В упор

— Я никогда, — голова была даром что пустая, всё равно чугунная, никак не выходило сосредоточиться, — никогда… а, знаю! Я никогда не плакал над «Хатико»! Ройс прыснул. Гас и Роуч, не сговариваясь, буркнули что-то вроде «Да пошёл ты» и выпили, зажав по одному пальцу. Гоуст и Прайс остались неподвижны, но Соуп всё равно победно вскинул руку в воздух и пропел: — Йе-е-ес! Ройс по левую руку от него пожевал нижнюю губу, видимо, собираясь с мыслями, потом кивнул самому себе и произнёс, чуточку чётче, чем обычно, проговаривая согласные: — Я никогда не катался на роликах. — Да ладно, чувак! — разочарованно протянул Соуп, которому тоже теперь пришлось выпить; джин — он перешёл на него с началом игры, а теперь уже подозревал, что это было ошибкой — обжёг горло, и не закашлялся он только чудом. Ч-чёрт. Давненько не пил ничего крепче пивка. На этот раз выпили все — все, кроме Гоуста. — Эй, элти, — протянул Соуп, зная, что зарывается, — хочешь, научу кататься? Буду твоим первым. Роуч загоготал, остальные — очевидно, сохранившие более трезвый рассудок — смерили Соупа одинаковыми предупреждающими взглядами: не лезь, убьёт. Гоуст, впрочем, на подначку не ответил и даже не взглянул в его сторону. Соуп ощутил себя иррационально задетым этим, как будто в самом деле рассчитывал услышать в ответ какую-нибудь восторженно-сопливую дрисню. Не в этой жизни, МакТавиш. Ну хоть бы нахер послал! Так нет — прикинулся, что никакого Соупа в пределах его досягаемости нет, будто не подсаживался вплотную на ёбаном диване, будто не смотрел так, словно чего-то ждал или что-то пытался отыскать в его лице, будто не… Боже. Уймись, чувак. В тебе говорит алкоголь. Всё, что ты себе сейчас нафантазировал, — непра… — Соуп? — А? — он моргнул; Гас, сидевший справа, легонько толкнул его в плечо, вынудив встряхнуться. — Ты водку с пивом мешал или нет? — деловито уточнил Гас. — Ход Роуча был. — Бля… — Соуп скривился, зажал второй палец и залпом допил остатки джина. Скривился, закинул в рот кусок говядины, неразборчиво прошамкал: — А фто выфил? И — закашлялся, углядев один загнутый палец у Гоуста. С трудом проглотил мясо, чуть не прослезившись. — Элти! — вышло почти обвиняюще. — Я думал, ты хороший мальчик! Выражение всегда безразличных глаз Гоуста самую малость изменилось, и Соупу почудилась крошечная улыбка, притаившаяся в уголках его всегда плотно сжатых губ. Храни Господь блядскую балаклаву, не предназначенную для питья и приёма пищи. Храни ёбаный Господь и эту жёсткую линию челюсти с несколькими крупными старыми шрамами, каждый из которых он бы с радостью повторил язы… Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт. — Твоя очередь, Саймон, — добродушно прогудел Прайс, пока Соуп боролся с собой. — Придумал? Гоуст отрывисто кивнул. Почему-то посмотрел на Соупа — тем пронзительным взглядом, который всегда предшествовал выстрелу или броску. Проговорил со странной интонацией: — У меня никогда не было собаки. Соупу потребовалось целое мгновение для того, чтобы осознать смысл фразы. Он выпил и зажал палец, но, вопреки обыкновению, не нашёл в себе сил или веселья для очередной шутки. Их с Гоустом глаза встретились — изумлённые и усталые. Ты помнишь, подумал Соуп, и чувство, похожее на бессильную нежность, почти прожгло ему рёбра. Ты, мать твою, помнишь ту околесицу, которую я нёс там, в подвале, забалтывая нас обоих и отвлекая от невыносимо бессмысленного ожидания. Прежде чем отвернуться, Гоуст позволил себе смазанный, едва уловимый кивок, будто отвечая «да» на все его сомнения. Соуп сглотнул и щедро налил себе ещё джина. Ходы Прайса и Гаса прошли мимо него — Соуп как-то реагировал, вроде как даже шутил, хохмил, усмехался, один раз зажал палец и выпил, один раз пропустил очередь… а вот что они сказали, чего они не делали — и под дулом пистолета бы не вспомнил. Теперь его ищущий взгляд то и дело возвращался к Гоусту, и в девяти случаях из десяти они встречались глазами, как если бы Гоуст тоже… Нет. Разумеется, нет. Он просто чувствует, что ты пялишься, баран несчастный. А вот и его черёд. Соуп зажмурился, а когда открыл глаза, Гоуст всё равно был первым, с кем он встретился взглядом. — Я никогда не, — видел твоего лица, — трахался втроём. Первое, что пришло в голову — сложно было не думать о сексе, когда Гоуст на него пялился. Сложно было не залипать на его гладко выбритых щеках, испещрённых следами шрамов, сколько ещё шрамов скрывает эта маска, Саймон? я хочу выласкать пальцами и языком каждый, не застревать на широкой груди и мускулистых руках. Гоуст не пил, но зато выпили все остальные. — Соболезную, парни, — загоготал Ройс, с силой хлопнув Соупа по спине, — столько впечатлений упускаете! Гоуст не отреагировал. Соуп пожал плечами, необъяснимо обозлившись на Ройса за прикосновение. Тот, быстро просёкший обстановку, руку отдёрнул и произнёс уже примирительным тоном: — Ну, раз уж моя очередь… все выпили достаточно для по-настоящему интимных вопросов, а? Роуч и Гас заулюлюкали. Прайс, никогда не выходивший из образа капитана и любящего отца, который заботливо развезёт пьяных вусмерть сыновей по домам после попойки, благодушно хмыкал. Гоуст и Соуп промолчали. — Ну-с… — Ройс покосился на свой практически опустошённый стакан с бренди, почему-то вздохнул, будто набирался воздуха перед прыжком, и выпалил: — Я никогда не дрочил в части. Грянул хохот. Впрочем, Соупа, которому пришлось выпить и загнуть палец, самую — са-а-амую — малость примирило с действительностью то, что помимо него выпили все, за исключением состроившего шутливо осуждающее лицо Прайса и невозмутимого Гоуста. А жаль, элти. Чертовски жаль. — И ты, Брут! — простонал Ройс, пихнув Роуча локтем в бок, а тот икнул, скривился и ухмыльнулся: — Ладно-ладно, сейчас я вброшу кое-что покруче. И, окинув собравшихся заговорщическим взглядом, прошептал: — Меня никогда не привлекали мужчины. Блядь. Соуп вписался локтем в соусник. Ройс осоловело икнул. Гоуст не пошевелился, но вся его поза сделалась угрожающей. — Эй-эй, парни! — Роуч поднял руки в воздух. — Это же просто игра. И мы все понимаем, что любая озвученная здесь откровенность не касается тех, кто участвует в игре. Так ведь? Прайс отмер первым — кивнул и отодвинул от себя стакан. Соуп и Гоуст украдкой переглянулись; Соуп медлил, дожидаясь чего-то, а потом понял, что не дождётся, пожал плечами и буркнул: — Да пошло оно. В конце концов, он никогда не скрывался. Вместе с пятым загнутым пальцем в его горле оказалась ещё одна порция джина. Соуп закашлялся, до рези и слёз, а когда проморгался, то с изумлением обнаружил, что, помимо него, выпили Гас и ещё… Нет. Быть того не может. Но — да. Гоуст, загнувший палец мгновением ранее, вытер влажные от бурбона губы. Сердце Соупа сошло с ума и пустилось вскачь по рёбрам. Нет. Нет, это не могу быть… возможно, у него был кто-то — в том прошлом, которое он оставил за спиной, когда пришёл в отряд. Здесь он сторонился всех, так что вряд ли ему кто-то мог понравиться. Речь о былом, МакТавиш, возьми себя в руки. Но сердце не унималось, а следом за ним сделал резвый кульбит и желудок, поэтому Соуп вскочил на ноги и сдавленно пробормотал: — Сгоняю отлить. Кажется, его пытались остановить; он определённо слышал голос Прайса и ещё почему-то виноватую интонацию Роуча. Похер. Игра могла продолжаться без него; он. продолжать. не мог. Что, если Гоуст просто решил поиздеваться над ним? Нет. Это бред. Совершенно не в его стиле. Трудно вообразить себе, чтобы всегда равнодушного лейтенанта Райли ебало то, кто с кем спит или на кого передёргивает одинокими ночами. Если, разумеется, речь