно намекал Джераб и одно упоминание о котором заставляло Гоуста замыкаться, было нечто настолько… Травмирующее? Ну вообще-то да, полудурок, это же плен, блядь. Гоуст, разумеется, молчал. Соуп ждал, что он скажет хоть что-то — да хоть бы и «заткнись, Джонни», — целую вечность, растянутую на минуту. Потом вздохнул. Проглотил ком необъяснимого разочарования, вставший в горле — как же глупо, будто не знал, что так будет. Похлопал Гоуста по моментально окаменевшему колену. Буркнул: — Ладно. Дерьмовая была идея, извини. Я стараюсь не лезть тебе в душу. Просто… меня до усрачки пугает видеть тебя таким. Ты должен понимать, о чём я, элти: когда оплот надёжности и спокойствия даёт трещину, здорово приседаешь на очко. Соуп неловко улыбнулся. Позже следовало извиниться ещё раз — и быть благодарным за то, что Гоуст всё ещё ему не въебал. Поводов он предоставил достаточно: от назойливых вопросов до… моей руки на твоём члене моих губ делающих ткань твоей балаклавы мокрой и горячей ты тоже был мокрым и горячим когда кончил и видит ёбаный господь бог мне теперь об этом не забыть Чёрт. Ну нет. Только не сейчас. Соуп поднялся на ноги. Собрался было шагнуть к себе — и, пошатнувшись, едва не шлёпнулся на задницу: Гоуст выставил ногу, блокируя его лодыжку. Он казался сгустком беспомощной ярости. Соуп сглотнул и пожелал себе лёгкой смерти: судя по всему, он окончательно доебал лейтенанта Райли, и теперь… Покойся с миром, МакТавиш. Но удара, приказа или ругательства не последовало. — Мой отряд отправили на миссию в Мексике, — невыразительно произнёс Гоуст, и это застигло Соупа врасплох. — Устранить наркобарона. Рядовое задание. Шесть бойцов. Соуп застыл, боясь пошевелиться. — Когда мы добрались до места, один из парашютов не раскрылся, — продолжал Гоуст всё тем же жутким тоном. Слова у него выходили отрывистые, с чёткими согласными, фразы — короткие и рубленые. — Среди нас был предатель. Мы поняли это слишком поздно. Я понял это слишком поздно. Это звучало почти с отчаянием, и Соуп потерянно пробормотал: — Гоуст… — Меня взяли в плен, — выплюнул Гоуст, очевидно, не услышавший его робкого оклика. — Сохранили мне жизнь. Я был им полезен. Был им нужен. На несколько недель я стал их любимой подопытной крысой. Соуп впился зубами в нижнюю губу. Гоуст смотрел в одну точку где-то в районе его колена и продолжал методично вываливать на него слоги: один за другим, пулемётной очередью. Сердце глупо и больно вздрагивало на каждом равнодушном: — Нас держали в клетках. Или: — Бросали к скорпионам. Или: — Подвешивали на крюках и оставляли на несколько часов. С потрясающе безразличным продолжением: — Иногда и дней. И ещё: — Устраивали между нами бои без правил. И наконец: — Обкалывали наркотой. — Это… — сдавленно начал Соуп, но прежде чем он успел бы завершить фразу — что бы он сказал? «отвратительно»? «бесчеловечно»? «полный пиздец»? — Гоуст поднял голову, вперился в его окаменевшее лицо своим пустым мёртвым взглядом и закончил: — А потом меня похоронили заживо.