не идёт о ком-то, кто передёргивает на тебя. Блядство. Некстати вспомнилась та неловкая ситуация, когда Гоуст ждал его, пока он мылся. То, как Соуп _почти_ спалился перед ним со своей торопливой дрочкой. Теперь это «почти» казалось сомнительным. Ох. Ох, чёрт. Туалет он нашёл по наитию, а может, и чудом — точно не вспомнил бы сознательно, за какой из множества дверей прятался сортир. Оперся на раковину. Выкрутил кран, плеснул ледяной воды себе в лицо — помогло мало, но в голове чуточку прояснилось. Достаточно для того, чтобы встретиться взглядом со своим отражением и прохрипеть: — Дерьмо. Он выглядел… с-сука, он выглядел больным. Лицо было красное, глаза воспалённо блестели, по обветренным губам то и дело проходился язык. Теперь, когда его немного отпустило, до Соупа дошло, каким подозрительным и позорным выглядело его бегство после грёбаного вопроса про мужчин. Говнище, господи, какое же говнище… Хотелось проблеваться, но вышло только выкашлять душу в безжалостное чрево толчка. Охренеть он был поэтичным, когда напивался в сопли, да? Это стоило бы записать в особые навыки, указывать в резюме или типа того. Соберись, клоун. Соуп вернулся к раковине. Умылся. Прополоскал рот. Горький привкус тревожной безнадёги, впрочем, никуда не делся. Нужно было вернуться, но, с-сука, как же не хотелось. Может, остаться здесь, пока все не свалят, а потом отбрехаться, мол, уснул прямо под раковиной?.. …в дверь постучали. Соуп дёрнулся так резко, что больно врезался коленом в столбик ванны и охнул, конечно, моментально выдав своё местоположение. По ту сторону двери повисло молчание, а потом… — Джонни? — нет, нет, нет, только не ты. — Я в норме! — крикнул Соуп, вцепившись в раковину, чтобы не упасть, запутавшись в ногах. — Сейчас я вы… Осёкся. Дверь открылась. Очевидно, безмозглый сержант МакТавиш и не потрудился запереть её. Гоуст, выросший на пороге, немедленно заполнил собой — своей мощной плечистой фигурой, своей давящей аурой, своим знакомым ледяным взглядом — всё свободное пространство. Отрезал пути к отступлению и лишил сил даже трепыхаться. — Бля, — Соуп вытер мокрую макушку ладонью. — Сказал же, я в норме. Не мог бы ты, пожалуйста… — Помолчи, — перебил его Гоуст. И сделал последнее, чего Соуп мог бы от него ожидать. Запер. За собой. Ёбаную. Дверь. Выглядел он — та часть его лица, что была видна благодаря всё ещё закатанной до переносицы балаклаве и прорези для глаз — решительно, угрожающе, почти пугающе. Соупу стало жутковато, он сглотнул и попятился. А Гоуст шагнул за ним. — Слушай, — Соуп нервно облизнул губы, — если ты из-за того, что произошло в игре… — Нет, — Гоуст смотрел внимательно, изучающе, с т р ё м н о. — Не из-за этого. А потом случилось нечто необъяснимое и невозможное — чужие пальцы накрыли его подбородок, сжали, вынудив запрокинуть голову, Гоуст подтолкнул его в грудь, заставив приникнуть лопатками к стене. — Элти?.. — сдавленно пробормотал Соуп. — Решил убедиться, что ты в порядке, — произнёс Гоуст; его обжигающий взгляд, похожий на удар и на выстрел, сместился куда-то в район губ Соупа, и тот как-то разом, моментально протрезвел. Что. Нахрен. Творится? — Я в порядке, — неуверенно откликнулся Соуп, почему-то сорвавшись на глухой взволнованный шёпот. И задержал дыхание. Голова у него кружилась, Гоуст был слишком близко, почему ты так близко, на заботу было не похоже, на что — похоже, Соуп додумать не рискнул, Гоуст не отодвигался и не сводил с него глаз, это было странно, дико и возбуждающе, умоляю тебя, блядь, Богом прошу, отойди на безопасное расстояние, безопасное в первую очередь для тебя, иначе я… — Я вижу, — прошелестел Гоуст раньше, чем успело бы произойти это «иначе». Его горячий выдох обжёг Соупу губы, и они дрогнули, будто готовы были разомкнуться. Соуп подумал о том, что это было уже чересчур; что он определённо не обладал достаточным запасом выдержки и самоконтроля для того, чтобы не потерять голову, когда Гоуст прижимался к нему практически вплотную, с какого-то хуя решив, что беспокойство о сослуживце должно проявляться так; что нужно было что-то сделать — пока он не наломал дров. — Так, может… — отпустишь меня? Продолжения его ломаная фраза не нашла — Гоуст накрыл его рот ладонью, склонился ещё ниже к его лицу, практически коснувшись губами собственной руки, и еле слышно, но очень чётко прошептал: — Я хочу, чтобы ты не издавал сейчас ни звука. Ни единого. И — ещё одним жарким почти-выдохом куда-то возле его щеки: — Приказ ясен, сержант? Соуп растерянно моргнул. Это мало походило на попытку ему врезать; признаться, гораздо больше происходящее напоминало… Ох, блядь. Неужели ты… Мысль умерла неоконченной: оборвалась на рефлекторном кивке, в котором Соуп не сразу отдал себе отчёт. Гоуст втиснул колено между его ног, вжался бедром — в пах, Соуп охнул и дёрнулся, инстинктивно попытавшись отпрянуть, а вышло только прижаться ближе, притереться откровеннее, этобылебучийГоуст, пальцы которого всё ещё вжимались в его, Соупа, потерянно приоткрывшиеся губы, одного этого осознания было бы достаточно для того, чтобы кончить, для того, чтобы в животе потяжелело, а в штанах стало тесно, оказалось — тоже, и, казалось бы, что странного и неловкого может быть в стояке на того, кого ты уже заставил кончить однажды и на кого передёрнул бесчисленное количество раз… Да вообще-то всё. Странной и неловкой была ситуация. Странным и неловким было необъяснимое, непривычное поведение Гоуста, который, по скромному мнению сержанта МакТавиша, ни за что и никогда не заперся бы в ванной с бойцом своего отряда и не вжался бы бедром в его промежность, безусловно, прекрасно ощущая его твёрдый член даже через два слоя ткани. Странным и неловким было то, что у Соупа встал почти моментально, с первых же секунд этой дикой сюрреалистичной близости. — Эл… — невнятно начал было он, но хватка ладони на его лице усилилась, большой палец прошёлся по губам в грубоватой смазанной ласке, прежде чем снова вжаться в щёку, там, где прощупывалась челюсть, и Гоуст хрипло повторил: — Ни звука. Соуп кивнул; его трясло, и он не знал, было это нервной дрожью или свидетельством возбуждения. Не то чтобы он когда-либо попадал в такие ситуации, чтобы чётко понимать разницу. Не то чтобы вообще рассчитывал попасть. Гоуст притёрся ближе. В какое-то мгновение это сделалось почти болезненным, ещё немного, и Соуп взвыл бы от дискомфорта; а потом давление ослабло, крепкое бедро плавно качнулось, от «господиэтоужеслишком» до «нетнетнетдаймнеещё», Соуп поперхнулся сдавленным всхлипом, Гоуст прижался лбом к его мокрому виску, задавая темп движений, и, вы понимаете, не то чтобы Соуп был девственником или пубертатным подростком, он любил секс и умел трахаться с огоньком и задоринкой, но этожебылГоуст, это его губы почти прижимались к скуле Соупа на каждом выдохе, это его пальцы продолжали вдавливаться в его челюсть, не позволяя даже шевельнуть губами, это его восхитительно твёрдое бедро… Ох. Бля. Иисусе. Соупа трясло. Всего этого — дрожи, и недоверчивой жажды, и желания, выжигающего внутренности — было слишком много, настолько, что он не понял, в какой момент произошло это. Когда Гоуст успел, слегка отстранившись, расправиться с ширинкой на его джинсах и обхватить ладонью пульсирующий член, дёрнувшийся и влажно шлёпнувший по напряжённому животу. И каким, блядь, образом он знал в точности, какой темп нужно задать, под каким углом нужно вывернуть запястье, чтобы вышел грубоватый размашистый ритм, идеально подходящий для того, чтобы Соуп приглушённо заскулил? Шероховатая тонкая поверхность перчаток ощущалась ярче и мучительнее голой кожи, почти царапнула головку, когда большой палец прошёлся по ней, размазывая смазку, да, м-мать вашу, Соуп тёк, в своё оправдание он мог бы сказать… Да ничего он не мог сказать — в горле была только мешанина хрипов и стонов, надёжно блокируемая ладонью на его губах. Он рад бы был выполнить приказ — не издавать ни звука, — пытался вроде как изо всех сил. но одно то что это ты что это в твой ёбаный кулак я толкаюсь и это в твою ладонь я давлюсь выдохами делает меня Даже впился зубами во внутреннюю сторону щёк до слабого привкуса крови во рту, и всё равно… охренительно громким Всё равно хрипел, ёрзал и извивался, силясь подстроиться под рваный торопливый ритм чужих движений, дёргал бёдрами, елозил, лицо было мокрое и горячее, спина и член — тоже, сдохнуть можно было, он вообще-то был готов, может, он уже отъехал, да, не иначе, охссссукатольконепрекращай, его трясущиеся пальцы цеплялись за чужое крепкое запястье, жилистое, тёплое, уверенное, пальцы другой руки впились в твёрдое плечо, Гоуст вжался губами в его висок на очередном, особенно сильном, движении, это было как поцелуй, это могло бы быть поцелуем, пожалуйстапустьэтобудетпоцелуем, Соуп, кажется, простонал это ему в ладонь, беспомощно скребя ногтями по широкой спине, задрожал, проехался задницей по стене… И — кончил, дёрнувшись и едва не рухнув наземь. Гоуст не позволил ему даже покачнуться — ладонь, пропавшая с губ, легла на поясницу, придержала, выжгла изнутри прикосновением к голой коже. Кислорода в лёгких не было. Зрения и слуха — тоже, Соуп восстанавливал их, тяжело дыша и жмурясь, целую вечность, и на протяжении всей этой вечности спокойная неподвижная рука Гоуста продолжала удерживать его в вертикальном положении. — Бля, — сдавленно выхрипел Соуп — первое, что смог сделать. Гоуст немедленно отодвинулся. Взял в руки полотенце. Помог ему вытереть влажно блестящий от быстро засыхающей спермы живот, подтянуть джинсы, застегнуть ширинку. Любезно не стал комментировать отсутствие у сержанта МакТавиша белья. Или его красное лицо. Или всего его, потного, задыхающегося, только что кончившего. Поправил балаклаву, опустив её на подбородок — теперь его губы снова оказались спрятаны за плотной тканью с нарисованным на ней черепом. Это было похоже на попытку бегства — как и короткий взгляд, который Гоуст адресовал двери, — но в Соупе теперь, после оргазма, проснулось мужество. Равно как и непонимание, но… Задать интересующие его вопросы — какого хрена, что это было, что это значит — Соуп мог позже. Например, никогда. Он поймал Гоуста за запястье, сжал почти до хруста костей, не позволив отступить, пробормотал всё ещё сбоящим и дающим петуха голосом: — А ты?.. Гоуст сделал странное движение головой, будто кивнул и покачал ею одновременно. Осторожно выдернул руку из его хватки. — Нам нужно вернуться, — невыразительно произнёс он, но Соуп всё равно уловил в его интонации бархатную хрипотцу, которая могла значить только… — Нужно? — усомнился Соуп, покосившись на его бёдра и постаравшись не ухмыльнуться совсем уж по-идиотски. Да у тебя стоит, элти. У тебя. На меня. Стоит. Гоуст помрачнел. Атмосфера необъяснимо изменилась, накалившись до предела; Соуп — баран безмозглый — шагнул ближе, попытался дотронуться до его груди, Гоуст перехватил его руку, ауч-ч-ч, элти, сжал в стальных тисках. — Нас ждут, — выплюнул он с прежним спокойствием, но теперь в его голосе было ещё и предупреждение. Моё время вышло, не так ли? Как я должен себя вести с тобой теперь?.. Гоуст, смеривший его последним взглядом, тяжёлым, как многотонная глыба, молча поправил балаклаву и покинул ванную, оставив Соупа приводить себя в порядок в одиночестве. Похоже, это было самым очевидным и самым безжалостным ответом на его вопрос. «Как обычно».